Чтение 6–й страницы книги ~Пелагия и красный петух (том 1)~

Долгое время после этого сестра ехала молча. Бог весть, где витали мысли монахини, но лицо ее было странным - одновременно грустным и мечтательным. Пелагия несколько раз улыбнулась, а между тем по щекам ее стекали слезы, и она, не замечая, смахивала их ладонью.

И вдруг настроение ушло, мысли сбились. Пелагия не сразу поняла, что ей мешает, что отвлекает.

Потом поняла: опять. Шеей, затылком она явственно ощущала чей-то пристальный взгляд.

Такое случилось уже не впервые. Давеча, во время дневного привала, было то же самое: Пелагия резко обернулась и увидела - в самом деле увидела, - как на дальнем краю поляны качнулась ветка.

Вот и сейчас монахиня не выдержала, оглянулась.

Схватилась за сердце: на ели сидела большая серая птица, пялилась на сестру круглыми желтыми глазами.

Сестра тихонько рассмеялась. Господи, филин! Всего лишь филин...

* * *

Но вечером, когда разбивали лагерь для ночевки, случилось такое, что ей стало не до смеха.

Пока мужчины строили шалаши и собирали хворост, инокиня отошла по природному зову. Стесняясь мужчин, забралась довольно далеко, благо сумерки еще не совсем сгустились, не заблудишься.

Вдруг откуда-то слабо пахнуло дымом, да не с поляны, а с противоположной стороны. Сразу вспомнились рассказы про чащобные пожары. Великий Лес горел редко, болота выручали, но если уж загорался, то никому и ничему не было спасения из этой огненной геенны.

Втягивая носом воздух, Пелагия пошла на подозрительный запах. Впереди в самом деле засветился подрагивающий огонек. Может быть, гнилушки?

Когда до огонька было совсем близко, вдруг раздался хруст. Не такой уж громкий, но звук был явно живого происхождения, и монахиня замерла.

За елью что-то шевельнулось.

Не что-то - кто-то!

Окоченевшая от страха инокиня заметила некое ритмичное помахивание. Пригляделась - хвост, волчий! И что самое невероятное, хвост болтался не у земли, а довольно высоко, как если бы зверь сидел на ветке!

Пелагия сотворила крестное знамение, попятилась, бормоча: "Бог нам прибежище и сила..."

Из сумерек донеслось негромкое рычание с каким-то странным причмокиванием, не столько свирепое, сколько - померещилось бедной монашке - насмешливое.

Опомнившись, она развернулась и со всех ног кинулась назад.

Бежала так, что споткнулась о пень, упала, подрясник разодрала, а сама и не заметила: тут же вскочила да припустила еще быстрей.

Вылетела на поляну вся белая, с закушенной от ужаса губой.

- Что такое? Медведь? - кинулся ей навстречу Долинин, выхватывая револьвер. Полицейские потянулись к винтовкам.

- Нет... нет, - пролепетала Пелагия, ловя губами воздух. - Ничего.

При виде костра и мирно куривших спутников ей стало стыдно. Волк на ветке, да еще причмокивающий? Чего только в лесу не привидится.

- Ну-ка, ну-ка, - тихо сказал Сергей Сергеевич, отводя ее в сторону. - Вы особа не из пугливых, а сейчас на вас лица нет. Что стряслось?

- Там волк... Странный... Вроде как на дереве сидит. И огонек светится... Я про Струка вспомнила. Знаете, такое лесное чудище, - призналась Пелагия, кое-как выдавив улыбку.

Но Долинин даже не улыбнулся. Посмотрел через ее плечо в синюю вечернюю чащу.

- Что ж, сходим посмотрим, что за Струк такой. Покажете?

Пошел вперед, светя фонариком. Шагал уверенно, не таясь, под ногами громко хрустели сучья, и страх съежился, отступил.

- Вон там, - показала монашка, выведя следователя к страшному месту. - Вон она, ель.

Сергей Сергеевич бестрепетно раздвинул колючие зеленые лапы, наклонился.

- Сучок, сломанный, - сказал он. - Наступил кто-то, и совсем недавно. Жалко, мох, а то бы следы остались.

- Он... Оно рычало, - пожаловалась Пелагия. - И как-то глумливо, не по-звериному. А главное, хвост вот на такой высоте был. - Привстала на цыпочки, чтобы показать. - Ей-богу! А огонек исчез. И дымом больше не пахнет...

Самой сделалось совестно - экую чушь несет.

