Чтение 6–й страницы книги ~Куприян~

- А, так ты вот что... Паскуда!

Матрена подняла на него прямо в лицо свои, от ужаса ставшие круглыми,
глаза и молчала.

Егор Шибаев на минуту задохнулся, а потом заорал на всю избу:

- Ах ты, стерва! Говори-кто?

Матрена продолжала смотреть ему в лицо, обезумев от страха, и молчала.

Но зато ребенок визгливо и испуганно закричал, закрыв глаза и
растопырив пальцы.

Шибаев даже зубами скрипнул и рванулся к нему, но Матрена машинально
чуть-чуть подвинулась между ними. На секунду Егор Шибаев застыл, все более и
более наливаясь кровью, и вдруг с размаху ударил жену кулаком по голове.

Она чуть не упала и схватилась за стол; платок слетел у нее с головы на
шею, и космы волос повисли поперек лица.

От первого удара Егор почувствовал такой прилив злобы, что чуть не
задохнулся. И, невольно давая выход этому чувству, не помня себя и крепко
стиснув зубы, он схватил жену изо всей силы сначала за руку, а потом за
волосы и выдернул на середину комнаты. Она с размаху села на пол и закрылась
локтем. Егор ударил ее коленом в спину и потащил за волосы по полу,
приподнял и опять бросил.

Несколько секунд он стоял неподвижно, широко расставив ноги и тяжело
дыша, весь красный и потный, с ополоумевшими глазами и трясущимися руками.

Матрена сидела на полу и закрывалась от него рукой.

Но когда она опустила руку, он опять начал ее бить и бил долго, руками
и коленями, бормоча сквозь зубы ругательства и таская ее за волосы по избе.
Юбка с нее слетела, и, когда он тащил ее за волосы, она покорно переступала
босыми ногами, прикрытыми одной толстой рубахой.

Несколько горшков слетело с лавки; какая-то палка упала Егору под ноги,
и он стал бить этой палкой жену по спине и плечам.

Матрена закричала тонким, пронзительным голосом и хотела бежать, но
Егор так толкнул ее в спину, что она ударилась всем телом о печку и
свалилась на пол.

Егор бросил палку, тяжело опустился на лавку и весь осел, туго дыша,
красный, с волосами, прилипшими к потному лицу.

Тут он вспомнил, что навеки опозорен перед всей деревней, и подумал,
что все мечты его о почете рушились, что ему уже нельзя будет показывать
свою столичность и что все это благодаря его жене.

Он опустил голову на локоть и зарыдал, чувствуя, что испорчено навсегда
и еще что-то хорошее, чего он и сам не сознавал. Слезы градом катились по
его толстому красному лицу.

Матрена неслышно поднялась и, шатаясь, задвигалась по избе, пугливо
поглядывая на мужа. Один глаз у нее совсем запух, отчего лицо ее было
жалкое, страшное и нечеловеческое. Она спрятала волосы под платок, надела
юбку и вышла в сени. Там она намочила водой тряпку и стала мочить синяк.

На глаза попался ей маленький Федька, сидевший за помойным ведром и
беззвучно ревевший от ужаса. Матрена вывела его на крыльцо.

- Беги, родной, на улицу...

А Егор сидел в избе и все плакал, думая о том, что жена испортила ему
всю жизнь, тогда как могло быть очень хорошо. Ненависть к ней опять стала
закипать в его сердце.

Он перестал плакать, озверел опять, вышел в сени и молча стал бить жену
и таскать по полу за волосы, чувствуя жгучее желание сделать ей как можно
больнее.

Матрена не плакала и не кричала даже тогда, когда Егор нашел старую
мокрую веревку и начал этой веревкой хлестать ее по чему попало.

Она думала, что так и должно быть, и только, задыхаясь от ужаса и боли,
боялась, что не выдержит, пока муж отведет над ней душу, и он ее забьет до
смерти.

А еще больше она боялась, чтобы Егор не вывел ее на улицу голую,
привязанную к телеге, и не сек ее кнутом при народе, как это было в обычае
делать с изменившими женами.

VI

Вечером, когда Егор Шибаев, еще раз, уже слабее, побив жену, немного
успокоился и даже стал подумывать о том, что все это еще дело поправимое, да
и обычное, - он ушел из избы к винной лавке.

Матрена завязала глаз платком и вышла во двор.

Был хороший, ясный и теплый вечер. Небо было совсем прозрачное, и в нем
уже чуть-чуть мерцали звездочки. Внутренность двора, огород и сад потемнели,
от них тянуло сырой прохладой и пахло мокрой землей и мокрым навозом.

