Чтение 6–й страницы книги ~Единственный свидетель~

- Зачем мне проверять? - усмехнулась красавица. - Разумеется, Александр Васильевич был нашим очень хорошим клиентом.

Она прекрасно помнила интересного моложавого банкира. И она прекрасно понимала, что значит изъятие стоматологической карты: она изымается только для опознания сильно поврежденных трупов. Поэтому девушка и сказала: "он был нашим клиентом", а не "он наш клиент". Но высокий профессионализм, за который ей хорошо платили, не позволил ей продемонстрировать свои эмоции. Она просто сказала в переговорное устройство:

- Розалия Марковна, будьте любезны, принесите, пожалуйста, карту Александра Васильевича Строганова! Тут представители милиции хотят с вами поговорить!

Через минуту в комнату вошла полная немолодая брюнетка в белом халате. Ей в этой фирме платили не за сдержанность, а за то, что она первоклассный стоматолог, поэтому она с порога запричитала:

- Какое горе! Ну это какое же горе! Он ведь был такой молодой, еще и пятидесяти не было!

И всего-то четыре пломбочки! Такие еще хорошие зубы! Нет, ну это просто такое горе!

Дима Востриков поскорее оформил изъятие карты и ретировался.

Инна плохо переносила самолет, и раньше любой, даже самый небольшой перелет, был для нее мукой. Но теперь появились импортные лекарства на все случаи жизни. Инна перед полетом на Кипр зашла в аптеку и попросила девушку посоветовать ей что-нибудь от морской и воздушной болезни. Таблетки были дорогие, но Инна вспомнила, какие мучения она испытывала раньше при взлете и посадке, и пошла к кассе.

Так что в этот раз она впервые в жизни получила удовольствие от полета. Она любовалась снежной пустыней облаков под крылом самолете, потом - бескрайним бирюзовым выпуклым морем... Потом внизу показался огромный зелено-желтый остров, самолет заложил вираж, мир за иллюминатором предательски накренился, но даже это было Инне нипочем - чудодейственные таблетки делали свое дело.

В аэропорту толпились предприимчивые киприоты-таксисты, наперебой расхваливая гостиницы и пансионаты, которые, естественно, платили им вознаграждение за каждого постояльца.

Большинство таксистов зазывало клиентов по-русски - русские давно уже стали основным доходом гостиничного бизнеса, да и весь остров в значительной мере процветал за счет русских долларов.

Инна доверилась смуглому разговорчивому аборигену, который привез ее в маленький отель недалеко о банка, что был ей нужен.

- Очен, очен хороша отель, очен все ин рашен говорить, дешевый цена. Очен удобно!

Отельчик был более чем скромен, но по крайней мере Инна приняла душ, переоделась в легкое платье - на острове стояла летняя жара, а Инна прилетела из Петербурга в теплой одежде и чувствовала себя, как белый медведь в тропиках.

Не тратя времени даром, она отправилась в банк. Большую сумму наличных денег подготовить не так просто, на это требуется время, поэтому она хотела заранее предупредить сотрудников банка о том, что собирается снять деньги со счета. Все ее действия на Кипре были заранее регламентированы Светланой Анатольевной, все инструкции Инна выучила наизусть и твердила теперь про себя, чтобы ничего не забыть в этой жаркой незнакомой стране.

В банке к ней тут же вышел сотрудник, говорящий по-русски. Она сказала ему, что хочет снять очень крупную сумму наличными. Сотрудник не удивился, а вежливо попросил ее назвать номер счета. Инна продиктовала ему по памяти. Он набрал номер на клавиатуре компьютера, взглянул на экран и все так же вежливо сообщил ей:

- Сожалею, мадам, но на вашем счету денег нет.

У Инны земля ушла из-под ног. Она так побледнела, что сотрудник банка забеспокоился.

- Мадам, вы плохо себя чувствуете? Должно быть, вы не привыкли к нашему климату? У нас в это время уже достаточно жарко. Мадам, может быть, налить вам воды?

- Да, воды.., пожалуйста, - слабым голосом произнесла Инна.

К ней подбежали еще двое, усадили в кресло, принесли стакан минеральной воды. Немного отдышавшись, Инна снова обратилась к обслуживающему ее сотруднику:

- Вы уверены, что мой счет пуст?