Но Долинин и тут не стал насмешничать. Потянул носом:

- Отчего же, немного есть... Знаете, мадемуазель, я человек рационалистического склада, придерживаюсь научного мировоззрения. Однако же далек от мысли, что науке известны все земные тайны, не говоря уж о небесных. Наивно было бы полагать, что природа явлений исчерпывается законами физики и химии. Лишь очень ограниченные люди могут быть материалистами. Вы же не материалистка?

- Нет.

- Что ж вы тогда так удивились? Ну, испугались - это понятно, но удивляться-то зачем? Места здесь сами видите какие. - Он обвел рукой мрак, которым к ночи укутался Лес. - Где же обитать нечисти, если не в глубинах вод да лесных чащах?

- Вы шутите? - тихо спросила Пелагия. Сергей Сергеевич вздохнул.

- Скажите, монахиня, Бог и ангелы существуют?

- Да.

- Значит, есть и Дьявол, и его присные. Это единственно возможный логический вывод. Существование белого невозможно без существования черного, - отрезал удивительный следователь. - Ладно, идемте чай пить.

ПРИСНИЛОСЬ?

Дикой татарин

До Строгановки добрались к вечеру четвертого дня.

Деревенька разбросала свои неказистые домишки на просторном лугу, должно быть, отвоеванном у Леса еще в старинные времена.

Лет двести-триста назад, как явствовало и из названия деревни, здесь были владения купцов Строгановых - тех самых, покорителей Сибири. С прежних времен остался прямоугольник трухлявых бревен - следы крепостцы, да несколько десятков ям, память о некогда бывшей тут соляной фактории.

Жили в этих местах суровые длиннобородые мужики, потомки строгановских окаянцев, гулящего сброда, который еще в шестнадцатом столетии потянулся на здешнее приволье со всей Руси. То, что это насельники не мирного, земледельческого семени, чувствовалось сразу - и по отсутствию пашен, и по маленьким, сторожким оконцам изб, и по сушившимся на плетнях звериным шкурам. Строгановцы земли не пахали. Жили лесованием да скоблили в давно выработанных ямах каменную соль. Была она скверная, серая, такую брали лишь крестьяне из окрестных волостей, задешево. А за соснами, на той стороне быстрой каменистой речки, виднелись утесы - первые отроги Уральских гор.

Объяснялся с Долининым староста - угрюмый дед, весь, как леший, заросший седым с прозеленью волосом. Кроме старика в общинной избе были еще двое немолодых мужиков, ртов не раскрывавшие и только настороженно пялившиеся на незваных гостей.

Если б не волостной старшина, приходившийся старосте кумом, никакого разговора, должно быть, вовсе бы не вышло.

Главное, зачем ехали, выяснилось почти сразу.

Заглянув в открытый ящик, староста перекрестился и сказал, что это точно Петька Шелухин, природный строгановец. Три года как ушел, и с тех пор его здесь не видывали.

- При каких обстоятельствах он покинул место жительства? - спросил Долинин.

- Че-ко-ся? - вылупился на него староста, изъяснявшийся на местном говоре, с непривычки довольно трудном для понимания. - Че талакаити?

- Ну, почему он ушел?

- То-оно, ушел и ушел. Мы лонись и домишку яво на обчество отписали, - обвел дед рукой горницу, надо сказать, прескверную - с низким потолком, в углах серым от паутины.

- "Лонись" - это "в прошлом году", - перевела Пелагия. - Они устроили в доме Шелухина общинную избу.

- Мерси. Я его не про избу спрашиваю. Что он за человек был, Шелухин? Почему из деревни ушел?

- ... человечишко, - отчетливо проговорил дед некрасивое слово, от которого монахиня поморщилась. - Тырта, дрокомеля. Хлопать был здоров, лижбо сбостить чаво. Не одинова учили.

- А? - спросил Долинин Пелагию. Та пояснила:

- Хвастун, бездельник. Врал много. И в воровстве замечался.

- Похоже, что наш, - заметил Сергей Сергеевич. - Повадки сходятся. С чего вдруг Шелухин подался из этих чудесных мест? Спросите-ка лучше вы, сестра, а то мы с этим Мафусаилом как-то не очень друг друга разумеем.

Пелагия спросила.

Староста, переглянувшись с молчаливыми мужиками, ответил, что Петька "отошел с диком татарином".

- С кем? - переспросили хором Сергей Сергеевич и монашка.

- Ино был такой человек. Не наш. Сысторонь взялся, нивесть откель.

- Что такое "ино"? - нервно взглянул на помощницу Долинин. - И еще это - "сысторонь"?