Матрена стояла на крыльце и одним глазом смотрела через забор на улицу,
где слышались звонкие голоса, скрип ворот и мычание коров.

Калитка осторожно скрипнула, и во двор заглянула та самая девчонка, что
давеча попалась под ноги Егору. На руках она с усилием тащила Федьку, прижав
его поперек живота, чем он нисколько не смущался.

Девочка остановилась у калитки и боязливо смотрела на Матрену. Федька
тянулся к матери и пускал пузыри.

- Поди сюда, Анютка, - позвала Матрена.

Девчонка нерешительно зашлепала босыми ногами. Федька замахал руками и
издал хлипающий звук.

Матрена взяла его на руки.

- Ушел? - тихо спросила Анютка.

Матрена махнула рукой.

- Би-ил? - тихо протянула девочка.

Матрена вздохнула.

- Ишь ты, - с удивлением сказала Анютка и сейчас же затараторила
скороговоркой: - К винной пошел, сердитый такой!. А у него на шинели мидаля
баальшущая!.. Дядиньке Куприяну сказать?

Матрена опять вздохнула и промолчала.

- Я скажу... сказать? - Матрена кивнула головой.

- Чтобы пришел, скажу... А куда ж ему придтить? - с деловым видом
спросила Анютка.

Матрена подумала и потупилась.

- Чтобы на огород... Задами пусть придет... завтра к вечеру... Скажешь?

- Я скажу, я скажу... А теперь, тетка Матрена, я пойду, я боюсь...

- Ну, иди...

- Пойду... Так сказать?

- Скажи.

- Ужо скажу.

Анютка шлепнула пятками, выскочила за ворота и зашлепала по улице, из
всех сил топоча ногами.

Матрена осталась одна, смотрела одним глазом на улицу и тревожно
прислушивалась, думая, что муж придет пьяный и опять будет бить ее.

Тело у нее болело и ныло и в груди чувствовалась какая-то тяжесть. Она
плюнула и долго не могла выплюнуть сбившейся мокроты.

Федька заснул, свесив голову с ее рук.

Матрена тихо прошла в каморку, нагромоздила на лавку тряпья и уложила
спящего Федьку, загородив его, чтобы не упал, двумя пеленами.

Потом она опять вышла на крыльцо, села на ступеньки и тогда уже тихо и
горько заплакала, опустив голову на рукав. Она чувствовала себя несчастной
не оттого, что тело у нее было избито в сплошной синяк, не оттого, что ждала
новых побоев, а оттого, что не могла представить себе будущей жизни,
казавшейся ей какой-то темной и страшной дырой.

О муже она вовсе не думала, потому что он был муж и казался ей
неизбежным и неотвратимым, а его побои - должными и заслуженными.

Больше всего ей было жаль Куприяна. При воспоминании о нем она плакала
сильнее и с тоской. По временам ей хотелось прямо побежать к нему, только
побежать, потому что защитником от мужа, по ее мнению, он быть не мог.
Матрена думала, что теперь нельзя уже будет его любить, и горько
всхлипывала.

Но из всего того, что должно случиться, судьба маленького Федьки одна
была ей совершенно ясна и понятна: забьет он его...

И ей это тоже казалось неизбежным и как бы законным.

VII

Куприян проснулся от скрипа ворот и струи холодного воздуха, хлынувшего
ему в лицо, разгоряченное от сна и выпитой ночью водки.

На дворе было уже светло, хотя солнце еще не всходило. Ворота из темной
рощи представлялись ослепительно белым четырехугольником, и на их светлом
пятне вырисовывалась черная фигура мужика, высокою, седого и широкоплечего,
в длинной рубахе и полосатых штанах, босого.

- Тута, что ли? - спросил он хриплым голосом.

Васька тоже поднял голову с сеном в волосах.

- Тут, - отвечал Куприян.

Мужик шагнул в ворота, видимо со света ничего не разбирая. Ощупью он
нашел старый улей и медленно опустился на него, почесывая грудь и зевая.

Пронесло дождь-то, сказал он. Голос у него был густой, как из бочки, и
усы мешали ему говорить.

Васька опять опустил голову.

Мужик подождал молча, пока глаза не освоились с темнотой, и потом
повернул голову к Куприяну.

- Егор пришел, - сказал он.

- Знаю уж, - пробормотал Куприян.

Мужик помолчал.

- Что ж думаешь? - спросил он, серьезно глядя на него из-под мохнатых
бровей...

- Там видно будет, - смущенно выговорил Куприян.