- Совершенно уверен, мадам.

- Но на него должна была поступить эта сумма денег!

- Я очень сожалею, мадам, но никакие суммы на это счет не поступали, - твердо ответил клерк.

Оставалась надежда, что из-за проклятой жары и разницы во времени Инна перепутала номер счета. Она закрыла глаза и увидела наяву кабинет Светланы, услышала ее голос, как та диктует ей цифры... Нет, все верно, у Инны всегда была хорошая память. Она ощутила, как к горлу подкатила волна черного ужаса. Светлана Анатольевна сотрет ее в порошок. Конечно, Инна нисколько не виновата, что на счет не поступили деньги, но разве Светлану это волнует? Инна не привезла деньги, стало быть, она во всем и виновата. К тому же Светлана может подумать, что это она, Инна, что-то сделала с деньгами.

Светлана способна на все. Что делать? Не возвращаться? Но у Инны мало денег, еле хватило на плохую гостиницу, на руках только обратный билет, и тот нельзя сдать - он аппексный, не подлежащий возврату. А самое главное - как она может не вернуться, если дома ее ждет Павлик, ее бедный искалеченный чеченским пленом сын... Она и так с тяжелым сердцем оставила его по безвыходности своего положения на соседку тетю Дашу, и душа болит - как он там, не впал ли в еще большую депрессию, ест ли, спит ли...

- Простите, мадам, вам уже лучше? - вторгся в ее безрадостные мысли настойчивый голос сотрудника банка.

Инна поняла, что он вежливо намекает на то, что ей пора покинуть банк и не отрывать людей понапрасну, раз счет ее пуст.

- Да, конечно.., я ухожу... Только, если можно, не могли бы вы дать мне выписку о состоянии моего счета... Сальдо или что-то в этом роде...

- Разумеется, - не моргнув глазом, согласился клерк, хотя обычно клиенты не обращались к нему с просьбой подтвердить нулевое сальдо на своем счету.

Он протянул Инне листок с распечаткой и с облегчением проводил до дверей странную нервную клиентку, от которой можно было ожидать чего угодно. Не дай Бог, в обморок грохнется или истерику устроит - возись с ней потом!

Инна не помнила, что делала до обратного вылета. Кажется, она просидела все время в своем маленьком неудобном гостиничном номере.

Когда до самолета осталось два часа, она, как автомат, спустилась к стойке портье и расплатилась. Портье вежливо осведомился, довольна ли она номером, и огорчился, что она пробыла у них так недолго. На улице Инна остановила такси - ей опять попался уже знакомый болтливый киприот. Он тоже удивился ее быстрому возвращению, начал было болтать, как это делают все таксисты в мире, но Инне было не до разговоров.

Таксист обиделся и замолчал.

В самолете соседом Инны оказался высокий пожилой священник с проницательным взглядом темных выразительных глаз. Когда самолет набрал высоту и лег на курс, священник обратился к Инне на хорошем русском языке:

- Простите, что я нарушаю ваш покой, но я заметил, как вы расстроены. Вы, конечно, можете сказать мне, что это не мое дело, но я всю жизнь, сколько себя помню, занимаюсь в основном не своим делом. Позвольте представиться:

Гвидо Монигетти.

- Инна Казакова, - механически ответила женщина.

- Очень приятно. Думаю, вам станет легче, если вы расскажете мне, отчего же так расстроены. Мне всегда посторонние люди рассказывают о своих несчастьях. Бывает, удается чем-то помочь - мои собственные возможности невелики, гораздо больше возможности церкви, - но человеку становится зачастую легче просто оттого, что он рассказал свое горе.

Инна действительно заговорила со священником. Она не стала говорить ему о истории с деньгами, о Светлане Анатольевне, - это было бы разглашением чужой тайны, но она рассказала ему о своем сыне, о том, каким он вернулся с войны, как она пыталась помочь ему, боролась за его жизнь и рассудок...

Священник слушал очень внимательно, ни разу не перебил, и по его глазам было видно, как глубоко он заинтересован ее рассказом и как он сочувствует ее горю. Инна закончила рассказ, замолчала и поняла, что ей стало легче, пусть ненамного.

- Я понимаю всю глубину вашего горя, - начал священник, - война приносит несчастья в каждую затронутую ею страну. Прошу вас, дайте мне ваш адрес и номер телефона. Возможно, мне удастся что-нибудь сделать для вашего сына...

