Чтение 6–й страницы книги ~Наш человек в Гаване~

Надо быть готовым, что против нас используют и обычные виды вооружения. К
тому же не забывайте об экономическом шпионаже: сахар, кофе, табак.

- Вы найдете все, что вам нужно, в официальных ежегодниках.

- Мы им не доверяем, старина. Ну и конечно, политическая разведка. Ваши
пылесосы дают вам доступ в любое место.

- Вы хотите, чтобы я делал анализы пыли?

- Вам, старина, это может показаться смешным, но ведь основным
источником сведений, которые получила французская разведка во время дела
Дрейфуса, была уборщица германского посольства - она собирала обрывки из
корзин для бумаг.

- Я даже не знаю, как вас зовут.

- Готорн.

- А кто вы такой?

- Ну что ж, могу вам сказать; я организую сеть в районе Карибского
моря. Минуточку! Кто-то идет. Я умываюсь. А ну-ка, ступайте в клозет. Нас
не должны видеть вместе.

- Но нас уже видели вместе.

- Случайная встреча. Земляки. - Он втолкнул Уормолда в кабинку так же,
как раньше втолкнул его в уборную. - Правила прежде всего. Ясно?

Наступила тишина, только вода журчала в кране. Уормолд присел. Ему не
оставалось ничего другого. Ноги его все равно были видны из-под
перегородки, не доходившей до полу. Вода продолжала течь. Уормолд
испытывал чувство безграничного удивления. Его поражало, почему он не
покончил со всей этой ерундой с самого начала. Ничего удивительного, что
Мэри его бросила. Он вспомнил одну из их ссор: "Почему ты что-нибудь не
сделаешь, не совершишь хоть какого-нибудь поступка, все равно какого!
Стоишь, как истукан..." "Ну по крайней мере на этот раз я не стою, а
сижу". Да и что он мог сказать? Ему не дали возможности вставить хоть
слово. Минуты шли. Какие громадные у кубинцев мочевые пузыри; руки у
Готорна, наверно, уже давно чистые. Вода перестала течь. Он, видно,
вытирает руки; Уормолд вспомнил, что здесь нет полотенца. Еще одна задача
для Готорна, но он с ней справится. Не зря ведь он прошел специальную
подготовку. Наконец чьи-то ноги прошли назад к двери. Дверь закрылась.

- Можно выйти? - спросил Уормолд.

Это прозвучало, как капитуляция. Теперь он подчинялся приказу.

Готорн на цыпочках подошел поближе.

- Дайте мне несколько минут, старина, чтобы я успел убраться. Знаете,
кто это был? Тот полицейский. Подозрительно, правда?

- Он мог узнать мои ноги под дверью. Как вы думаете, не обменяться ли
нам штанами?

- Будет выглядеть неестественно, - сказал Готорн, - но мозги у вас
варят правильно. Я оставляю в раковине ключ от моей комнаты.
"Севил-Билтмор", пятый этаж, пройдете прямо наверх. Сегодня вечером, в
десять. Нужно потолковать. Деньги и прочее. Низменные материи. Портье обо
мне не спрашивайте.

- А вам разве ключ не нужен?.

- У меня есть отмычка. Пока.

Уормолд поднялся и увидел, как затворилась дверь за элегантной фигурой
и невыносимым жаргоном Готорна. Ключ лежал в раковине - "комната 510".

В половине десятого Уормолд зашел к Милли, чтобы пожелать ей спокойной
ночи. Тут, во владениях дуэньи, был безукоризненный порядок: перед
статуэткой святой Серафины горела свеча; золотистый требник лежал возле
кровати; одежда была старательно убрана, словно ее не было вовсе, и в
воздухе, как фимиам, плавал легкий запах одеколона.

- Ты чем-то расстроен, - сказала Милли. - Все еще волнуешься из-за
капитана Сегуры?

- Ты меня никогда не водишь за нос, а, Милли?

- Нет. А что?

- Все почему-то меня водят за нос.

- И мама тоже водила?

- По-моему, да.

- А доктор Гассельбахер?

Он вспомнил негра, который ковылял мимо бара. Он сказал:

- Может быть. Иногда.

