уединения. И вот почему...
знакомое облако над головой - уже в третий раз. И тут только сердце его
екнуло. Пораженный невероятной догадкой, он похолодел, и земля поплыла у
него перед глазами - он едва успел схватиться за гриву коня. Такого с ним
никогда не случалось, ибо ничто из сущего на темногрудой Земле Этуген,
незыблемой основе мира, дарованной Небом для житья и владычества, не могло
ошеломить его настолько, чтобы он ахнул от неожиданности; казалось, все было
изведано, ничто на свете не могло уже поразить его жестокий ум, восхитить
или опечалить его заматеревшую в кровавых делах душу, никогда не случалось,
чтобы он, уронив свое ханское достоинство, испуганно вцеплялся в гриву коня,
как какая-то баба. Такого не могло и не должно было быть, поскольку давно
уже, можно сказать, с ранних лет, с тех пор, как он пристрелил из лука
своего единокровного братца отрока Бектера, повздорив с ним из-за
выловленной рыбешки, а на самом деле уловив рано проснувшимся волчьим
чутьем, что им в одном седле судьбы не усидеть, - с тех пор убедился он,
постигнув устроение жизни самым верным, безошибочным способом - попранием
силой, что нет и не может быть ничего такого, что не покорилось бы силе, что
не пало бы на колени, не померкло бы, не сокрушилось бы в прах под напором
грубой мощи, будь то камень, огонь, вода, дерево, зверь или птица, не говоря
уж о грешном человеке. Когда сила силу ломит, удивительное становится
ничтожным, а прекрасное - жалким. Отсюда устоялся вывод: все, что
попирается, то ничтожно, а все, что простирается ниц, - заслуживает
снисхождения в меру прихоти снисходящего. И на том мир стоит...
Бесконечность, о которых толкуют подчас гималайские странники, бродячие
книжники. Да, лишь Оно, непостижимое Небо, было ему неподвластно, неуловимо
и недоступно. Перед Небом-Тенгри он и сам был никем - ни восстать, ни
устрашить, ни двинуться походом. И оставалось только молиться и поклоняться
Небу-Тенгри, ведающему земными судьбами и, как утверждали гималайские
книжники, движением миров. А потому, как и всякий смертный, в искренних
заверениях и жертвоприношениях умолял он Небо благоволить к нему и
покровительствовать ему, помочь твердо владеть людским миром, и, если таких
подлунных миров, как утверждают бродячие мудрены, великие множества во
Вселенной, то что стоит Небу отдать земной мир ему, Чингисхану, в полное и
безраздельное господство, во владение его роду из колена в колено, ибо есть
ли на свете более могущественный и достойный среди людей, нежели он; нет
такого, кто превосходил бы его в силе, чтобы править всеми Четырьмя
Сторонами Света. В тайных помыслах своих он все больше верил, что имеет
особое право просить у Верховного Неба того, чего никто не осмеливался
просить, - безграничного владычества над народами, - ведь должен кто-то один
быть правителем, так пусть будет тот, кто сумеет покорить силой других. В
своей безграничной милости Небо не чинило ему помех в его завоеваниях, в
приращении господства, и, чем дальше, тем больше укреплялся он в
уверенности, что у Неба он на особом счету, что верховные силы Неба,
неведомые людям, на его стороне. Все ему сходило с рук, а ведь какие только
яростные проклятия не призывались на его голову из уст вопиющих во всех
краях, где прошелся он огнем и мечом, но ни одно из этих жалких проклятий
никак не сказалось на его все возрастающем величии и всеустрашающей славе.
Наоборот, чем больше его проклинали, тем больше пренебрегал он стонами и
жалобами, обращенными к Небесам. И однако же бывали случаи, когда нет-нет,
да и закрадывались в душу тяжкие сомнения и опасения, как бы не прогневить
Небо, как бы не навлечь на себя небесные кары. И тогда великий хан замирал
на некоторое время, подавлял себя в себе, давал подданным слегка передохнуть
и готов был принять справедливый укор Неба и даже покаяться. Но Небо не
гневалось, ничем не проявляло своего недовольства и не лишало его своей
безграничной милости. И он, как в азартной игре, все больше шел на риск, на
вызов тому, что считалось небесной справедливостью, испытывал терпение Неба.
И Небо терпело! И из этого он делал вывод, что ему все дозволено. И с годами
укреплялся в уверенности, что он и есть избранник Неба, что он и есть Сын
Неба.
что на великих празднествах певцы верховые, разъезжая перед толпами, слагали
песни, именуя его Небом Рожденным, и тысячи рук, ликуя, воздевались к Небу
при этом - то была низкая людская лесть. А заключал он из собственного опыта
- Божественное Небо покровительствует ему во всех делах потому, что он
отвечает помыслам самого Неба-Тенгри, иначе говоря, он - проводник воли
Верховного Неба на земле. А Небо, как и он, признает только силу, только
проявления силы, только носителя силы, коим он себя и почитал...