- Да подождите вы, - невежливо отмахнулась от непонятливого следователя Пелагия. - Скажите, дедушка, а все же откуда, откель татарин-то пришел?

- Ниоткель. Татарина, то-оно, Дурка привела.

Тут уж и черница растерялась.

- Что?

В ходе долгого, изобиловавшего всякого рода недоразумениями разбирательства выяснилось, что Дуркой кличут немую и малахольную девчонку, строгановскую жительницу.

По поводу того, как Дурку звать на самом деле, между аборигенами возник спор.

Один мужик полагал, что Стешкой, другой - что Фимкой. Староста про имя дурочки ничего сказать не мог, однако сообщил, что немая живет с бабкой Бобрихой, которая "семой год" в "лежухе" (параличе). Дурка, как умеет, ухаживает за больной, ну и "обчество" чем-ничем помогает.

Однажды весной, тому три года, эта самая Дурка привела невесть откуда "сыстороннего" человека, "вовсе дикого".

- Почему дикого? - спросила Пелагия.

- Да, то-оно, как есть дикой. Башкой вертит, глазья таращит, талачет чей-то, вроде по-людски, а толь безо всякого глузду. "Эй, фуани, эй, фуани". Чистый урод, какие в городах у церквы христарадничают.

- Урод? Он что, калека был? - встрял напряженно слушавший Сергей Сергеевич.

- Нет, - ответила монахиня. - "Урод" - это "юрод", "юродивый". Скажите, дедушка, а как тот человек был одет?

- Почитай, никак. Вовсе без порток, в одной холстине, поверху бласной веревкой опоясан.

- Какой-какой веревкой, сестрица?

Пелагия обернулась к следователю и тихо сказала:

- "Бласная" - это синяя...

Долинин присвистнул.

- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Стало быть, в ящике у нас никакой не Мануйла... Quod erat demonstrandum<Что и требовалось доказать (лат.)>.

- Погодите, погодите. - Пелагия снова повернулась к старосте. - А почему вы взяли, что он татарин?

Дед покосился на черницу, напрямую не ответил - велел одному из мужиков:

- Донька, ты ей кажи, мне невместно.

- В баньку мыть яво повели, а у яво етюк обкорнатый, - пояснил Донька. - Как у татарвы.

- Что-что?

- Это я как раз понял, - заметил Сергей Сергеевич. - У "дикого татарина" было обрезание. Сомнений нет, это Мануйла. В самом деле бессмертен, прохвост...

Из дальнейшего разговора выяснились еще кое-какие подробности.

Петька Шелухин, самый лядащий мужичонка во всей Строгановке, отчего-то привязался к "дикому", поселил у себя в избе, повсюду ходил за ним, как за родным братом. По свидетельству старосты, они и правда были похожи - и ростом, и лицом. Петька так и звал чужака: "старшой брат", тот же прозвал своего попечителя "Шелухай".

- Не-е, не Шелухай. Шелуяк - во как татарин яво кликал, - поправил Донька.

- Ино так, - подтвердил второй мужик. - Шелуяк. И Петька отзывался.

Следователь велел позвать девчонку, что привела "татарина".

Привели. Но толку от нее никакого не вышло. Было Дурке, должно быть, лет четырнадцать, но из-за маленького роста и заморенности выглядела она на десять. О чем спрашивали - не понимала, только мычала. Скребла грязной пятерней спутанные волосья, шмыгала носом.

В конце концов Долинин махнул на нее рукой.

- Так, говоришь, подружился Шелухин с пришлым человеком? - повернулся он к старосте. - А на какой, собственно, почве?

Пелагия, тяжко вздохнув на безнадежного Сергея Сергеевича, приготовилась перевести его вопрос на строгановский язык - иначе непременно воспроизвелся бы разговор принца Датского с могильщиком ("Известно, на какой, сударь - на нашей, датской"). И вдруг, по чистой случайности, взглянула на жавшуюся у двери Дурку. Теперь, когда взрослые перестали обращать на девчонку внимание, ее лицо переменилось: в пустых глазах зажглась искорка, выражение придурковатости исчезло. Девочка прислушивалась к разговору, да как жадно!

- Сягай, сягай! (Ступай! Ступай!) - прикрикнул на нее староста. Та неохотно вышла. Разговор про "дикого" был продолжен.

- Чем же татарин Петьке поблазнил? - спросила Пелагия.

- Петька хлопал, что дикой яму про Святу Землю талакает. Ишто про то, как по правде жить.

- Почему "хлопал"?

- Да де ж татарину про Святу Землю талакать, коли он по-нашему ни бельмеса не строчил?

