Чтение 6–й страницы книги ~Юность командиров~

быстрее ходили, когда вас вызывал офицер на позицию? В училище все делают
бегом!

Борис пожал плечами.

- Товарищ майор, я не могу обедать бегом. Я был в столовой.

Лицо Градусова стало заметно наливаться багровостью.

- Прекратить разговоры, курсант Брянцев! Удивляюсь, за четыре года
войны вас не научили дисциплине, не научили разговаривать с офицером! Вижу
- во многом придется переучивать! С азов начинать! Забываете, что вы уже
не солдаты, а на одну треть офицеры! На фронте возможны были некоторые
вольности, здесь - нет!..

- Товарищ майор, - тихо выговорил Алексей, опережая ответ Бориса, - вы
нас можете учить чему угодно, только не фронтовой дисциплине. Военную
азбуку мы немного знаем.

- Так! Значит, вы абсолютно всему научены? - отчетливо проговорил
Градусов и, словно бы в горькой задумчивости повернувшись на каблуках к
офицерам, заговорил усталым голосом: - Так вот, вчера я был свидетелем
безобразного скандала, но сомневался, насколько они виноваты. Сейчас мне
не требуется никаких объяснений. Я отменяю прежнее свое взыскание.
Курсанту Дмитриеву - двое суток за пререкания и драку. Вам как зачинщику
драки и за грубость с офицером, - он перевел глаза на Бориса, - трое суток
ареста. Завтра же отправить арестованных на гауптвахту. Разрешаю взять с
собой "Дисциплинарный устав"!

Алексей и Борис молчали. Майор Градусов договорил жестко:

- Капитан Мельниченко, приказ об аресте довести до всего дивизиона.
Можете идти, товарищи курсанты. Вы свободны до завтра. Идите!

Они вышли в коридор и переглянулись возбужденно.

- Старая галоша! - со злостью выговорил Борис. - Понял, как он наводит
порядок?

Алексей сказал:

- Переживем как-нибудь, надеюсь.

- Ну конечно! - разгоряченно воскликнул Борис. - Остается улыбаться,
рявкать песни!.. Нужна мне эта гауптвахта, как корове бинокль!

- Ладно, все, - сказал Алексей. - Вон смотри, Толька Дроздов чапает!
Вот кого приятно видеть.

Однополчанин Дроздов, атлетически сильный, высокий, с широкой грудью,
шел навстречу по коридору, мял в руках мокрую шапку; его загорелое от
зимнего солнца лицо еще издали заулыбалось приветливо и ясно.

- Боевой салют, ребята! А я, понимаете, со старшиной в ОВС за
обмундированием ходил. Шинели получали. Снежище! Да что у вас за лица? Что
стряслось?

- Поговорили с майором Градусовым - и вышли образованные, - сказал
Алексей. - Завтра определяемся с Борисом на гауптвахту.

- Бросьте городить! За что? Вы серьезно?

- Совершенно.

Вечером в батарее необычное оживление.

Взводы были построены и стояли, шумно переговариваясь, все поглядывали
на крайнюю койку, где лежали кипы чистого нательного белья. Помстаршина из
вольнонаемных, Куманьков, старик с крепкой розовой шеей, озадаченно
суетился перед строем и, будто оценивая, с разных сторон озирал худощавую
и длинную фигуру курсанта Луца, который, как бы примеряя, держал перед
собою пару новенького белья - держал с ядовитым недоумением на горбоносом
цыганском лице, говоря при этом:

- Нет, товарищ помстаршина, вы только подумайте: если на паровоз
натянуть нижнюю рубашку, она вытерпит? Вас надули в ОВС. Эти белые трусики
со штрипками попали из детяслей...

- Ну, ну! - уязвленно покрикивал помстаршина. - Детясли! Ты, это, не
тряси! Знаем! Ишь моду взял - трясти! Ты словами не обижай. Из спецшколы
небось? Я, стало быть, тоже три года на германской... А ну давай сюда
комплект! Па-ро-воз!

- Прошу не оскорблять, - вежливо заметил Луц под хохот курсантов.

- Смир-рно-о! Разговорчики!.. Безобразий с бельем не разрешу!
Ра-авнение напра-во!

Взводы притихли: из канцелярии вышел капитан Мельниченко. Он был в
шинели, портупея продернута под погон; было похоже: приготовился к
строевым занятиям.

- Вольно! Помстаршина, что у вас? В чем дело, курсант Луц?

- Не полезет, товарищ капитан, - невинно объяснил Луц. - Отсюда все
неприятности.