- Но ведь это делают, когда любят, правда?

- Не всегда. Я помню в школе...

Он замолчал.

- Что ты вспомнил, папа?

- Много всякой всячины.

Детство - начало всякого недоверия. Над тобой жестоко потешаются, а
потом ты начинаешь жестоко потешаться над другими. Причиняя боль, теряешь
воспоминания о том, как было больно тебе. Однако он каким-то образом, но
отнюдь не потому, что был чересчур уж добрым, не пошел по этому пути.
Может быть, оттого, что у него просто не хватило характера. Говорят, что
школа вырабатывает характер, стесывая острые углы. Углы-то ему стесали, но
в результате, кажется, получился не характер, а нечто бесформенное, как
один из экспонатов в музее современного искусства.

- А тебе хорошо, Милли? - спросил он.

- Конечно.

- И в школе тоже?

- Да. А что?

- Тебя никто больше не дергает за волосы?

- Конечно, нет.

- И ты никого больше не поджигаешь?

- Ну, тогда мне было тринадцать, - сказала она надменно. - Чем ты
расстроен, папа?

Она сидела на кровати: на ней был белый нейлоновый халат. Он любил ее и
тогда, когда рядом была ее дуэнья, но еще больше - когда дуэньи не было; у
него уже мало оставалось времени на то, чтобы любить, он не мог терять ни
минуты. Он словно провожал ее в путешествие, провожал недалеко, остальной
путь ей придется проделать одной. Годы разлуки надвигались, как станция,
когда едешь в поезде, но ей они сулили дары, ему же - одни утраты. В этот
вечерний час он как-то особенно остро ощущал жизнь; не из-за Готорна -
загадочного и нелепого, не из-за жестокостей, которые творились
государствами и полицией, - все это казалось ему куда менее важным, чем
неумелые пытки в школьном дортуаре. Маленький мальчик с мокрым полотенцем
в руках, которого он только что вспомнил, - интересно, где он сейчас?
Жестокие приходят и уходят, как города, королевства или властители, не
оставляя за собой ничего, кроме собственных обломков. Они тленны. А вот
клоун, которого в прошлом году они с Милли видели в цирке, - этот клоун
вечен, потому что его трюки никогда не меняются. Вот так и надо жить:
клоуна не касаются ни причуды государственных деятелей, ни великие
открытия гениальных умов.

Уормолд, глядя в зеркало, стал строить гримасы.

- Господи, что ты делаешь?

- Хотел себя рассмешить.

Милли захихикала.

- А я думала, что ты грустный и чем-то озабочен.

- Поэтому мне и захотелось посмеяться. Помнишь клоуна в прошлом году?

- Он упал с лестницы прямо в ведро с известкой.

- Он падает в него каждый вечер в десять часов. Нам бы всем не мешало
быть клоунами, Милли. Никогда ничему не учись на собственном опыте.

- Мать-настоятельница говорит...

- Не слушай ее. Бог ведь не учится на собственном опыте, не то как бы
он мог надеяться найти в человеке что-нибудь хорошее? Вся беда в ученых -
они складывают один плюс один и всегда получают два. Ньютон, открывая
закон притяжения, основывался на опыте, а потом...

- А я думала - на яблоке.

- Это одно и то же. Понадобилось только время, чтобы лорд Резерфорд
расщепил атом. Он тоже учился на собственном опыте, так же как и люди
Хиросимы. Эх, если бы мы рождались клоунами, нам бы не грозило ничего
дурного, кроме разве небольших ссадин... Да еще в известке немного
перемажешься. Не учись на собственном опыте, Милли. Это губит душевный
покой.

- А что ты делаешь сейчас?

- Хочу пошевелить ушами. Раньше я умел. А вот теперь не получается.

- Ты все еще скучаешь по маме?.

- Иногда.

- Ты все еще ее любишь?

- Может быть. Время от времени.

- Она, наверно, была очень красивая в молодости?

- Да она и сейчас не старая. Ей тридцать шесть.

- Ну, это уже старая.

- А ты ее совсем не помнишь?

- Плохо. Она ведь часто уезжала, правда?

- Да, часто.