руки.
4
Мацуев действительно подобрал для него запчасти и положил их в кабину
"МАЗа". И каждую из этих прекрасных вещей Пронякин подержал в руках,
неторопливо прикидывая, много ли это или мало и не свалял ли он дурака,
взявшись за ремонт. Это был бы, конечно, неплохой комплект для всякой годной
машины, но не для "МАЗа", в котором, наверное, живого места не было.
По-настоящему Пронякин еще не видел его, на то нужна была полная разборка, и
от нее-то все зависело, потому что в конце концов не стыдно было бы и
отказаться и поехать в другое место, где, быть может, повезет и дадут новую
машину. Но это он только обманывал себя.
В тот же день "МАЗ" отбуксировали к смотровому люку, лебедка сняла с
него платформу кузова, кабину и двигатель, приподняла раму, из-под которой
слесари выкатили передний и задний мосты, и Пронякин, вооружась отвертками и
ключами, принялся разбирать. К исходу второго дня он увидел свой "МАЗ"
по-настоящему, когда уже и "МАЗа"-то не было, а была только груда частей,
узлов и деталей, едва уместившаяся на стендах.
Тут он увидел все его раны, болячки и язвы, все сколы, забоины и
трещины, все погнутости и вмятины и его святая святых - рабочие поверхности
цилиндров, бывшие когда-то зеркальными, а теперь покрытые нагаром и сыпью.
Тогда он понял, что никуда не уйдет.
Он сел на бетонный пол в мастерской и горестно замотал головой. - Ах,
сука...
Ни черта он не понимал, тот, кто ездил на этой машине, а другие, кто
понимал, пришли потом, и, конечно, им было уже не совестно "раздевать",
растаскивать по кускам искалеченное существо, которому вряд ли воротишь и
жизнь, и прежнюю силу. Пронякин не стал распутывать концы, он просто пошел к
тем, на кого намекнул Мацуев, и попросил их вернуть детали, снятые с его
"МАЗа". Одни вернули их, стыдливо и молча. Другие потребовали доказательств
и хорошо, с большим чувством, посмеялись над ним. Впрочем, они легко
соглашались на обмен.
Но ему пока нечем было меняться, и он присмотрел и обшарил несколько
автомобильных и экскаваторных свалок, где можно было кое-что разыскать, если
не брезгать и ковыряться часами, разгребая щепкой мусор и гниль, и если
потом отмыть детали в бензине, опилить заусеницы или сделать наплавку и
отшлифовать на станке. Он оставлял себе то, что садилось впритирку,
остальное шло в оборот и понемногу, по крохам, заполняло пробелы в дефектной
ведомости.
Понемногу и все эти шесть тонн металла, пластмасс и резины приобретали
рабочий облик и благородный рассеянный блеск деталей - когда Пронякин и
слесари убирали с них черную маслянистую грязь и нагар, когда смывали накипь
в рубашке охлаждения едкой каустической содой и прочищали миллион отверстий,
каналов и трубочек щетинным ершом или ветошью, намотанной на проволоку,
когда заваривали крупные трещины сталью, а мелкие протравливали кислотой, а
потом зашлифовывали абразивами и наждачной теркой, когда заливали изношенные
втулки баббитом и вулканизировали мясистую резину камер.
И постепенно у него отлегло от сердца. "МАЗ", конечно, не был такой
машиной, которую под силу доконать самому ледащему портачу, и при всех его
ранах и ссадинах в нем далеко еще не было той глубокой усталости металла,
которую и не заметишь снаружи и от которой единственное лекарство -
переплавка.
Слесари, в мастерской, наверное, чувствовали это. Наверное, это было у
них в пальцах - умение видеть металл на ощупь и знать, что ты не работаешь
зря и возвратишь ему прежнюю крепость. Они были чуточку склочные и в меру
ленивые ребята, эти четверо слесарей, с большой склонностью к философии,
которая размагничивает руки, потому что приходится ими махать. Но они
все-таки что-то умели и не задавались этим они очень быстро поняли, что он
бы, пожалуй, мог обойтись и без них, а они без него - едва ли. И, пожалуй,
они не провернули бы всю эту адову работенку за неделю, если б он не торчал
у них над душой и не подменял их во время затяжных перекуров.
Он приходил в автоколонну с первой сменой и вертелся до поздней ночи,
убегая только на час - пообедать и пройти с Мацуевым очередной урок
обращения с дизелем. Но наконец настал день, когда они прикатили оба моста,
и таль поставила на место кабину и собранный двигатель. Пронякин подвел к
нему патрубок топливопровода и подсоединил электропроводку. Он хотел все
сделать сам. Но руки у него неприлично дрожали, потому что этот момент был
исполнен для него таинственности, и теперь уже слесари торчали у него над
душой, рассуждая на тему "Пойдет или не пойдет?"
Двигатель провернулся с поцелуйными звуками, потом заворчал и чихнул.
- Будь здоров! - сказал Пронякин. - Сейчас я тебя подкормлю.
Тогда он взревел, мгновенно окутавшись синим выхлопом, и Пронякин сел
на пол, чтобы немного успокоиться.
- Куда ты торопишься, чудак? - спросил он и рассмеялся счастливым
смехом. - Ты же еще не родился.
