Чтение 6–й страницы книги ~Под осенней звездой~

Вдруг она сказала с улыбкой:

- Ты такой странный. Зачем ты ходишь по вечерам в такую даль и сидишь
здесь?

- Просто у меня такая привычка. Коротаю время перед сном.

- И не боишься?

Ее насмешка заставила меня опомниться, я вновь обрел почву под ногами и
ответил:

- Если мне чего-нибудь и хочется, так это снова выучиться дрожать.

- Дрожать! Значит, и ты читал эту страшную сказку! Где же?

-- Уж и не припомню. В какой-то книжке, которая случайно попала мне в
руки.

Пауза.

- А почему ты не захотел наняться к нам в работники?

- Это не по мне. Я хочу уйти отсюда вместе с одним человеком.

- Куда же вы пойдете?

-- Не знаю. На восход или на закат, все равно. Такие уж мы бродяги.

Пауза.

- А жаль,- сказала она.- Нет, я не то хотела сказать, просто ты не
должен был... Но говори же, что с Эриком. Ведь я для этого и пришла.

- Боюсь, что дела его плохи.

- А что говорит доктор, он поправится?

- Говорит, поправится. Но кто его знает.

- Ну что ж, спокойной ночи.

Ах, будь я молод, и богат, и красив, и знаменит, и учен... Она
уходит...

В тот вечер я нашел на кладбище подходящий ноготь и спрятал его в
карман. Потом я постоял немного, озираясь, прислушался - вокруг было тихо.
Никто не крикнул: "Это мое!"

XII

Мы с Фалькенбергом отправились в путь. Холодный осенний вечер, высоко в
небе мерцают звезды. Я уговорил Фалькенберга пойти мимо кладбища,- как это
ни смешно, мне хочется видеть, горит ли свет в одном из окошек пасторской
усадьбы. Будь я молод, и богат, и...

Мы шли час за часом, ноша у нас была легка, и мы, двое бродяг, еще не
знали друг друга, нам было о чем поболтать. Позади осталась одна лавка,
потом другая, и в вечерних сумерках мы увидели шпиль приходской церкви.

По привычке я хотел и тут заглянуть на кладбище и сказал:

- А не заночевать ли нам здесь?

- Что за глупости! - сказал Фалькенберг.- Сена полно во всяком сарае, а
прогонят из сарая, лучше уж спать в лесу.

И он снова пошел вперед.

Ему было за тридцать, он был высок ростом и хорошо сложен, но слегка
сутулился и носил длинные, закрученные книзу усы. Говорил он мало и
неохотно, был неглуп, ловок, обладал красивым голосом, хорошо пел и вообще
совсем не походил на Гринхусена. В своей речи он невероятным образом
смешивал треннелагский и вальдреский говоры, а иной раз ввернет и шведское
словечко, так что нельзя угадать, откуда же он родом.

Мы пришли на какой-то хутор, где собаки встретили нас лаем, и,
поскольку там никто еще не ложился, Фалькенберг попросил позвать кого-нибудь
из хозяев. Вышел молодой парень.

- Не найдется ли для нас работы?

- Нет.

- Но ведь изгородь у дороги, того и гляди, упадет, не хотите ли ее
поправить?

- Нет. Уже осень, сами сидим без дела.

- А можно у вас переночевать?

- К сожалению...

- Хоть на сеновале...

- Нет, там спят служанки.

- Вот сукин сын,- пробормотал Фалькенберг, уходя со двора.

Мы пошли без дороги, через лесок, присматривая место для ночлега.

-- А что, если вернуться на этот хутор... к служанкам? Может, они нас
не прогонят?

Фалькенберг поразмыслил.

-- Нет, собаки залают,- сказал он.

Мы дошли до выгона, где паслись две лошади. У одной на шее болтался
колокольчик.

- Хорош хозяин, у которого лошади пасутся без присмотра, а служанки
спят на сене,- сказал Фалькенберг.- Вот мы сейчас прокатимся на этих
лошадках.

Он поймал лошадь с колокольчиком, засунул в него пучок травы и мха, а
потом уселся верхом. Моя лошадь была пугливее, и поймать ее оказалось не так
легко.

Мы отыскали ворота и выехали с выгона на дорогу. Одно из своих одеял я
отдал Фалькенбергу, а другое подстелил под себя, но уздечку взять было
негде.

Все шло как по маслу, мы проeхали целую милю и были уже в соседнем
приходе. Вдруг где-то впереди на дороге послышались голоса.

