сделалось лучше.
непьющие. Оттого чувствовали они себя бросовыми людьми и не такими прочными
бойцами, как все остальное воинство, которое хотя тоже большей частью пило
"для сугрева", но как-то умело внушить свою полную отчаянность и
забубенность. Вообще мужик наш, русский мужик, очень любит нагонять на себя
отчаянность, а посему и привирает подчас насчет баб и выпивки. Пил сильно,
но упорно не пьянел лишь старшина, добывая где-то, даже в безлюдных местах,
горючку всяких видов, и возле него всегда крутился услужливый, падкий на
дармовщину, кум-пожарник Пафнутьев. Малышев и Карышев пивали редко, зато уж
обстоятельно. Получая свои сто граммов, они сливали их во флягу и, накопив
литр, а то и более, дождавшись благой, затишной минуты, устраивались на
поляне, либо в хате какой, неторопливо пили, чокаясь друг с другом, и
ударялись в воспоминания, "советовались", как объясняли они свои эти беседы.
Потом пели - Карышев басом, Малышев дискантом:
свете Карышев, раскрасневшийся от выпивки.- По обличью и говору навроде
расейская? - И Малышев собирался вступить в разговор, но взводный упредил
его:
ближе и доступней. Один лишь старшина ощупывал ее потаенным взглядом. От
этого все понимающего, налитого тяжестью взгляда ей все больше и больше
становилось не по себе.- Я не здешняя.
мягчея лицом, продолжал расспрашивать Карышев.
с человеком сотворить...
жили и работали в самой красивой на свете, по их заверению, алтайской
деревне Ключи. Не сразу понял и принял этих солдат Борис. Поначалу, когда
пришел во взвод, казались они ему тупицами, он даже раздражался, слушая
подковырки и насмешки их друг над другом. Карышев был рыжий. Малышев -
лысый. Эти-то два отличия они и использовали для шуток. Стоило снять
Карышеву пилотку, как Малышев начинал зудеть: "Чего разболокся? Взбредет в
башку германцу, что русский солдат картошку варит на костре,- и зафитилит из
орудия!" Карышев срывал пучок травы и бросал на лысину Малышеву: "Блестишь
на всю округу! Фриц усекет - миномет тута - и накроет!" Солдаты впокат
валились, слушая перебранку алтайцев, а Борис думал: "До чего же отупеть
надо, чтобы радоваться таким плоским, да и неловким для пожилых людей
насмешкам". Но постепенно привык он к людям, к войне, стал их видеть и
понимать по-другому, ничего уже низкого в неуклюжих солдатских шутках и
подковырках не находил. Воевали алтайцы, как работали, без суеты и злобы.
Воевали по необходимости, да основательно. В "умственные" разговоры
встревали редко, но уж если встревали - слушай.
рода людского: "Всем ты девицам по серьгам отвесил: и ученым, и
интеллигентам, и рабочим в особенности, потому как сам из рабочих, главнее
всех сам себе кажешься. А всех главнее на земле - крестьянин-хлебороб. У
него есть все: земля! У него и будни, и праздники - в ней. Отбирать ему ни у
кого ничего не надобно. А вот у крестьянина отвеку норовят отнять хлеб.
Германец, к слову, отчего воюет и воюет? Да оттого, что крестьянствовать
разучился и одичал без земляной работы. Рабочий класс у него машины делает и
порох. А машины и порох жрать не будешь, вот он и лезет всюду, зорит
крестьянство, землю топчет и жгет, потому как не знает цену ей. Его бьют, а
он лезет. Его бьют, а он лезет!"
мудрецом поглядывал на Корнея Аркадьевича. Гимнастерку алтаец расстегнул,
пояс отвязал, был широк и домовит. Картошку он чистил брюшками пальцев,
раздевши ее, незаметно подсовывал Люсе и Шкалику. Совсем уж пьяный был
Шкалик, шатался на скамейке, ничего не ел. Нес капусту в рот, да не донес,
всю на гимнастерку развесил. Карышев тряхнул на нем гимнастерку, ленточки
капусты сбросил на пол. Шкалик тупо следил за его действиями и вдруг ни с
того ни с сего ляпнул:
Карышев и показал Шкалику на солому.
