неизвестный, но, несомненно, хороший для нее человек. Но почему-то он был
странно неуловим по своей сущности, будто ангел и дьявол одновременно в
одном лице, и самым мучительным для Зоськи была эта его неуловимость.
Потом неясные душевные переживания сами собой притупились, началась
осязаемо-зрительная часть сна. Зоська увидела себя на краю каменистого
обрыва в горах, в которых она никогда в жизни не была и даже не знала в
точности, как они выглядят. Но теперь она отчетливо видела перед собой
голые шершавые камни с острыми краями выступов, за которые она изо всей
силы цеплялась пальцами, едва удерживаясь на крутом обрыве, вот-вот
готовая свалиться в бездну. Она не оглядывалась, но спиной явственно
чувствовала за собой пропасть, куда все больше сползала. Ей надо было хоть
на что-нибудь наступить, опереться ногами, она шарила ими по камням, но
опоры не было и ее падение казалось неотвратимым. Она пыталась кричать, но
крик не получался, из ее груди вырывалось невнятное глухое мычание, и
никто не спешил ей помочь, хотя, знала она, друг ее был где-то рядом. И
вот наконец он появился над пропастью, но она не узнала его, это был
кто-то другой, чужой и противный, к ней протянулась его рука-лапа с
черными медвежьими когтями. Зоська испугалась этой лапы больше, чем
пропасти, сдавленно крикнула и сорвалась с обрыва. Несколько секунд перед
тем, как разбиться в бездне, она отчетливо сознавала, что погибает, но за
мгновение до гибели в страхе проснулась.
задувал ветер. Зоська вспомнила, где она, отбросила полу кожушка и
попыталась вскочить, но лишь села, пригнув осыпанную сеном голову. Антона
в стожке уже не было. Еще переживая свой сон, Зоська прислушалась, где-то
поблизости раздавались шаги, и она тихонько позвала:
вмятые в сено пожитки, которые почти высохли, лишь юбка и сапоги были еще
сыроваты. Лежа, кое-как натянула на себя юбку и с сапогами в руках
выбралась из стожка.
тусклые, неопределенные ночью пятна, какими оказались кустарники, вдали
темнела полоса хвойного леса. На покрытой свежим снегом траве стояли
четыре стожка, и в одном из них Зоська узнала тот, где они вчера тщетно
пытались устроиться на ночь. Возле него, подвернув рукава исподней
сорочки, натирал снегом шею Антон. Как только она вылезла из норы, он смял
снежок и несильно запустил в нее. Зоська невольно уклонилась, снежок мягко
шлепнулся о стожок и распался.
разоспалась, не добудишься. Словно война окончилась.
шерстяные чулки волглые еще сапоги.
не будет! А ну!
переносицу холодным, сразу растаявшим снегом.
было немного неловко перед ним за их не совсем обычный ночлег и за свою
резкость вчера, но Антон держался деловито, просто, словно они только что
встретились, и это успокоило Зоську. Оба будто условились не вспоминать о
ночном инциденте, делая вид, что ничего особенного между ними не
произошло. Зоське, правда, это удавалось похуже, у него же получалось само
собой. Словно он и не ночевал с ней в этом стожке.
взыскательным взглядом сверху вниз окинул фигурку Зоськи, и в его серых
глазах появилась серьезность.
найдется?
дневать собиралась. Там бы и покормили.
тревогой спросила она.
же сказали, в каком?
давай спрячем наган. Вон - в стогу. А потом заберешь, а?
разрешил наган брать?
еще студентка, в техникуме училась.
откинул.
поглядывая вдаль, куда пролегал их путь. Все-таки было холодно, и на ветру
в непросохшей одежде ее скоро стала пробирать стужа; невольно подрагивая,
Зоська едва преодолевала озноб. Конечно, сны - предрассудки, но все дело в
том, что в их положении эти нелепые предрассудки очень просто могли
обратиться в злую действительность. Месяц назад в Селицком лесу дождливой
ночью Зоське приснилось, будто ее настигает овчарка; закричав во сне, она
разбудила Авдонину, с которой спала в шалаше, и та, посмеявшись над ее
детскими страхами, сказала, что немцы в такую погоду в лес вряд ли посмеют
сунуться. А они рано утром и сунулись, едва не захватив врасплох сонный
отряд, хорошо, что мальчуган-часовой выстрелил на опушке и Кузнецов успел
увести людей за болото.
возле уборной встречаю Куманца, писаря, говорит: "Готовься, Голубин, к
бою, на гарнизон пойдем". - "На какой гарнизон?" - "На Деречин, - говорит,
- полицаев выкуривать, пособлять первомайцам". Ты слышала: опять, значит,
на дядю батрачить. Да еще с таким командиром!
стало неловко за в общем неплохого, хотя, может, не видного и не всегда
распорядительного нового командира отряда, который ласково называл ее
дочушкой.
выдумывает? - попыталась она защитить Шевчука.
такой, что где на него сядешь, там с него и слезешь. Умел отговориться,
людей поберечь. А этот тюха-матюха: приказали - есть, будем исполнять. А
как - у него и в понятии нет.
с самой весны в отряде.
Но я что? Рядовой. Мое дело телячье.
Хоть и председатель.
наперло. Сила!
эту силу. И как сладить с ней, с этой силой, захватившей половину России,
как вернуть все обратно - этого она не могла себе представить. Зато она
отчетливо чувствовала, что в этой войне, кроме как выстоять и победить,
другого выхода нет. Иначе не стоит и жить, лучше сразу головой в прорву,
чтобы не обманывать себя и не мучиться.
в Новогрудском педтехникуме, несколько месяцев работала пионервожатой в
глухой сельской школе, жила трудновато, едва зарабатывая себе на кое-какую
одежку, перебиваясь с картошки на хлеб. Но она верила в лучшее будущее, а
главное - в усвоенный ею из книг идеал добра и справедливости, который
по-хамски и враз растоптали фашисты. Она их ненавидела, как только можно
ненавидеть личных врагов: за то, что они убили ее свояка-учителя,
уничтожили всех ее подруг евреек в местечке, пожгли окрестные хутора и
принесли столько горя народу. И она сказала себе, что жить на одном свете
с этим зверьем невозможно, что она будет вредить им, как только сумеет,
если только они не порешат ее раньше. Чтобы не опоздать, весной, как
только растаял снег, она ушла в партизанский лес, и вот ужо восемь месяцев
для нее нет другой жизни, кроме лесной жизни отряда с ее постоянными
опасностями, голодом, холодом, множеством различных невзгод, словом -
кроме войны.
Афанасьев Роман
Максимов Альберт
Посняков Андрей
Свержин Владимир
Сапковский Анджей
Конан-Дойль Артур