- Простите, как вас принято называть, - вероятно, святой отец...

- Не важно, называйте, как хотите.

- Простите, святой отец, вы же совершенно меня не знаете, и я вас не знаю. В наше время родственники - и то не очень друг другу помогают...

- Очень печально, что вы так думаете. Наверное, вам не повезло, долгие годы вас окружали черствые, бездушные люди.

Священник протянул Инне визитную карточку. Карточка была напечатана по-английски и еще на одном иностранном языке, судя по всему, это должна была быть латынь. Инне удалось понять только имя священника и еще слова "общество Иисуса". Она с интересом и недоверием взглянула на своего соседа:

- Вы - иезуит?

- Да, я принадлежу к обществу Иисуса.

- Надо же! Я думала, что иезуитов уже нет.

Я про них читала только в романах Дюма.

- Что вы! Наше общество - один из важнейших и мощнейших институтов церкви, мы традиционно занимаемся образованием, здравоохранением и благотворительностью, финансируем и поддерживаем собственным трудом тысячи школ, сотни колледжей и больниц, десятки университетов во всем мире.

- Где вы так хорошо изучили русский язык?

- Я изучал русский в молодости в Калифорнийском университете, позже я много работал в Америке среди русских эмигрантов, а в годы перестройки - в Москве. Сейчас я лечу с богословской конференции на Кипре в Санкт-Петербург, где должен встретиться с группой православных священнослужителей. Как бы то ни было, я прошу вас позволить мне записать ваш адрес и телефон, возможно, мне удастся что-то сделать для вашего сына.

Инна неуверенным движением вырвала листок из своего блокнота, написала на нем телефон и адрес и дала священнику. Кто его знает, сможет ли он помочь бедному Павлику? Но вреда от него точно не будет...

В аэропорту они распрощались, и Инна выбросила Гвидо Монигетти из головы. У нее и без того хватало забот, в данный момент она больше всего беспокоилась о том, как обойдется с ней Светлана Анатольевна, узнав об Инниной неудаче.

Светлана ждала ее в кабинете за своим столом, храня на лице непроницаемое и холодное выражение. Увидев в дверях Инну, она совершенно не изменила выражения лица, не поздоровалась, но, протянув вперед руку ладонью вверх, повелительно произнесла:

- Ключ.

- Понимаете, Светлана Анатольевна... - Набрав в легкие воздуха, Инна, как будто бросившись в прорубь, выпалила на одном дыхании:

- Делайте со мной, что хотите, но денег там нет!

Вот теперь Светлана Анатольевна изменилась.

Ее красивое холеное лицо побагровело, перекосилось, мгновенно утратило свою привлекательность, покрылось отвратительными пятнами. Она схватила со стола пластмассовую подставку-органайзер со вставленными в нее ручками, карандашами и прочей канцелярской мелочью, яростно швырнула органайзером в Инну, не попала, что еще больше разъярило ее, и, как дикая кошка, не то завизжала, не то зашипела:

- Что значит нет денег?

- На это счет деньги не поступали.

- Ты стерва, дура, дрянь безмозглая! Ты меня что - обмануть вздумала? Ты - меня?!! Да ты понимаешь, кто ты такая? Ты - грязь у меня под ногами! Я тебя!.. Ты представляешь, что я с тобой сделаю?

Глаза ее стали более осмысленными, целенаправленная слепая ярость сменилась в них холодной собранной жестокостью, в голосе стало меньше кошачьего визга и больше змеиного шипения:

- Ты представляешь, что я сделаю с твоим чокнутым сыном?

Этого Инна не перенесла. Она шагнула навстречу Светлане, подошла к ее столу, оперлась о него обеими руками и, уставившись на Светлану взглядом, полным решимости и способным воспламенить горючие вещества, прошипела почти таким же голосом, как сама Светлана:

- Павлика сюда не вмешивай! Только попробуй его пальцем тронуть! Я тебе глаза выцарапаю! Я тебя собственными руками задушу!

Светлана Анатольевна встряхнулась, огляделась и как бы протрезвела:

- Инна, что там на Кипре? Объясни толком!

Инна пришла в себя не так быстро. Потом она вынула из сумочки банковскую распечатку и протянула ее Светлане Анатольевне.