- Верно, никак не полезет. Помстаршина, заменить!

Куманьков почтительно наклонился к капитану, с явной обидой зашептал:

- Невозможно, товарищ капитан. Рост, стало быть. Размер...

- А в каптерке у себя смотрели? В НЗ?

- В каптерке? - Куманьков кашлянул. - Да ведь, товарищ капитан... А
ежели еще внушительнее рост объявится? Эвон гвардейцы вымахали-то... Есть
заменить! - добавил он с неудовольствием.

- Две минуты вам на раздачу белья.

- Слушаюсь.

Как многие помстаршины и прочие армейские хозяйственники, он, видимо,
считал, что обмундирование служит не для того, чтобы его носить,
изнашивать и менять, а для того, чтобы хлопотливо выписывать и получать на
складах, - кто мог понять весь адский труд помстаршины?

Пока Куманьков возился с комплектами, капитан размеренно ходил вдоль
строя, заложив руки за спину, молчал.

Ровно через две минуты батарея с шумом, смехом, стуча сапогами,
повалила по лестнице вниз в просторный вестибюль, к выходу.

Дежурный - из старых курсантов - встал за столиком, снисходительно
провожая эту оживленную батарею со свертками под мышками, лениво сообщил:

- Банька у нас что надо, друзья.

- Военную тайну не разглашать! - грозно посоветовал Луц. - Устава не
знаете?

Батарея весело выходила на улицу.

В вечернем воздухе мягко падал снег, над плацем двигалась сплошная
пелена, закрывала город: уличные фонари светили желтыми конусами. Только
все четыре этажа училищных корпусов, уходя в небо, тепло горели окнами
сквозь снегопад. Вокруг послышались голоса:

- В снежки! Атакуй спецшкольников!

И тотчас разведчик Гребнин, наскоро сжав мокрый снежок и азартно
крякнув, со всей силы залепил его в длинную спину Луца. Тот съежился от
неожиданности, обернулся, крича:

- А дисциплина? Нарядик хочешь огрести?

- В такую погоду какая дисциплина! - Гребнин ухмыльнулся, подставляя
ему ножку. - Миша, извиняюсь, здесь сугроб!

Луц, скакнув журавлиными ногами в сугроб, набрав снегу в широкие
голенища, упал спиной в снег, замотал ногами, вскрикивая:

- Я погибаю! Где мой комплект? Я не могу без комплекта!

- Становись! - растерянно командовал Куманьков, бегая возле
рассыпавшейся батареи, испуганно следя за мельканием узелков в воздухе. -
Белье! - кричал он. - Комплект! Дети! Как дети! А еще фронтовики. Снегу не
видали? Эх, да что же вы! Устав забыли? А ну, равняйсь. Р-равняйсь!

Наконец батарея выстроена. Из главного вестибюля показался капитан
Мельниченко, подошел к строю, заинтересованно спросил:

- Запевалы есть?

- Есть... Есть! Миша Луц - исполнитель цыганских романсов!

- Гребнин, ты что молчишь? Ш-Шаляпин!

- Отлично. Гребнин и Луц, встать в середину! Ка кие знаете песни?

- "Украина золотая".

- "Артиллерийскую".

- "Война народная".

- Запевайте. Шаг держать твердый. Слушай мою команду! Ба-тарея-а!
Ша-агом... марш! Запевай!

Батарея шла плотно, глухо звучали шаги, и, как это всегда бывает, когда
рядом ощущаешь близкое плечо другого, когда твой шаг приравнивается к
единому шагу сотни людей, идущих с тобой в одном строю, возбуждение
пронеслось по колонне электрической искрой. И эта искра коснулась каждого.
Люди еще теснее прижались друг к другу единым соприкосновением. Только от
дыхания через плечи впереди идущих проносился морозный пар.

- Раз, два, три! Чувствовать строй, ощущать локоть друг друга! -
командовал капитан особым, четким, поднятым голосом.

Гребнин взволнованно вскинул голову и посмотрел вокруг, потом на Луца,
который, казалось, сосредоточенно прислушивался к стуку шагов, легонько
толкнул его плечом: "Начинай, самое время!" Луц помедлил и слегка дрожащим
голосом запел:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой!

Они запевали в два голоса; глуховатый голос Луца вдруг снизился,
стихая, и тотчас страстно подхватил его высокий и звенящий голос Гребнина,
снова вступил Луц, но голос Гребнина, удивительной силы, выделялся и
звенел над батареей.

И будто порыв грозовой бури подхватил голоса запевал:

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна-а.

Идет война народная,

Священная война...