живая. На минуту глохну от грохота. Когда поднимаюсь, впереди черная и серая
стена дыма. И на фоне этой черной, клубящейся грозовой стены особенно
зелено, сочно блестят листья кукурузы. И сейчас же новый взрыв кидает меня
на землю. Становится темно и удушливо.
вскоре над головой у нас - летнее синее небо с белыми облаками и яркое
солнце. Оно кажется сейчас особенно ярким. Даже не верится, что пять минут
назад оно тоже светило над головой и только дым заслонял его. Я отряхиваюсь.
Кого-то уносят, согнувшись, по кукурузе. Еще пахнет взрывчаткой и везде
разбросаны свежие комья земли.
сейчас солнце, забудется все? И зарастут молодой травой и окопы, и воронки,
и память?
Коханюк. Коханюк во взводе новый, я его еще толком не знаю. Острый
пестренький носик в веснушках, пестрые рыжеватые глаза, тонкая шея. Кто ж
тебя так кохал, Коханюк, что за ворот тебе еще и кулак можно засунуть?
Генералова я не видел десять дней. Он еще больше раздался вширь, лицо
заблестело. По его комплекции ему бы усы, да орденов полную грудь, да под
знамя - гвардеец!
НП - нету. Мы уж по связи сюда...
(ого! даже фуражку завел офицерскую. Я пока что в выгоревшей пилотке хожу),
платком вытирает лицо, волосы. От него пахнет одеколоном. Пока мы едим, он
рассказывает новости:
назначить.
жив - демобилизуюсь. А все равно приятно.
Действительно, мы ж домой идем. Я встаю.
Генералов сразу тускнеет, а на лице Коханюка отражается тревога. До сих пор
они шли, спешили, один раз попали в болото, чуть не угодили под разрыв мины,
бежали, искали нас, потеряли, нашли наконец,- они возбуждены и радостны. Но
постепенно возбуждение остыло. Сейчас мы уйдем, и они останутся одни. Только
Синюков - этот уже бывал на плацдарме - спокойно переобувается на траве. В
огневом взводе есть несколько человек старше его, но у меня во взводе их
только двое таких: он и Шумилин. Он из тех солдат, что ни от чего не
отказываются, но и сами никуда но напрашиваются: обошлось без них - и ладно.
лейтенант, фамилия у него еще такая запоминающаяся... В географии
встречается.
временный.
фуражка новая.
лейтенант шутит. Не нравится он мне сегодня. И мне бы надо с ним быть
строгим, но отчего-то в душе мне неловко перед ним. Оттого, наверное, что я
ухожу и скоро буду на той стороне, а он остается здесь. И Генералов
чувствует это.
медлю. Ребята от моего сочувствия окончательно погрустнели. Генералов еще
несколько раз к слову говорит, что должны были прислать сюда младшего
лейтенанта, а вот прислали его. А когда я приказываю вырыть новый НП в
кукурузе, он выслушивает это угрюмо, словно и воевать его заставили вместо
кого-то. Ничего. Это до тех пор, пока есть старший над ними, кто отвечает за
все. А уйду, останутся одни - и разберутся сразу, и выроют, и сделают все.
быстро идем через поле к лесу. Под низкими тучами то и дело вспыхивают
огненные зарницы орудийных выстрелов, и в воздухе над нами воет, удаляясь:
опять по берегу бьет.
замедляем шаг. Теперь уже нас никто не задержит, мы отошли порядочно. Когда
на плацдарме сменяют, самое сильное желание - скорей выбраться отсюда: вдруг
в последний момент случится непредвиденное и тебе придется остаться?
бывает перед грозой. А тут еще Генералов испортил настроение. Не следовало
оставлять ему шинель. От близкого болота ночи здесь бывают свежие, померзнет
в одной гимнастерке, так иная ночь в шинели раем покажется. И уж не станет
думать о том, что он временный здесь. Мне на фронте никто свою шинель не
подстилал. И правильно делали.
возвращаемся домой! Радостно снова идти по лесу, по которому десять суток
назад мы шли сюда, радостно узнавать каждое дерево. Лес с тех пор сильно
порeдeл. Множество деревьев, расщепленных словно от удара молнии, белеет в
темноте. У иных сломаны вершины, иные вырваны с корнем и валяются на земле,
мертвые среди живых.
затянутся осколки белым мясом, но еще долго у пил будут ломаться зубья, еще
не раз человек, срубив дерево, вынет на ладонь осколок или пулю, и что-то
защемит в душе и вспомнится пережитое...
блестящие листья на кустах. И по мерe того как мы идем по лесу, к запахам
цветов и трав присоединяется свежий все более сильный запах близкой уже
рeки. Сейчас будет поворот, а там рукой подать до Днестра. За поворотом мы
обычно отдыхаем. Здесь в песчаный косогор, на котором растут сосны, держа
его корнями, врыта землянка связистов. Хорошая землянка. Под самой сосной.
Потолок сводом, как в русской печи. И пахнет здесь, как в сторожке: едой и
махоркой. Даже дверь поставили настоящую. А от двери три ступеньки вниз и -
дорога. Нет такого человека, который бы шел на плацдарм или с плацдарма и не
поднялся бы по этим ступенькам, не выкурил бы цигарку у связистов на
промежуточном пункте. И пока курит, не раз позавидует их тихому лесному
житью. А представит себе место, куда идет сам, так и вовсе раем покажется
эта землянка. Гася цигарку о подошву, пошутит: "Вам бы поросеночка завести
или сразу корову, раз хозяйство такое". И однажды связисты в самом деле
перевезли из-за Днестра корову, привязали к сосне около землянки - в
полукилометре от берега, и километре от передовой. Даже навес соорудили над
ней, чтоб незаметна была с воздуха, а травы в лесу - только ленивый не
накосит. Но у коровы, как только она оказалась на плацдарме, почему-то
пропало молоко. А вскоре ее убило снарядом.
того и с этого берега собираются на промежуточном пункте. И если ты идешь на
плацдарм, самую первую точную информацию получаешь здесь.
закачавшиеся вершины деревьев, и я вижу впереди себя, в том месте, где была
землянка, огромную бомбовую воронку и с корнем вырванную, поваленную на
дорогу сосну. Что-то торчит из песка, но я не успеваю разглядеть, что это:
свет гаснет. И уже в темноте над головами у нас, над зашумевшими вершинами,
выше туч тяжело и глухо грохочет. Привыкшие к артиллерийскому обстрелу, мы
не сразу догадываемся, что это гром. При новой вспышке молнии, подойдя
ближе, мы видим полу шинели, мешком повисший шинельный карман и ногу в
сапоге, согнутую в колене. Поднявшийся ветер уже раскачивает их над бомбовой
воронкой на уровне наших голов. Прямое попадание...
было. И прямые попадания не такая уж редкость, когда простреливается каждый
метр. Но здесь безопасное место. Здесь наш тыл. А когда убивает в тылу, это
почему-то всегда действует неожиданно.
теплый. Пахнут дождем наши гимнастерки, которые столько дней жарило солнце.
Теперь дождь вымывает из них соль и пот. Пахнет просмоленная дощатая лодка,
сильно пахнет река. И нам весело от этих запахов, оттого, что мы гребем изо
всех сил, до боли в мускулах, оттого, что соленые струи дождя бегут по лицу.
туманен. Хлещут синие молнии, ослепительно отражаясь в воде. Мы гребем
спиной к тому берегу, лицами - к плацдарму. Он все больше отдаляется от нас
и как бы опускается за воду. И чем дальше отплываем мы, тем меньше кажется
он издали, наш плацдарм. Но скольких жизней стоил иной метр его...