- Взгляните. Сальдо нулевое. Деньги на счет не поступали.

Светлана Анатольевна внимательно прочитала листок и бросила его на стол.

- Так, значит, деньги ушли не на Кипр... - протянула она задумчиво. - Ну что ж, разберемся.

Снова подняв глаза на Инну и как будто удивившись, что она все еще здесь, Светлана произнесла внешне спокойным голосом:

- Можешь идти домой. У тебя, верно, дел домашних накопилось за время отсутствия.

Инна сухо поблагодарила ее и вышла. Она удивилась, что Светлана ее отпустила так, среди рабочего дня, но решила, что та чувствует себя виноватой из-за Павлика - не надо было при Инне его упоминать. Как только за ней закрылась дверь, Светлана Анатольевна нажала одну из кнопок на своем столе и сказала в микрофон:

- Зайди!

Открылась дверь, которую обычные посетители ее кабинета считали дверью стенного шкафа, и вошел человек, увидев которого один раз, трудно было забыть.

Он был среднего роста, но очень плотный, тяжелый и неповоротливый. Его узкий лоб, с выпуклыми, как у неандертальца, надбровными дугами, был весь покрыт жесткими курчавыми черными волосами почти до самых глаз - маленьких, глубоко посаженных, жестоких. Лицо его было покрыто густой черно-синей бородой, а левую щеку пересекал кривой багровый шрам.

Войдя в кабинет, он безмолвно остановился и выжидающе посмотрел на Светлану Анатольевну.

- Инну ты знаешь. Где живет - тоже.

Она не ждала ответа, но Муслим утвердительно кивнул.

- Пойдешь к ней домой. Позже, чтобы тебя никто не видел. Ее уберешь так, чтобы было похоже на несчастный случай. Эта дура слишком много всего знает. Сын у нее чокнутый - ну, смотри по обстоятельствам. Его можешь не трогать, совсем кретин, не опасен. В остальном решай сам. Все понял?

Муслим снова утвердительно кивнул и удалился в ту же дверь, откуда вышел. За этой дверью у него была маленькая потайная комнатка, где стояли мониторы, позволявшие наблюдать за всеми помещениями фирмы и за входом, чтобы он мог проверять не только сотрудников, но и гостей. Здесь же он хранил свой маленький арсенал, которого хватило бы, чтобы произвести государственный переворот в небольшой латиноамериканской стране.

Но никакие латиноамериканские страны Муслима не интересовали, а в родную Чечню путь ему был заказан: три года назад случилась у него ссора с одним очень наглым молодым парнем, после чего ему пришлось срочно удирать в Россию.

С чего началась ссора - Муслим уже не помнил, а кончилась она хорошо: он разрядил в того шакала полный рожок "Калашникова"... Муслим любил использовать в спорах неопровержимые аргументы. Одно плохо - брат этого молокососа был настоящий джигит, большой человек, как тогда говорили - полевой командир... Муслиму не хотелось вспоминать, как он прятался двое суток в подполе у одной своей знакомой за мешками с картошкой, пока бойцы Сулеймана искали его по всему аулу. Не любил он вспоминать и о том, как знакомый старик вывез его из аула, заваленного горой кукурузных початков. Это было унизительно, недостойно настоящего джигита. Потом он шел ночами по горным тропам, отсиживался в кустах... Нет, этот период он не любил вспоминать. Выбравшись из Чечни, он поехал в Петербург, где жил родственник, хороший, авторитетный человек. Но родственник, увидев его, побледнел как женщина и чуть не затрясся от страха.

- Ты с ума сошел, - сказал Муслиму трус-родственник, - если Сулейман узнает, что я тебя прячу, всей моей семье настанет конец. Сулейман - страшный человек, он всех убьет - и сыновей, и дочь.

- Я думал - ты мужчина, - сказал Муслим своему родственнику.

Тому стало стыдно, он вспомнил, что такое кровное родство. Он подумал немного, потом сказал:

- Я тебя не могу взять в свою группировку, Сулейман узнает. Но я тебя устрою к хорошему человеку на службу, там никто не спросит, кто ты и откуда. Только будь верен и держись в тени, чтобы тебя меньше видели и реже слышали, - у Сулеймана людей везде много, он тебя еще долго будет искать.

