лиственницы большую яму. В яму я принес навозу и черной земли в старой
корзине. Мы опустили лиственницу вместе с комочком в яму, закопали ее так,
что остался наверху лишь желтый носок.
худо принимается от саженца, но мы ее осторожно посадили, корешок не
потревожили...
этом дереве много птиц, и появлялась на нем зелененькая, а осенью желтая
хвоя. Но все же были у меня кое-какие сомнения насчет саженца.
куделю, я приставал к ней с одними и теми же расспросами:
не растут. Только деревья, батюшко, растут для всех, всякая сосна в бору
красна, всякая своему бору и шумит.
весны, зато весной начнет расти быстро-быстро и перегонит тебя...
веретено. Веки мои склеивались, был я еще слаб после болезни и все спал,
спал, И мне снилась теплая весна, зеленые деревья.
снилась весна.
Красноярск, "Офсет", 1997 г.
забереги, по краям хрупкие и неровные. В уловах и заводях они широкие, на
быстрине -- узкие, в трещинах. Но после каждого морозного утра они все шире,
шире, затем намерзает и плывет шуга. И тогда пустынно шуршит река, грустно,
утихомиренно засыпая на ходу.
Теснятся там льдины, с хрустом лезут одна на другую, крепнет шуга,
спаивается, и однажды, чаще всего в студеную ночь, река останавливается, и
там, где река сердито громоздила по стрежи льдины, остается нагромождение
торосов, острые льдины торчат так и сяк, и кривая, взъерошенная полоса
кажется непокорно вздыбленной шерстью на загривке реки.
льдины, сдерживая порывы ветра; за них набросало снегу, окрепли спайки.
Скоро наступит пора прорубать зимник -- выйдут мужики с пешнями, топорами,
вывезут вершинник и ветки, и там, где взъерошилась река, пробьют в торосах
щель, пометят дорогу вехами, и вот уж самый нетерпеливый гуляка или заботами
гонимый хозяин погонит робко ступающего меж сталисто сверкающих льдин
конишку, сани бросает на не обрезанных еще морозами глыбах, на не умягченной
снегами полознице.
может разом и везде усмирить Енисей.
полынья -- у Караульного быка.
ломаются, свирепое течение крушит хрупкий припай. Не желает Караульный бык
вмерзать в реку. Уже вся река застыла, смирилась природа с зимою, а он стоит
в полой воде. Уже идут по льду первые отчаянные пешеходы, осторожно
прощупывая палкой лед перед собой; появилась одинокая подвода; затем
длинный, неторопливый обоз -- но у быка все еще колышется пар и чернеет
вода.
прилепившиеся к нему, обрастают толстым куржаком, и среди темных, угрюмых
скал Караульный бык, разрисованный пушистыми, до рези в глазах белыми
узорами, кажется сказочным чудом.
полынье, плавают гуси и не улетают. Гуси крупные, людей не боятся, должно
быть, домашние.
стороны реки послышались тревожные крики. Можно было подумать, что там
кто-то долго, настойчиво и нестройно наяривал на пионерском горне. Гуси
боялись наступающей ночи. Полынья с каждым часом становилась меньше и
меньше. Мороз исподволь, незаметно округлял ее, припаивал к закрайкам
пленочки льда, которые твердели и уже не ломались от вихревых струй.
наметившейся тропинке и приблизились к быку. Один по одному забрались на
выступы обледенелого камня и сверху увидели гусей.
тугим змеиным клубком и кипела так, словно ее подогревали снизу громадным
костром, еще оставалось темное, яростное окно. И в этом окне металась по
кругу ошалевшая, усталая и голодная стайка гусей. Чуть впереди плавала
дородная гусыня и время от времени тревожно вскрикивала, подплывала к
хрупкому припаю, врезалась в него грудью, пытаясь выбраться на лед и вывести
весь табун.
верховьях Енисея они жили себе, жировали и делались беспечны так, что и
ночевать оставались на реке. Кончалось это тем, что ночью их, сонных,
оттирало от берега настывшим закрайком, подхватывало шугой, выталкивало на
течение, к утру они уже оказывались невесть где и в конце концов вмерзали в
лед или выползали на него и мучительно погибали на морозе.
стороны, будто белый пух, и тогда мать вскрикивала коротко, властно. И мы
понимали это так: "Быть всем вместе! Держаться ближе ко мне!"
и понесло к краю полыньи. Он поворачивался навстречу струе грудью, пытался
одолеть течение, но его тащило и тащило, и когда пригнало ко льду, он
закричал отчаянно о помощи. Мать бросилась на крик, ударяя крыльями по воде,
но молодого гуся притиснуло ко льду, свалило на бок, и, мелькнув беленькой
бумажкой под припаем, словно под стеклом, он исчез навсегда.
коробило спины.
брат Кеша.
нельзя, к полынье подобраться невозможно. Обломится припай -- мигнуть не
успеешь, как очутишься подо льдом, и закрутит, будто того гуся -- ищи-свищи.
настаивали -- подбираться к полынье ползком. Другие -- держать друг дружку
за ноги и так двигаться. Третьи предлагали позвать охотников и пристрелить
гусей, чтобы не мучились. Кто-то из левонтьевских парней советовал просто
подождать -- гуси сами выйдут на лед, выжмет их из полыньи морозом.
Много лет мои односельчане занимались нехитрым и тяжелым промыслом --
выжигали известку из камня. Камень добывали на речке Караулке, в телегах и
на тачках возили в устье речки, где образовался поселок и поныне
называющийся известковым, хотя известку здесь давно уже не выжигают. Сюда, в
устье Караулки, сплавлялись и плоты, которые потом распиливались на длинные
поленья -- бадоги. Какой-то залетный, говорливый, разбитной, гулеванистый
народ обретался "на известке", какие-то уполномоченные грамотеи "опра",
"торгхоза", "местпрома", "сельупра", "главнедра" грозились всех
эксплуататоров завалить самолучшей и самой дешевой известкой, жилища
трудового человечества сделать белыми и чистыми. Не знаю,
предпринимательством ли своим, умно ли организованным трудом, размахом ли
бурной торговли, но известкари наши одолели-таки частника, с рынка его
выдавили на самый край базара, чтобы не пылило шибко. До недавних считай что
дней властвовала торговая точка на красноярском базаре, сбитая из теса, на
которой вызывающе большая красовалась вывеска, свидетельствующая о том, что
здесь дни и ночи, кроме понедельника, в любом количестве отпускается, не
продается -- продает частник-шкуродер, тут предприятие -- вот им-то,
предприятием, не продается, а отпускается продукция Овсянского из-го з-да.
Со временем, правда, вывеску так запорошило белым, что никакие слова не
угадывались, но торговая точка всей нашей округе была так известна, что,
коли требовалось кому чего пояснить, наши односельчане весь отсчет вели от
своего торгового заведения, для них в городе домов и магазинов главнее не
было. "А как пойдешь от нашего ларька, дак на праву руку мост через
Качу...", "От нашего ларька в гору подымесся, тут тебе и почта, и нивермаг,
и тиятр недалеко..."
Мишка Коршуков, забивая сухой березовый клин в распиленный сутунок, чтобы
расколоть его на поленья -- бадоги. Вообще-то он был, конечно. Михаил,
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Каргалов Вадим
Орлов Алекс
Круз Андрей
Сертаков Виталий