- Скачи за мной! - крикнул Фалькенберг, оборотясь ко мне.

Но долговязый Фалькенберг недалеко ускакал, я видел, как он вдруг
ухватился за ремешок, на котором висел колокольчик, и сполз вперед, цепляясь
за лошадиную шею. Мелькнула нога, задранная кверху, и он упал.

К счастью, нам ничто не грозило. Просто двое влюбленных бродили по
дороге и говорили друг другу нежности.

Мы ехали еще полчаса, а когда набили себе синяков и устали, слезли с
лошадей да хлестнули их хорошенько, чтоб они бежали домой. Дальше мы снова
пошли пешком.

"Га-га-га!" - послышалось вдали. Я узнал крик диких гусей. В детстве
меня приучили стоять смирно, сложив руки, чтобы не испугать гусей, которые
тянулись над головой; этого зрелища я никогда не пропускал и теперь замер на
месте. Чудесное и таинственное чувство шевельнулось в моем сердце, у меня
захватило дух, я глаз не мог отвести от стаи. Вон они летят, словно плывут,
рассекая небо. "Га-га!" - раздается у нас над самыми головами. И они
величественно уплывают по звездному небу...

Мы нашли наконец тихий хутор и славно выспались на сеновале; спали мы
до того крепко, что наутро нас застали там хозяин и его работник.

Фалькенберг не растерялся и предложил хозяину уплатить за ночлег. Он
объяснил, что мы пришли поздней ночью и не хотели никого беспокоить, но
пускай не думает, будто мы какие-нибудь мошенники. Хозяин денег не взял и
даже пригласил нас выпить кофе на кухне. Но работы у него не было, уборка
урожая давно закончилась, и сам он со своим работником чинил заборы,

чтобы не сидеть сложа руки.

XIII

Мы скитались три дня, но не нашли никакой работы, а нам ведь надо было
есть и пить, мы поиздержались и выбились из сил.

- Много ли у нас с тобою за душой осталось? Дальше так не пойдет,-
сказал Фалькенберг, и из его слов было ясно, что придется промышлять
воровством.

Мы поразмыслили немного и решили, что там видно будет. О пропитании
беспокоиться не приходилось, всегда можно стащить курицу, а то и две; но без
денег тоже никак не обойтись, надо их как-то раздобывать. Так ли, иначе ли,
а надо, мы ведь не ангелы.

- Нет, я-то не ангел небесный,- сказал Фалькенберг.- Вот на мне
праздничная одежда, а ведь такую и в будни не всякий наденет. Я стираю ее в
ручье и жду голый, покуда она высохнет, а когда она расползается в лохмотья,
я ее латаю. Надо подработать и купить другую. Так дальше не годится.

- А Эрик говорит, что ты не дурак выпить.

- Щенок твой Эрик! Само собой, иногда я выпиваю. Есть да не пить - ведь
это же тоска смертная. Давай поищем усадьбу, где есть пианино.

Я смекнул: "Если есть пианино, значит, усадьба богатая, там будет, чем
поживиться".

Такую усадьбу мы нашли под вечер. Фалькенберг надел мое городское
платье и велел мне нести мешок, а сам шел налегке, будто гулял. Он
отправился прямо в комнаты с парадного крыльца и пробыл там довольно долго,
потом вышел и сказал, что будет настраивать пианино.

- Что будешь?

- Тише ты, - сказал Фалькенберг. - Я не люблю хвастать, но мне
приходилось уже делать такую работу.

И когда он достал из мешка ключ для настройки, я понял, что он не
шутит.

Мне он велел дожидаться где-нибудь неподалеку, покуда он меня не
позовет.

Коротая время, я стал бродить вокруг усадьбы, и, когда проходил под
окнами, слышал, как Фалькенберг в комнатах ударяет по клавишам. Он не умел
играть, но у него был хороший слух, он подтягивал струну, а потом ровно на
столько же ослаблял. И пианино звучало ничуть не хуже прежнего.

Я разговорился с одним здешним работником, совсем еще молодым парнем.
Он мне сказал, что получает двести крон в год, да еще живет на хозяйских
харчах. Встает он в половине седьмого утра и идет задавать корм лошадям, а в
страдную пору приходится вставать в половине шестого и работать весь день,
до восьми вечера. Но он не унывает и доволен тихой жизнью в своем маленьком
мирке. Как сейчас вижу его красивые, ровные зубы и чудесную улыбку, с
которой он говорил о своей девушке. Он подарил ей серебряное кольцо с
золотым сердечком.