И родственник привел его к Светлане, она как раз искала нужного человека. Сначала Муслиму обидно было служить женщине, но потом он лучше узнал ее и понял, что не всякий мужчина с ней сравнится - с ее жестокостью, решительностью, с ее хваткой. Он был ей предан, выполнял все ее приказы беспрекословно, и ему ни разу не пришлось об этом пожалеть. Вот и сейчас он не торопясь продумал свои действия, выбрал необходимый инвентарь, надел неприметную темную куртку, натянул пониже спортивную шапочку, повыше поднял воротник - людей у Сулеймана много, не дай Аллах, встретишь случайно на улице, - и отправился исполнять приказ.

* * *

Павлик был дома один - тетя Даша, дождавшись Инниного возвращения из-за границы, уехала на несколько дней к своей сестре в Купчино.

При виде сына Инну пронзила острая жалость - он сидел посреди кухни на табуретке, уставившись в стену потухшим взглядом, и что-то заунывное напевал, раскачиваясь в такт. На появление матери он никак не отреагировал, даже не посмотрел в ее сторону. Инна подошла к Павлику, прижала к себе его голову, погладила по волосам.

- Бедный мой! Ну как ты тут без меня?

От ее ласки он немного обмяк, перестал раскачиваться, но не прекратил унылого пения. Она мягко отстранилась и стала готовить ему еду.

Из-за плеска воды в мойке и скворчания масла на сковородке она не сразу расслышала подозрительный шум в прихожей. Только когда чуть слышно лязгнули замки на входной двери, она прислушалась.

- Тетя Даша! - крикнула она, вытирая руки. - Ты вернулась, что ли?

На возглас никто не ответил, и Инне стало страшно. Она огляделась в поисках какого-нибудь орудия самообороны и уже протянула руку к увесистому топорику для отбивания мяса, когда на пороге кухни появился плотный коренастый мужчина с низким обезьяньим лбом и черной бородой до самых глаз. Заметив ее движение, он молниеносно перехватил руку, потянувшуюся за топориком, и, резко заломив руку за спину, толкнул Инну на пол. Потом он вынул из кармана кусок пластыря, залепил ей рот, чтобы не кричала, а сам повернулся к Павлику. Павлик при виде незнакомца страшно побледнел, затрясся всем телом и тоненько заскулил, как раненая собака. По щекам его побежали ручейки обильных слез. Увидев, в каком он состоянии, бандит с отвращением сплюнул:

- А, идиот! Совсем идиот! Ну шайтан с тобой, руки марать противно.

Он отвернулся от Павлика, поднял с пола вяло сопротивлявшуюся от страха Инну и потащил ее в ванную комнату. Здесь он крепко связал ей руки и ноги широкой матерчатой лентой, она не оставляет на коже следов, в отличие от веревок.

Потом он осмотрелся в поисках вещи, необходимой для инсценировки несчастного случая. Он собирался наполнить ванну водой, опустить туда Инну и бросить в воду какой-нибудь включенный электроприбор нормального женского обихода - фен, щипцы для завивки, - что-нибудь, что он сможет найти на месте, чтобы не оставлять в квартире незнакомых вещей, которые могли бы навести милицию на подозрения. На глаза ему попался вполне подходящий для его черного дела электрический фен. Он положил его поближе и открыл краны. Инна с ужасом следила за его приготовлениями, начиная догадываться, какую смерть он ей готовит, но не в состоянии ему помешать. Струя воды хлестала в ванну, наполнив ее до половины. Убийца включил фен в розетку и повернулся к Инне, собираясь раздеть ее и бросить в ванну, как вдруг за спиной у него раздался яростный крик.

Муслим резко обернулся. В дверях ванной стоял тот жалкий псих, о кого он не захотел пачкать руки, но как он изменился! Лицо его было не мертвенно-бледным от страха, как минуту назад, а багровым от ярости, глаза пылали ненавистью, а в руках он держал все тот же злополучный топорик для отбивания мяса.