- То есть совсем говорить не умел?

- Ага.

Один из мужиков (не тот, который Донька, а второй) сказал:

- Как они с Дуркой-то, а, батяня? Она мыкает, он гугукает. Умора. Охрим-то тады шутканул, а? "Дурка, грит, собе жаниха присватала. Баска будет семейка - Дурень да Дурка".

И погладил бороду рукой, что, должно быть, означало в Строгановке крайнюю степень легкомыслия, потому что староста одернул весельчака:

- Ты зубы-то не скаль. Или забыл, чаво после было?

- А что после было? - тут же поинтересовался Долинин.

Строгановцы переглянулись.

- Да прогнали мы татарина, - сказал староста. - Так-оно, отсизовали как следоват, в шургу башкой сунули, да хлестунами за околицу.

- Что они сделали? - беспомощно оглянулся на монашку Сергей Сергеевич.

- Избили до полусмерти, окунули в выгребную яму и выгнали из деревни кнутами, - объяснила она.

- За что? - покривился на местные нравы Долинин.

- Надо было яво, паскуду, до смерти уходить, - сурово произнес староста. - Ино етюк яво татарской оторвать. Дурку, сироту убогую, котора за ним, как псюха, бегала, опоганить хотел. Носит же земля иродов. Дурка после два дни беспамятно лежала.

Сергей Сергеевич нахмурился.

- Ну а Шелухин что?

- За татарином своим в лес побег. Как мы зачали паскудника охаживать, Петька с мужиками махаться полез, не давал свово "старшого" поучить. Ну, мы и Петьке харю своротили. А как прогнали татарина в лес, Петька котомку завязал и за ним. "Пропадет он в лесу! - орал. - Он человек божий!" И боле мы Петьку не видали, до сего дня.

- А скажи-ка, дед, ино в какую сторону ушел от вас татарин? На закат, на восход, к северу ли, или, так-оно, к полуночи? - спросил Долинин.

Пелагия тихонько встала и направилась к двери.

Причин тому было две. Первая - что Сергей Сергеевич, кажется, понемногу осваивался с местной идиоматикой. А вторая заключалась в самой двери, которая вела себя загадочным образом - то приоткроется, то снова затворится, хотя сквозняка не было.

Выскользнув в темные сени, монахиня повертела головой и заметила в углу, за сундуком, некую тень.

Подошла, присела на корточки.

- Не бойся, вылезай.

Из-за сундука высунулась растрепанная голова. В темноте светились два широко раскрытых глаза.

- Ну, что спряталась? - ласково сказала Пелагия дурочке. - Ты зачем подслушивала?

Девчонка выпрямилась во весь свой невеликий рост, посмотрела на сидящую монахиню сверху вниз.

Да полно, дурочка ли она? - усомнилась Пелагия, глядя маленькой дикарке в глаза.

- Ты хочешь о чем-то спросить? Или попросить? Ты объясни - хоть знаками, хоть как. Я пойму. И никому не скажу.

Дурка ткнула пальцем сестре в грудь, где висел медный валаамский крестик.

- Хочешь, чтоб я побожилась? - догадалась Пелагия. - Христом-Богом тебе клянусь, что никому ничего не расскажу.

И приготовилась к нелегкому делу - расшифровывать мычание и жестикуляцию убогой.

Из горницы донесся звук шагов - кто-то направлялся к двери.

- К мельне приходи, - шепнула вдруг немая. И юркнула мышонком из сеней на крыльцо.

В ту же самую секунду - ну может, в следующую - дверь распахнулась, и показался Сергей Сергеевич.

Пелагия не успела стереть с лица ошеломление, но следователь истолковал ее вскинутые кверху брови по-своему.

- Каков мерзавец, а? - зло сказал он. - Вот вам весь секрет его бессмертия. Бережется, добрый пастырь, других вместо себя подставляет. Понятно, почему пароходные "найденыши" не поехали тело пророка сопровождать? Знали, мерзавцы, что никакой это не пророк, а подмена.

- И кричали-то они, когда убийство обнаружилось, все больше про казну, - припомнила Пелагия. - Надо было мне еще тогда внимание обратить.

- Подведем итоги? - предложил Долинин, когда они вышли на крыльцо. - Картина получается следующая. Мануйла доверил везти "казну" своему "меньшому брату" Петру Шелухину. Очевидно, предполагал, что за деньгами может быть охота. Не захотел своей драгоценной персоной рисковать.

- А я думаю, что охота была не за казной, а за самим Мануйлой.