Но "МАЗ" уже родился. Он ревел, содрогаясь нетерпеливо, хотя еще был
ободран и "не одет" и стоял всеми четырьмя ногами на домкратах и опорах. Ему
хотелось на волю, и слесари, наверное, тоже поняли это они пошли и открыли
ворота пошире, и солнечный свет стеною встал на пороге, не в силах двинуться
дальше, в темную и сырую глубину гаража. И все-таки "МАЗ" откликнулся -
вспыхнувшим блеском стали, меди и смазки и матовым сиянием белого чугуна.
Они оставили двигатель обкатываться и ушли в мастерскую, но время от
времени Пронякин, сорвавшись с места, прибегал сюда и без конца что-нибудь
регулировал. Он никак не мог сказать себе "хватит", он не мог наглядеться и
наслушаться, хотя слесари уже посмеивались над ним. Теперь в сравнении с
тем, что было сделано, оставались сущие пустяки. Оставалось собрать и
поставить скаты, починить платформу и заклепать листовой сталью пробоины и
ржавлины в кузове. Потом еще раздобыть дерматина и дратвы и цыганской иглой
залатать сиденье. А напоследок он решил поставить новый спидометр, со
счетчиком на нуле, чтобы он отсчитывал километры с первой его, Пронякина,
ходки. И, конечно, он должен был сделать его трехцветным, не как у всех,
потому что, ей-Богу же, "мазик" имел на это право - за все свои страдания.
Он купил несколько банок краски - серой, темно-зеленой и черной - и
выкрасил машину с великими трудами, сам заляпавшись с головы до ног. Рама у
него была черная, а кузов серый - подумав, он нанес еще зеленую полосу,
похожую на ватерлинию, - крылья тоже серые, и такие же ободья колес, только
еще с зеленой каймой, а капот и кабина, наоборот, зеленые, с черными и
серыми стремительными зигзагами. Высунув язык, он разглядывал свою работу.
Теперь он узнал бы свой "МАЗ" среди тысячи других.
А все-таки чего-то еще недоставало. Он подумал, почесал в затылке и
понял, чего недоставало. "МАЗу" недоставало теперь оловянных зубров на
капоте, великолепных барельефных зубров, напруживших немыслимо могучие
загривки. Кто-то безжалостно содрал их, Бог весть для чего, и Пронякин,
конечно, не в силах был примириться с тем, что зубров этих не будет. Это
было бы чертовски обидно - когда у всех они есть. Этого никак нельзя было
себе представить. Поэтому Пронякин отправился к "мазистам" и перенес контуры
зубров на промасленную бумагу, а потом вырезал их из листового дюраля и
прикрепил к боковинам капота.
За этим занятием и застал его Мацуев, когда пришел принимать работу.
Молча он обошел машину со всех сторон, осмотрел силовую передачу и механизм
подъема кузова. Потом запустил двигатель и поднял капот. Он слушал, наклонив
голову и помаргивая, как покупатель в магазине прослушивает пластинку.
Пронякин смиренно стоял поодаль, чумазый и похудевший, но весь его вид
говорил о том, что ездить на этой машине должен только он и никто другой.
- Н-да, - сказал Мацуев. - В третьем цилиндре вроде как бы шумок у тебя
лишний. Подрегулировать бы маленечко форсунку, а?
"Шумок, говоришь? - подумал Пронякин. - Вот был бы тебе шумок, и не
лишний, если бы не нашел дурака, как я. "Мазик"-то на твоей совести".
Но бригадир был бригадиром, поэтому Пронякин наложил ключ на винт
регулятора и повернул его чуть влево, а потом - слегка заслонив рукавом -
чуть вправо.
- Теперь хорош?
- Теперь другое дело.
- Может, на ходу попробуем? Хоть и не просох еще...
- Попробуем, - сказал Мацуев, закрывая капот. - Садись за руль.
Пронякин вывел "МАЗ" за ворота. Он вывел его прекрасно, потому что
двери гаража были узковаты, а двор заставлен самосвалами, и он ни разу не
ездил на таких тяжелых машинах, где ты сидишь непривычно высоко, точно на
троне. Потом они повернули к дробильной фабрике, проехали мимо ее висячих
галерей и ферм, мимо кассетного заводика, который делал бетонные панели для
строительства поселка, и Пронякин попробовал "МАЗ" на всех его пяти
передачах, покуда не уперся в закрытый шлагбаум железнодорожной ветки. На
обратном пути они поменялись местами, и теперь уже Мацуев попробовал машину
на всех пяти передачах, благо бетонка была пуста в этот час. Мацуев был
добрый водитель, но не фейерверк, совсем не фейерверк. Он не родился
шофером, он просто стал им, а мог бы стать и машинистом на паровозе и
слесарем в мастерской.
- Педали у тебя легковаты, - сказал Мацуев, когда они въехали во двор.
- Чуть тронешь, и уже слушается. Может, потуже бы сделал? А то как бы он
тебя по случайности не послушался.
"Ну, это уж ты блажишь, папаша", - подумал Пронякин и ответил коротко:
- Я так люблю.
-- Ну, гляди сам, - охотно согласился Мацуев. - Тебе же ездить, не мне.
- Значит, ездить все-таки?
- А то как же! Твой "МАЗ", чего и говорить. Теперь и отдел кадров
препятствовать не посмеет. Да мы уж и так его уломали. Ты вот что, ступай-ка
оформляйся до шести. Завтра медосмотр пройдешь и технику безопасности. А с