Муслим вытащил из ножен на поясе большой десантный нож, но не успел им воспользоваться: топорик обрушился на его лицо, разрубив бровь и залив кровью глаза. Муслим, мгновенно ослепший от крови и ярости, ткнул вслепую ножом, но не попал в своего противника, а топорик снова обрушился на его лицо. Бандит яростно вскрикнул - ему было обидно, что его ранил жалкий идиот, но он и мысли не допускал, что тот сможет победить его, убить, помешать ему выполнить приказ Светланы... Сознание его мутнело, мутнело.., ему внезапно захотелось спать, спать...

Топорик опускался на его голову раз за разом, превращая ее в кровавое месиво. Инна с ужасом смотрела на то, что делает ее сын. Она понимала, что он спас себя и ее от смерти, но все равно ей было страшно смотреть на него сейчас - багрового от ярости, наносящего удар за ударом по уже безжизненному телу. Постепенно поворачивая кисти связанных рук, Инна смогла освободить руки от веревок. Павлик наконец прекратил свою ужасную работу - вряд ли он понял, что его противник мертв, скорее всего, просто устал.

Он выронил из рук окровавленный топорик, бессильно опустил руки и по-детски, навзрыд, заплакал.

Инна смотрела на него снова с привычной жалостью - это опять был ее Павлик, несчастный обиженный ребенок, тот самый Павлик, кого она по утрам водила в детский сад, в морозы до глаз обматывая теплым шарфом, Павлик, которого она учила читать и писать, с которым выводила в первом классе длинные ряды аккуратных палочек, Павлик, которого она собирала на школьный выпускной вечер. Сейчас он стоял перед ней - несчастный, искореженный войной, больной, плачущий человек с окровавленными руками, в залитой чужой кровью одежде... Кто сделал его таким? Кто виноват в его искалеченной судьбе?

Инна обняла сына, прижала его к себе, не думая про окровавленную одежду, прижала, как прижимает к себе, любая мать, чтобы защитить его, уберечь от окружающего бесконечного зла, от внешнего мира с его опасностями и невзгодами.., она прижала к себе своего несчастного сына и заплакала вместе с ним.

* * *

Юрий Костромин плохо спал ночь. Это бы еще ничего, но он плохо спал не первую ночь.

Он плохо спал с того самого дня, когда...

Когда прогремел взрыв, оборвавший жизнь крупного российского финансиста и тэ дэ и тэ пэ Александра Васильевича Строганова, - с того самого дня, когда он убил своего школьного друга.

Он всегда ему завидовал. Все этому паршивцу доставалось так легко, почти даром. Он все мог себе позволить, имея такие тылы. Такую мамашу, эту железную леди. И с женщинами ему тоже везло... Но что хуже всего, за что Костромин его особенно ненавидел - это за его покровительственный тон. За то, как он изображал из себя благодетеля: "Я тебя сюда устроил - значит, ты - мой человек".

Когда замаячила история с "калмыцкими" деньгами... Когда же Юрию пришла в голову идея операции? Как-то сама собой она сложилась у него в мозгу. И потом в дружеских беседах с Александром он незаметно, ненавязчиво подкидывал ему эту идею раз за разом, пока до того не дошло. Так что у этого кретина сложилось впечатление, что он сам придумал операцию. Как же! Сам он мог придумать, только как очередную девку задурить. С ним было даже неинтересно - так легко он заглатывал любую наживку, так легко поддавался убеждению.

Юрий волновался, сумеет ли он убедить Строганова, что после операции тот должен исчезнуть, лучше всего умереть. Оказалось - зря он волновался, процесс убеждения прошел как по маслу. Александр даже сам подсказал некоторые детали. Тогда они и придумали замечательный трюк с взрывающейся машиной. Строганов должен был сесть в свою машину на глазах всего одного свидетеля, желательно такого, который смотрел бы только на него, на несравненного, неповторимого Александра Васильевича Строганова, и не заметил бы вторую машину, невзрачные неброские "Жигули", подъехавшие слева к шикарной строгановской БМВ.

На этом этапе операции главная роль отводилась Костромину. Он должен был заранее, подъехав вплотную слева к машине Строганова и улучив момент, когда вокруг не будет посторонних глаз, открыть левую дверцу БМВ (Строганов дал ему дубликат ключей) и втолкнуть в машину пьяного до бесчувствия бомжа приблизительно такого же роста и комплекции, как Александр. Найти бомжа и довести его до нужной кондиции тоже входило в его задачу. Затем он должен был крутиться на "Жигулях" поблизости и ждать появления Строганова. Как только тот вышел из банка, обеспечив себе свидетеля, Костромин должен был снова подъехать к БMB, чтобы Строганов, сев в свою машину справа и перебравшись через бесчувственное тело, тут же незаметно выскользнул из нее слева и пересел в "Жигули" Костромина.

