протяжении двух столетий; некогда они преуспевали, но неустойчивость и
изменчивость политической обстановки и финансовые затруднения постепенно
разоряли их; несколько неудачных торговых сделок подорвали их престиж; после
этого торговый дом Жераров кое-как еще держался лет десять, но буря
французской революции окончательно разорила его. В своем крушении он увлек
за собой английскую и йоркширскую фирмы Муров, тесно связанных с
антверпенской фирмой; один из компаньонов, Роберт Мур, был женат на
Гортензии Жерар; в свое время он рассчитывал, что супруга его унаследует в
деле долю своего отца, Константина Жерара, но случилось так, что в
наследство ей достались одни лишь долговые обязательства. Говорили, что
часть этого долга, - уменьшенного полюбовным соглашением с кредиторами, -
перешла по наследству к ее сыну Роберту и что он надеялся когда-нибудь
выплатить этот долг и восстановить торговый дом Жерара и Мура хотя бы в его
былом величии. По-видимому, перенесенные испытания оставили глубокий след в
его душе, и если в самом деле горестные впечатления детства, проведенного
возле угрюмой матери, в предчувствии надвигающейся катастрофы, и юности,
исковерканной и смятой разразившейся бурей, мучительно запечатлеваются в
сознании человека, то в его памяти сохранялись отнюдь не лучезарные
воспоминания.
Жераров, то у него не было ни средств, ни возможностей сделать это, и в
ожидании лучших времен приходилось довольствоваться малым. Но по приезде в
Йоркшир, где предки его владели складами в порту и фабриками в городе, имели
там дом и поместье, он смог позволить себе только одно - арендовать суконную
фабрику на окраине маленького городишки, поселиться в домике по соседству и
присоединить к своим владениям несколько акров неудобной земли на склоне
лощины, в которой шумел фабричный ручей; там можно было пасти лошадь и
установить сушильни. В те военные годы все было дорого, и он платил большую
арендную плату опекунам наследницы имения Филдхед.
прожил в округе всего два года, но успел проявить себя человеком деятельным
и энергичным. Заброшенный домик он превратил в уютное приятное жилье, на
клочке одичалой земли разбил сад и возделывал его с редкостным, истинно
фламандским усердием и рвением. Фабрика же была старая, механизмы
изношенные, устарелые, и Мур с самого начала отнесся к своему приобретению с
нескрываемым презрением и недовольством; он решил в корне все здесь
переделать и добивался всего, что могли позволить ему его скромные средства.
Однако вести дело с размахом Мур не мог, и это угнетало его, всегда
стремившегося вперед. "Вперед" - было девизом его жизни, но бедность
обуздывала его стремления; иногда, говоря образно, он готов был грызть
удила, когда узда слишком натягивалась.
том, как бы интересы его карьеры не нанесли ущерба другим. Он не был здешним
уроженцем или хотя бы старожилом и не жалел тех, кого своими нововведениями
обрекал на нужду; он не задумывался над тем, где добудут кусок хлеба
рабочие, лишенные заработка на его фабрике, но в своем равнодушии ничем не
отличался от множества других предпринимателей, от которых голодавшие
бедняки Йоркшира имели больше оснований требовать сочувствия.
Великобритании, в особенности для ее северных областей. Война была в
разгаре, и в нее была ввергнута вся Европа. Затянувшиеся военные действия
если и не окончательно истощили Англию, то в достаточной мере обессилили ее,
народ устал и требовал мира на любых условиях. В глазах многих людей такие
понятия, как честь нации, утратили всякий смысл, потому что зрение их было
притуплено голодом и за кусок хлеба они продали бы свое первородство.
берлинский декреты Наполеона, запрещавший нейтральным государствам торговать
с Францией, оскорбив Америку, лишил йоркширских фабрикантов шерсти основного
рынка сбыта и привел их на грань банкротства. На мелких иностранных рынках,
заваленных товарами, был полный застой; на складах Бразилии, Португалии,
Королевства Обеих Сицилии скопилось товаров на два-три года вперед. В это
трудное время ткацкие фабрики на севере стали применять вновь изобретенные
машины, вытеснявшие ручной труд; тысячи рабочих очутились на улице без
заработка. Вдобавок год выдался неурожайный. Бедствие достигло своего
предела. Мера терпения исстрадавшегося народа была переполнена, вспыхивали
бунты. Казалось, на севере, в гористых графствах, слышался смутный гул
подземных ударов, предвещавший общественные потрясения. Но в те дни, как и
всегда в подобных случаях, мало кто понимал всю серьезность положения.
