заблуждение даже самых авторитетных специалистов. Он, со своей стороны,
брал на себя всю юридическую сторону дела, в том числе возможные проблемы с
наследниками. Подобно тем художникам, что поточным методом пишут полотна
Сезанна или Матисса, я должен был с головой окунуться в мир прозы Гюго и
так пропитаться ее сентиментальным духом, чтобы все написанное мною
казалось вышедшим из-под его пера. Затем еще один мошенник, большой
специалист по подделкам документов, брался сфабриковать рукопись, якобы
переписанную современником с утраченного оригинала и найденную в подвале
дома на острове Гернси, где Гюго жил в изгнании.
держать через абонентский ящик. Половина гонорара мне выплачивалась
авансом, половина - по исполнении заказа. Было также оговорено, что
окончательная редакция будет тщательно выверена знатоком творчества Гюго,
неким преподавателем лицея, тоже желавшим округлить свои доходы; вдобавок
он, по счастливому совпадению, входил в коллегию экспертов, которой
предстояло удостоверить подлинность рукописи. Вся работа должна быть
представлена по возможности не позднее чем через полгода. Если возникнут
неприятности - мы никогда не встречались.
площади Клиши. Издатель нанял еще одного парня, долговязого пижона, моего
ровесника, переписывать классиков. В его задачу входило, во-первых,
сокращать толстые романы XIX века до оптимального объема в сто пятьдесят
печатных страниц - максимум, что в силах одолеть сегодняшний читатель.
Во-вторых, облегчить их, очистить от архаизмов, короче, перевести на
простой и доступный всём современный французский. Мой коллега уже обработал
таким образом "Братьев Карамазовых", "Войну и мир", а также "Утраченные
иллюзии", ухитрившись ужать их до размера брошюры. Бог весть почему, этот
специалист по купированию шедевров ополчился на Бальзака и называя его не
иначе как тупицей, который-де не по заслугам получил от потомков похвальную
грамоту. Он даже направил во Французскую академию письмо с наглядными
примерами и требованием исключить автора "Человеческой комедии" из школьных
учебников. На наших Совещаниях он тоже присутствовал, так как собирался в
скором времени приняться за Виктора Гюго и "обстругать" его "Отверженных" и
"Собор Парижской Богоматери". Можно было не сомневаться, что и Гюго под
взыскательным оком сего беспощадного судии предстояло пополнить ряды
незаслуженно причисленных к лику славы.
в назначенный срок представил рукопись заказчику. Преподаватель литературы
придирчиво выверил каждую строчку, счел мой труд значительно уступающим
оригиналу и отыскал больше сотни ляпсусов. Я впал в типичный для такого
рода затей грех "ретроспективизма", перенеся в эпоху Гюго некоторые
изобретения и термины, появившиеся лишь в следующем столетии. Выплыви хоть
одна такая накладка, и все дело погибло бы. Я засел за переработку: внес
поправки, переделал некоторые эпизоды, изменил на свой лад концовку. Мой
финальный аккорд всем особенно понравился, и я был почти уверен, что этот
заказ не будет последним. Роман передали фальсификатору, чтобы тот
переписал его от руки и превратил в манускрипт прошлого века. Он состарил
бумагу, выдержав ее в сырости, чтобы покрыть цвелью, а текст написал
специальными чернилами и настоящим допотопным пером. Для пущего эффекта
подлинности сотня страниц была погрызена мышами. Наш "отделочник" имел опыт
в подобных делах: на его счету были десятки старинных пергаментов,
сфабрикованных с помощью некоего химика так ловко, что никто не заподозрил
в них фальшивки. Но кто-то на нас донес, и все рухнуло. Однажды утром,
выйдя из метро на площади Клиши, я увидел, что у нашего кафе стоит
полицейская машина. Чутье подсказало мне, что нас засекли. Я поспешил
смыться, несолоно хлебавши - остаток гонорара я должен был получить
наличными как раз в этот день - и от души надеясь, что в записной книжке
издателя нет моей фамилии.
затемно и с трепетом ожидал, что вот-вот за мной явятся люди в форме.
Вскоре я снова стал промышлять эпистолярным жанром. Я уже зная, что не
обладаю самобытной манерой письма, однако не оставил мысли стать
беллетристом, пополнить ряды тружеников пера, растущие день ото дня за счет
убывающей массы читателей. Как раз тогда один чудак предложил мне привести
в порядок его библиотеку и составить каталог богатейшего собрания,
насчитывавшего около пятидесяти тысяч книг. На его загородной вилле в
Нормандии библиотека занимала четыре громадных зала. Через месяц, работая
по восемь-десять часов в день, я не дошел еще даже до буквы Д. Я тонул в
океане прижизненных изданий, фолиантов всех форматов и всех веков. Задача
оказалась мне не по силам, к я сдался. Но этот краткий экскурс в нечто
бесконечно огромное натолкнул меня на мысль: почему бы библиотекам, этим
колоссальным кладбищам, не послужить живым? Почему бы мне не воскресить
мертвецов, не поживиться с этих славных мощей, к которым давным-давно никто
не приходит на поклон?
стеллажах, словно обломки кораблекрушения на пустынном берегу, обреченные
на забвение: исчезни они, никто и не заметит. Их слишком много. Это могилы,
в которых замурованы в вечном безмолвии знаки, - и вот я решил найти им
новое применение. Коль скоро все уже написано, к чему начинать с нуля,
изобретать новые идеи?