Через секунду должен был прогреметь взрыв, изуродовав до неузнаваемости ни в чем не повинного бомжа и открывая перед Строгановым двери в новую безбедную и свободную жизнь.

Так видел операцию Строганов. Костромину он, как всегда, отводил самую трудную часть работы и справедливую, как он полагал, долю прибылей - двадцать пять процентов. Костромин скрипнул зубами и согласился. Сам он видел операцию несколько иначе.

В тот роковой день Строганов вышел из банка, отослал назад свою девицу - так, чтобы она не успела дойти до дверей и стала бы надежным и искренним свидетелем его гибели. Взглянув на нее в последний раз, он открыл дверцу своей БМВ с тонированными стеклами, не позволявшими видеть внутренность салона, заметил силуэт мужчины на сиденье и сел рядом, чтобы секундой позже перелезть через своего соседа и выскочить из обреченной машины. Он захлопнул за собой дверцу и повернулся лицом к бесчувственному телу. Забавно было наблюдать, как менялось выражение его лица. В первый момент он еще ничего не понял - человек в машине был одет в плащ с высоко поднятым воротником, примерно такой же, как у самого Строганова, отчасти закрывавший лицо... Но когда он открыл глаза и подмигнул Строганову, тот узнал в нем Костромина, и на лице этого любимца судьбы появилось сначала недоумение, непонимание, потом - растерянность, потом - обида капризного ребенка, которому подарили на Новый год не ту игрушку.

Обида была тем более искренней, что он никак не ожидал неприятностей именно от Юры, своего школьного приятеля, кому он сделал в жизни так много хорошего. Он еще не понял, чем грозит ему эта неожиданность, он понял только, что операция отклонилась от намеченного плана, и хотел спросить Костромина, в чем дело и где бомж. Но Костромин вынул из-за пазухи револьвер, направил его на своего школьного друга и покровителя и сказал с неожиданно злой усмешкой:

- Бомжа ищешь, Саша? Так ты и есть бомж.

Извини, дорогой.

С этими словами он ударил Строганова рукояткой револьвера в висок.

У Строганова все поплыло перед глазами, но он не потерял сознания и видел, как Юрий обшаривает его карманы. Вытащив из нагрудного кармана бумажник, Костромин быстро распахнул левую дверцу машины, пригнувшись, перепрыгнул в свои "Жигули" и резко сорвался с места.

Строганов проводил его мутным взглядом. От удара в голове пульсировала тупая боль, глаза застилал красный туман, все тело охватила невыносимая слабость. Он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой и мучительно пытался понять смысл последних слов Юрия: "Ты и есть бомж".

Вдруг в голове мгновенно прояснилось, и он с ужасом понял все. Все события, начиная с того, как он сел в БМВ, заняли не больше трех секунд.

И в этот момент страшный взрыв разорвал его на куски, охватил пламенем его жалкую трепещущую плоть, перемешал с исковерканным металлом некогда роскошной машины в одно кровавое пылающее месиво.

Александр Васильевич Строганов был далеко не глуп, как думали многие, просто жизнь никогда не давала ему повода усомниться в себе.

Он шел по жизни легко, снисходительно принимая подарки от судьбы, ему все удавалось, от этого в его характере гипертрофически развилась одна черта - самоуверенность.

Однако в этот раз судьба в лице Костромина сыграла с ним злую шутку, которая оказалась роковой.