стремительное восхождение, подобное взмывающему соколу, к высотам грозной и
головокружительной славы, к повелительству миром мальчишки-сироты из
обедневшего рода мелких аратов-киятов, что жили испокон века охотой да
скотоводством. Как могло случиться такое небывалое в истории овладение
гигантской властью - ведь, в лучшем случае, жизнь могла бы уготовить
отчаянному сироте судьбу лихого налетчика-конокрада, кем он и был поначалу.
Гадать не приходилось - без промысла Неба-Тенгри однолошадного Темучина
никогда не осенило бы знамя с золотыми, огнеизрыгающими драконами, и никогда
бы не именоваться ему Чингисханом и не восседать под куполом Золотой юрты!..
неопровержимое свидетельство, наглядное доказательство Небесного
благорасположения к хагану Азии! Вот оно перед взором, чудесное облако,
заведомо предсказанное бродячим прорицателем, который чуть было не
поплатился головой за свое юродство. Но слова его сбылись! Белое облако -
послание Неба Небесному Сыну, знак одобрения и благословения, провозвестник
великих грядущих побед.
быть такое чудо, и никто не замечал попутного белого облака, никому не
приходило в голову, откуда оно и зачем оно. Разве кто следит за вольными
облаками?.. И лишь он, великий хаган, возглавляющий степную армаду и ведущий
ее на новое покорение мира, понял великий смысл появления белого облачка и
был поражен невероятной догадкой, и то верил, то не верил в возможность
такого неслыханного явления. Им овладевали тягостные сомнения - стоит
делиться своими наблюдениями и мыслями или не стоит. А что если он
раскроется, поделится тайной, а облако возьмет да исчезнет в мгновение ока?
Не подумают ли люди, что он выжил из ума? Потом он снова укреплялся духом и
верил, что это облако не праздное, что оно не исчезнет вдруг, что оно
ниспослано Небом как знак, и тогда его охватывала радость, ощущение могучей
окрыленности, веры в свою прозорливость, в безошибочность предпринятого им
похода на завоевание Запада, и он еще больше утверждался в намерении мечом и
огнем создать вожделенную мировую империю. С чем и шел. То и было извечной
страстью ненасытного владычества. Чем больше имел, тем больше хотелось...
взором Чингисхана, восседавшего на своем знаменитом иноходце Хубе. Грива
белая, а хвост черный, таким уродился. Знатоки утверждали, что такой конь
появляется под особой звездой один раз в тысячу лет. То был поистине
непревзойденный ходок, не скакун, а неутомимый ходок. Хуба шел иноходью, в
постоянно напряженном темпе, как зарядивший ливень, проливаясь на землю
горячим дыханием. Не будь удил, такой конь готов иссякнуть в горячем
усердии, иссякнуть до капли, как пролившийся дождь. В старину один певец
сказал: на таком коне человеку верится, что он бессмертен...
жаждал действовать, мчаться к цели, точно сам был неутомимым иноходцем,
точно сам стелился в размеренном неиссякаемом беге, точно слился, как
сливаются реки, телом и духом с бушующим круговоротом крови бегущего коня.
перекликались. И оттого посадка седока походила на соколиную позу. Ступени
плотно сидящего в седле коренастого, бронзолицего всадника упирались в
стремена вызывающе горделиво и уверенно. Он сидел на коне, как на троне,
прямо, с высоко поднятой головой, с печатью каменного спокойствия на
скуластом узкоглазом лице. От него исходила сила и воля великого владыки,
ведущего несметное войско к славе и победам...
над его головой как символ, как венец великой предназначенности. И все в
этом смысле соотносилось одно с другим. Облако... Небо... Впереди же по ходу
движения развевалось в руках знаменосца походное знамя, которое было всегда
там, где находился Чингисхан. Их было трое при знамени, трое знаменосцев,
внушительных и гордых доверенным им исключительно почетным делом. Все трое
как на подбор - на одинаковых вороных конях. В середине - держащий древко, а
по сторонам с пиками наперевес - его сопровождающие. Осеняя путь хагана,
шитое шелком и золотом черное полотнище трепетало на ветру, и вышитый на нем
дракон, исторгавший яркое пламя из пасти, казался живым. Дракон был в
летучем прыжке, и глаза его, всевидящие во гневе, выпученные, как у
верблюда, метались вместе с полотнищем по сторонам, точно и в самом деле
живые...
разных сторон скакали нойоны с донесениями и, получив указания на ходу,
возвращались от него галопом на свои места в движущемся войске. Надо было
поспешать, чтобы до предзимних дождей и распутицы достигнуть главного
препятствия в походе - берегов великой реки Итиль - с тем, чтобы, дождавшись
холодов, переправиться по ледяной тверди и двинуться дальше к заветной цели,
к покорению Запада.
пологих лучах заходящего солнца так далеко, как только можно было
представить себе обширность зримого мира. И в том озаренном пространстве,
окрашенном рдеющим солнцем, уже наполовину ушедшим за горизонт, двигались на
закате колонны, тысячи конников, каждое войско в своих пределах, и все
Трубников Александр
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Каргалов Вадим
Березин Федор
Посняков Андрей