парнишкой - прибавил себе два года, чтобы поступить в ремесленное училище и
получать бесплатное питание, а его цап-царап в армию, и загремел Шкалик на
фронт, в пехоту.
вспылить или заплакать.- Там, знаете, какие дома?!
оттого, что с хорошей службы слетел. Состоял он при особом отделе армии, но
одного, осужденного в штрафную, до ветру отпустил, тот взял да в село ушел,
гимнастерку променял, сапоги, пьяный и босой возвратился. За потерю
бдительности Пафнутьев и оказался на передовой.
и что тебе ворота - все из... изрезанные, изукрашенные. И еще там купец жил
- рябчиками торговал... Ми... мильены нажил...
Пафнутьев, и Люся почувствовала: не по-хорошему он парнишку подъедает.
Шкалик ничего разобрать не мог, охотно беседовал.
убитыми горем глазами, часто захлопал прямыми и белыми, как у поросенка,
ресницами.- У нас писатель Решетников жил! - звонко закричал Шкалик и
стукнул кулачишком по столу.- "Подлиповцы" читали? Это про нас...
Сысойка, девка Улька, которую живьем в землю закопали... Все читали.
Пойдем-ка спать. Пойдем баиньки.- Он подхватил Шкалика, поволок его в угол
на солому.- До чего ты ржавый, крючок! - бросил он Пафнутьеву.
Графья Строгановы...
Пафнутьев.
предметы, лица солдат, ровно бы выцветшие, подернутые зыбкой пеленой. Сонная
тяжесть давила на веки, расслабляла мускулы, даже руками двигать было
тяжело. "Уходился,- вяло подумал Борис.- Больше не надо выпивать..." Он
начал есть капусту с картошкой, попил холодной воды и почувствовал себя
тверже.
улыбался, кривя угол рта.
ней банку с американской колбасой. Он все время ловил на себе убегающий
взгляд ласковых, дальним скользящим светом осиянных глаз. Будто со старой
иконы или потертого экрана появились, ожили глаза и, то темнело, то
прояснялось лицо женщины.- Держу при себе, как ординарца, хотя он мне и не
положен,- пояснил Борис насчет Шкалика, чтобы хоть о чем-то говорить и не
пялиться на хозяйку.- Горе мне с ним: ни починиться, ни сварить... и все
теряет... В запасном полку отощал, куриной слепотой заболел.
все глядя в потолок и как бы ни к кому обращаясь. Взгляд и лицо Мохнакова
совсем затяжелели. А в горле появилась ржа. Помкомвзвода почему-то недобро
подъедал взводного. Солдаты насторожились - этого еще не было. Старшина,
будто родимый тятя, опекал и берег лейтенанта. И вот что-то произошло между
ними. Ну произошло и произошло, разбирайтесь потом, а сейчас-то в этой хате,
при такой молодой и ладной хозяйке, после ночного побоища всем хотелось быть
добрыми, хорошими. Ланцов, Карышев, Малышев, даже Пафнутьев с укором взирали
на своих командиров.
самогонкой, хотя солдаты и насылались с выпивкой, зная, что чарка всегда
была верным орудием в примирении людей. Даже Ланцов разошелся и пьяно лип с
просьбой выпить.
общественности к атеистически настроенному пролетариату присоединился,
работал корректором в крупном издательстве, где, не жалея времени и головы,
прочел без разбора множество всяческой литературы, отчего привержен сделался
к пространным рассуждениям.
Ланцов и артистично замирал, прикрывая глаза.- Что мы повидали! Что
повидали! Одной ночи на всю жизнь хватит...
Споемте? - нашелся взводный.