Костромин, пересев в свою машину и резко рванув с места, чтобы уйти из зоны взрыва, где сейчас появится куча людей - милиция, врачи, пресса, просто зеваки, жадные до чужой крови, - был совершенно уверен, что операция прошла именно так, как он задумал, что наконец-то он раз и навсегда отомстил своему ненавистному покровителю, дорогому другу детства, что он рассчитался с ним сполна за все унижения, за все подачки, за все его высокопарные улыбочки и похлопывания по плечу. Конечно, кроме мести, какой бы сладкой она не была, он огреб еще солидный куш - все "калмыцкие" миллионы, которые Строганов, по его, Костромина, идее, перевел в маленький банк на Кипре. Однако в бумажнике Строганова не оказалось распечатки с кодами доступа и номером счета. Костромин испугался было, но заметил лежащую тут же квитанцию на отправление заказного письма. Строганов зачем-то отправил письмо самому себе до востребования, хотел подстраховаться, чтобы не носить такой важный документ с собой. Хотя зачем ему это было надо, Костромин не понял. Что ж, имея на руках паспорт Строганова, Юрий теперь спокойно сможет получить конверт - почтовые служащие никогда, не смотрят на фотографию; документ предъявлен - следовательно, все в порядке.

И действительно, на почте ему выдали конверт Строганова, где он, как и ожидал, нашел необходимый для получения денег код. Казалось бы, все шло так, как было задумано, но какое-то непонятное чувство томило Юрия. Что-то было не так, он чувствовал это с самого начала, с самого дня того, что он не хотел называть убийством, а другого названия придумать не мог. Ему мерещилось непонятно что; он уже готов был поверить, что Строганов, кому всегда так бесчестно везло, и здесь сумел как-то выкрутиться и остался в живых. Хотя он прекрасно помнил его бессильно обмякшее тело и мутный взгляд за две секунды до взрыва, как он мог спастись?!

Этого не может быть! И однако, когда управляющий банка сказал ему об опознании трупа по стоматологической карте, Костромин еще больше заволновался. А вдруг эксперт покажет, что не Строганов погиб в машине? Вдруг Строганов жив и прячется где-то рядом, наблюдая за ним и готовясь нанести удар, тем более страшный, что Костромин совершенно его не ждет?

А когда управляющий снова вызвал его и сказал, что звонила Громова и просила приехать к ней, чтобы ознакомиться с результатами экспертизы, и что самому управляющему этим заниматься некогда, - Костромин поехал к Громовой с бьющимся от волнения сердцем, нехорошими предчувствиями и влажными ладонями.

Громова ждала его в своем кабинете за столом, заваленным бумагами. При его появлении она оторвалась на секунду от бумаг, поздоровалась, указала жестом на стул - садитесь - и снова уткнулась в очередной документ. Если бы Костромин не был так взволнован, он бы только усмехнулся, он хорошо знал такой психологический прием - я, мол, так занята, так занята... - с одной стороны, внушаешь посетителю ощущение своей значимости и страшной занятости, с другой - заставляешь его подождать и понервничать, тем самым подготавливая к очередному нелицеприятному разговору. Но сейчас Костромин был так взволнован, что не воспринял поведение Громовой как обычный психологический трюк, а занервничал еще больше. Он посмотрел на ее склоненную голову. Лет этак за пятьдесят, но еще не пенсионный возраст. Одета вроде бы и прилично, но неинтересно - еще бы, где ей об одежде думать, надо преступников ловить! Громова оторвала взгляд от бумаг и подняла глаза:

- Извините, Юрий Николаевич...

- Что вы, - Костромин в первое мгновение удивился - откуда она знает его имя и отчество, но потом сообразил, что он только что оформлял внизу пропуск и ей его данные, конечно, сообщили.

- Нами произведена экспертиза эксгумированных останков, предположительно приписываемых Александру Васильевичу Строганову, - начала Громова, и Юрий похолодел: "предположительно приписываемых!". Значит, еще не точно!

Громова продолжала:

- С санкции прокурора была произведена эксгумация вышеназванных останков и изъятие в стоматологической клинике "Стома" зубной карты Строганова. Экспертом Новиковым Андреем Ивановичем было произведено сличение зубного оттиска нижней и верхней челюстей эксгумированных останков с данными стоматологической карты. На основании этого сличения эксперт Новиков подтвердил, что эксгумированные останки принадлежат Строганову Александру Васильевичу.

Костромин почувствовал, как с его души свалился камень величиной с постамент Медного всадника. Строганову не удалось-таки выкрутиться, смерть не перехитришь. Он заметно повеселел и спросил у Громовой:

- Вы пригласили меня только для того, чтобы сообщить результаты экспертизы? Больше я ничем не могу вам быть полезен?

- Не мне, - строго поправила его Громова, - не мне, а следствию. Разумеется, можете быть полезны. Я хотела бы спросить вас о двух вещах.