Вспыхивал ли голодный бунт, горела ли фабрика, подожженная бунтовщиками,
подвергался ли разгрому дом фабриканта, когда его имущество выбрасывалось на
улицу, а сам он ради спасения жизни бежал, забрав семью, - местные власти
откликались на эти события неохотно, да и не всегда: зачинщика иногда
обнаруживали, но чаще он ускользал, сообщения о происшествии попадали в
газеты, и на том дело кончалось. А бедняки, единственным достоянием которых
был труд, лишившись работы, а следовательно, заработка и куска хлеба,
продолжали влачить жалкое существование; это было неизбежно: нельзя было ни
прекратить изобретательство, ни остановить прогресс науки. Войну тоже
невозможно было прекратить, и облегчения ждать было неоткуда; обездоленным
ничего другого не оставалось, как смириться со своей участью - испить до дна
чашу горя.
как они думали, отняли у них хлеб; они возненавидели фабрики, где стояли эти
машины; они возненавидели владельцев этих фабрик. В приходе Брайерфилд, о
котором мы повествуем, предметом особой ненависти была фабрика Мура; самым
ненавистным среди фабрикантов был Жерар Мур, полуиностранец и ярый сторонник
прогресса. И, пожалуй, ему, человеку своеобразного склада, даже нравилось
возбуждать к себе всеобщую ненависть, в особенности если он верил, что дело,
за которое его ненавидят, - правое дело и выгодно для него; вот и сегодня
ночью он в возбужденном, даже воинственном настроении поджидал прибытия
фургонов с машинами; возможно, и Мелоун был для него сегодня нежелательным
гостем; любя мрачное безмолвие и уединение, - пусть даже не безопасное, - он
охотнее провел бы этот вечер в одиночестве; его ружье с успехом заменило бы
ему любое общество; журчанье полноводного ручья, доносившееся снизу, звучало
для его слуха приятнее человеческого голоса.
стеснения расправляющимся с его пуншем; внезапно странное выражение его
серых задумчивых глаз изменилось, словно что-то другое привлекло его
внимание.
бокалом. С минуту он прислушивался, затем встал, надел шляпу и вышел из
конторы.
мчится ручей, вздувшийся от дождя; в глубокой тишине казалось, что это
большая река. Однако слух Мура уловил в отдалении и другие звуки -
прерывистый стук тяжелых колес по каменистой дороге. Он вернулся в контору,
зажег фонарь и, подойдя к воротам фабричного двора, отпер их. Показались
громадные фургоны: слышно было, как тяжелые копыта ломовых лошадей шлепают
по слякоти. Мур крикнул в темноту:
расслышал его голоса.
первой лошади чуть не коснулась его плеча.
на месте.
Молчание. Мур поднял свой фонарь: фургоны были пусты - ни людей, ни машин.
От них зависели важнейшие операции с сукнами; но где же машины?
известие о катастрофе? Свет фонаря падал на его лицо, и на нем, как ни
странно, проступила улыбка - улыбка, которая появляется у человека волевого
в те минуты, когда надо собрать все силы, призвать все свое мужество, чтобы
выдержать испытание и не дать воле сломиться. С минуту он постоял на месте,
раздумывая, что ему теперь делать, потом поставил фонарь на землю, скрестил
руки на груди и задумчиво опустил глаза.
что на упряжи что-то белеет; поднеся фонарь поближе, он увидел сложенный
листок бумаги - записку; он развернул ее, адреса не было, но письмо
начиналось обращением: "Дьяволу с фабрики в лощине".
со всеми его ошибками, но стояло там примерно следующее:
люди, связанные по рукам и ногам, брошены в канаву у дороги. Пусть это
послужит тебе предостережением от голодных, которые, покончив с этим делом,
вернутся домой, где их ждут такие же голодные жены и дети. А если попробуешь
завести новые машины или будешь стоять на своем, ты о нас еще услышишь.
Берегись!"
же поговорю с ними. Вы еще обо мне услышите!
торопливо, но спокойно сказал несколько слов двум женщинам, выбежавшим ему
навстречу в прихожую. Одну из них, очень взволнованную, он постарался
успокоить, осторожно рассказав ей о происшедшем, а другой приказал: "Вот вам
Белоусов Валерий
Махров Алексей
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Белов Вольф
Лукьяненко Сергей