Действовал я следующим образом: выбрав сюжет - тоже позаимствованный у
некоего малоизвестного труженика пера, - отоваривался у великих и малых
мастеров и таким образом выстраивал собственное произведение. Я ходил по
библиотекам и выписывал в тетрадь сцены, метафоры и прочее, пополняя свои
закрома. Все материалы я сортировал по темам: лунный свет, ссора, убийство,
весеннее утро, дождливый день, объятия влюбленных и т. д. Все было введено
в память моего компьютера, после чего я мог создавать из этого попурри
новые мелодии. Как правило, из каждого автора я, соблюдая осторожность,
присваивал лишь одну-две вокабулы, скажем, слово и эпитет к нему. Не
грабил, а так, поклевывал: на столь микроскопическом уровне плагиат не
поддается установлению, такое мелкое мошенничество не наказуемо. Мой метод
сбил бы с толку любую экспертизу.
покойников. Живые так обидчивы! Они готовы молиться на каждую свою
закорючку и с поистине безотказным чутьем способны отыскать ее у других.
Наивные - они мнят себя собственниками своих текстов! Мне совсем не
улыбалось отбиваться от легиона адвокатов. Еще я избегал цитат, которые на
слуху у всякого мало-мальски образованного человека и навели бы на
подозрения. Плагиат не должен бросаться в глаза. Итак, я, злостный мародер
от литературы, украшая свою прозу тысячами выражений, позаимствованных
отовсюду понемногу, которые затем шлифовал и подгонял друг к другу, - это
был кропотливый труд. Я вплетал чужие фразы в свои я ухитрился даже выдать
пару-тройку собственных оборотов, ей-Богу, не ниже среднего уровня. Какой
безумец-сыщик взялся бы разобраться в сотнях запутанных нитей в этом
палимпсесте и потратить годы, а то и всю жизнь на то, чтобы отыскать в
мировой литературе источник моих заимствований? Действуя так, стервятник,
сиречь я, не убивал, а воскрешал: я эксгумировал классиков, извлекая их на
свет с пыльных полок, где они тихо дотлевали, спасал их от чистилища. Они
свою долю славы получили, теперь наступила моя очередь. Я у них ничего не
отнимал, они же способствовали признанию и популярности моего имени. Мой
разбой был на самом деле актом любви: они находили во мне свое продолжение,
как продолжает жить покойник во плоти пожравшего его каннибала.
жизни. Я - существо, целиком состоящее из заимствований, ненасытный
имитатор, я вроде птиц-пересмешников, что умеют подражать любому пению, но
своей песни не имеют. Я всех копирую, все схватываю на лету. Даже сейчас,
разговаривая с вами, я подлаживаюсь под вашу повадку, вашу манеру слушать,
держать себя. И мое лицо - оно тоже краденое, потому я его и прячу. Это
сильнее меня, мне хочется быть каждым встречным, поставить себя на его
место, познать его изнутри; я как вода, принимающая любые очертания. Я даже
не подражаю, нет, это слабо сказано - я всей душой желаю срастись с другим,
раствориться в нем. Знаете байку про хамелеона, который заполз на
шотландский плед? Не прошло и минуты, как он лопнул. Не смог сделать выбор
между цветами. В этом весь я: стоит появиться в поле моего зрения
интересной личности, и я тут же устремляюсь к ной, воспроизвожу се вплоть
до мельчайших деталей - так и только так я могу стать кем-то.
всех прочитанных мною книг, единственное в своем роде произведение, ничем
не обязанное своему автору. Нет, я преуменьшаю свои заслуга: я все же
творил, потому что чужие слова, которые я всячески комбинировал, обретали
новое звучание. Но каждая строчка, вышедшая из-под моего пера, сочилась
кровью ограбленного писателя. На всю работу у меня ушел год. Я подписал
рукопись псевдонимом "Бенжамен Норреш", в котором человек с опытом, вроде
вас, наверняка услышит анаграмму слова "шноррер", что значит на идише
"паразит". Как ни странно, роман сразу был принят одним маленьким
издательством на Левом берегу: его готовы были опубликовать при условии,
что я соглашусь на некоторые купюры. Я не возражал и от души смеялся,
глядя, как мой редактор вычеркивает пассажи Мериме, Золя, Диккенса и Дидро.
Хотите верьте, хотите нет, но книга даже имела настоящий, хоть и негромкий,
успех. Вы, может быть, видели ее в магазинах, называется "Слезы сатаны",
она еще получила премию читателей Парижа. Нет? Вы вообще не читаете
новинок? Ладно, короче, критика в целом была благоприятная; я так ловко
приладил и подогнал друг к другу разрозненные элементы текста, что никто не
усмотрел ни малейшего подвоха. Мое лоскутное одеяло приняли на ура; по
общему признанию, я-де "отразил" в своей творческой манере всю вековую
историю литературы. От каждой хвалебной статьи тепло разливалось в моей
груди, пробегало нежной лаской по всему телу. Наконец-то я оправдал свое
существование, я нашел свою маленькую дверцу в литературную комедию.
Шломо Вульф
Марко Джон
Посняков Андрей
Плотников Александр
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия