Чтение 6–й страницы книги ~Нелетная погода~

- А что помогает? Серебряные пули?

- Серебряные пули - против колдунов и оборотней, - авторитетно объяснила Марина. - Что касается ведьм - так я тебе и сказала...

В дверь негромко постучали. Панарин нажал клавишу, зажигавшую снаружи зеленую лампочку.

Вошли Станчев, Барабаш и Холл. Они неправильно вошли. Им следовало ввалиться гурьбой, толкаясь и мешая друг другу в дверях, они должны были трясти ему руку, хлопать по спине, громогласно поздравлять, просить быть милостивым к холопам своим верным и намекать, что это дело нужно отпраздновать соответственно - не каждый день свой брат выбивается в начальство, к тому же еще и командорский знак не отмечен как полагается. Непременно так и вели бы себя весельчаки, отличные парни Дракон, Барабан и Астроном, он же Звездочет - кличка эта досталась Холлу как однофамильцу известного астронома прошлого. Так они и вели бы себя, если бы... если бы все было нормально.

А они вошли гуськом, молча, с официальными лицами, сдержанно поздоровались, остановились в отдалении от стола, насколько позволяли размеры кабинета, и каждый держал в руке вчетверо сложенный лист бумаги...

Панарин медленно поднялся, чувствуя противный зуд в сердце.

- Здорово, ребята, - сказал он, еще не веря. - Садитесь, что вы...

Как по команде, они развернули свои листки и почти синхронно положили на стол перед Панариным. Он взглянул на ближайший, станчевский, в глаза бросилось: "...прошу освободить... ...по собственному желанию..." и размашистый росчерк Кедрина "Утверждаю". Так плохо ему еще никогда не было.

- Согласно уставу, требуется и твоя подпись, - сказал Станчев. Глаза у него смотрели строго в одну точку, куда-то над головой Панарина, словно любой взгляд куда-нибудь в сторону причинил бы физическую боль.

Марина встала. Краем глаза Панарин видел, что она выдвинула из камеры синий шарик на блестящем стержне, фасеточный, как глаз пчелы, панорамный объектив. Хотелось выбросить камеру в окно и выставить за дверь ее хозяйку - она не имела права это видеть и слышать, не то что снимать, потому что по строгим законам профессиональной этики это было чисто внутреннее дело. Но только по законам профессиональной этики - по всем остальным она имела право снимать, и тем не менее... Хотелось выругаться и заплакать - ведь это были Дракон, Барабан и Звездочет, столько лет вместе, а со Станчевым и три года на одном курсе, в одной группе. Хотелось трахнуть кулаком по столу и заорать: "Вы что, белены объелись?"

И все это было бы бессмыслицей, мальчишеской глупостью, не имеющей, правда, ничего общего со слабостью, но ничего бы не решившей - они ведь тысячу раз все обдумали. Выходит, Станчев шел на "Лебеде", заранее зная, что уйдет, - он не из тех, кто принимает рывком меняющие всю оставшуюся жизнь решения, наверное, он загадал на этот полет, оставил его как последнюю соломинку... Но что это меняет? Панарин сел, расписался под росчерком Кедрина и отпихнул ладонью все три заявления. Поднял голову - Станчев смотрел на него.

"Сейчас он обязательно что-нибудь скажет, - подумал Панарин, - я его знаю..."

- Надоело быть шпагоглотателем в балагане, Тим... - сказал Станчев. - Делом надо заняться...

И все же это был еще не конец - случалось, все же возвращались с лестничной площадки, гораздо реже - с космодрома, и никто - с Земли, даже если все понял и осознал, что поступил неправильно. У них были свои неписаные законы. Можно было даже крикнуть "Стойте!", пока не закрылся внешний люк уходившего на Землю корабля, - по тем же неписаным законам капитан обязан, не выказывая неудовольствия, задержать старт на время, необходимое человеку, чтобы покинуть корабль. Захлопнувшийся люк означал - "обжалованию не подлежит".

- Стойте! - Панарин вновь поднялся. Барабан быстро вышел, остальные двое остановились вполоборота к Панарину. С такими лицами ожидают своей очереди в приемной зубного врача - надоедливая боль и нетерпеливое желание поскорее все кончить.

- Я вас никак не обзову, - сказал Панарин, - но вы вот о чем подумайте: придет время, и мы обязательно выиграем, и будет Галактический Флот. И очень может быть, что тогда вы не вытерпите и придете, и вам ничего не напомнят, вас примут, но вы-то постоянно будете помнить, что вашей заслуги тут нет, а могла бы и быть... И вы ведь друг с другом встречаться не станете, сойдя с трапа на Земле, тут же в разные стороны разбежитесь...

Они ничего не ответили. Повернулись и вышли. Мягко стукнула дверь. Панарин заглянул в расписание - через двадцать восемь минут на землю уходил "Альмагест". Как они провели эту ночь? Великий Космос, сделай так, чтобы на мою долю никогда не выпало такой ночи и такого ухода...

Марина смотрела на него с изучающим интересом. Панарин подошел и задвинул в гнездо объектив - он знал, где нажимать кнопку, сам немного снимал на досуге.

- Ты был великолепен - Леонид у Фермопил...

- Замолчи!

- Ого, вот ты какой, - сказала Марина так, словно он оправдал какие-то ее ожидания. - Пожалуй, и ударить можешь. Тебе не кажется, что ты не имеешь права их упрекать? Они взрослые люди, как и ты, и вправе выбирать свою дорогу, отличающуюся от твоей.

- Я их не упрекаю. Я их даже могу понять. Мне просто больно - я только что навсегда потерял трех друзей.

- И еще тебе страшно, - сказала Марина, подойдя вплотную и глядя ему в глаза. - Тебе страшно оттого, что однажды и ты можешь подумать: а не пора ли покинуть мастерскую по изготовлению вечных двигателей? Ведь правда? И оттого ты их сейчас ненавидишь. А меня тоже - за то, что я читаю твои мысли. Ну, я пошла, тут сейчас явно не до меня. - Она приподнялась на цыпочки и поцеловала Панарина в щеку. - До сегодня... ежик!

Панарин сел работать. Для начала он вызвал дежурного Проекта и приказал на основании соответствующего разрешения включить в экипаж "Сокола" корреспондента Глобовидения Марину Банишевскую. "Сокол" должен был стартовать через час, эксперимент предстоял спокойный и рутинный - отработка взаимодействия корабля с излучателями энергетических волноводов.

Покончив с этим, написал Кедрину установленного образца заявку на трех пилотов-испытателей. Попутно прикинул, не удастся ли переманить сюда кого-нибудь подходящего из тех, кого он знал и на кого мог рассчитывать. Получалось, что надеяться особенно не на кого, но с Норвудом и Липатниковым связаться стоит.

Было еще четыре заявления от выпускников, свежеиспеченных пилотов, посланные, как порой случалось, вопреки всем правилам субординации, в обход распределительной комиссии. Три были выдержаны в стандартных возвышенных, нестерпимо мажорных тонах, авторы скромно и тонко намекали, что без их активного участия Проект неминуемо захиреет, а при их участии выйдет очень даже наоборот, сияющие вершины будут наконец-то достигнуты. Панарин с маху написал три стандартных же вежливо-огорчительных отказа, как раз на такие случаи и рассчитанных, приколол их к конвертам и сбросил все в ящик срочной почты, над четвертым заявлением он задумался, выпускник просто перечислил виды и количество выполненных им полетов, налет часов, полученные знаки классности, а ниже написал: "Когда я могу получить направление в Центр подготовки испытателей?"

Панарин хмыкнул, покрутил головой, пробормотал:

- Ну, салажонок...

Подумал и отложил конверт в папку "Текущие дела", никто, разумеется, не направил бы в Центр подготовки испытателей выпускника, но можно было найти средства помочь ему, подыскать место, где парень быстрее обычного заработал бы необходимый налет часов и соответствующую квалификацию.

Оставалось еще самое неприятное и потому оставленное напоследок - внести соответствующие записи в личные дела трех пилотов и запечатать в конверты для отправки на Землю. Можно было заняться и этим - "Альмагест" уже стартовал, и никто из трех не вернулся в кабинет...

Панарин запечатал конверты с личными делами, отправил в ящик следом за отказами, и заниматься стало абсолютно нечем.

Он подошел к окну, нажатием кнопки убрал стекло в стену, сел на широкий подоконник. Снаружи наплывали горячие запахи здешнего лета, улица была пуста. Вынужденное безделье в промежутках между полетами тяготило Панарина и раньше, но сейчас он бездельничал и как начальник. Мы знали, что наша работа будет состоять из нескольких часов предельного напряжения нервов дважды в неделю и битья баклуш в остальное время - заслуженного, запланированного.

- Мы давно растеряли курсантские иллюзии - многие еще до вручения пилотских дипломов - и понимали, что никакие дела не решаются с налета. Мы знали, что будет долгое ожидание. Но кто мог предвидеть, что оно будет таким долгим?

Он откинулся назад, уперся затылком в прохладную стену и тихонько запел:

Мы по собственной охоте

были в каторжной работе

в северной тайге.

Там пески мы промывали,

людям золото искали -

себе не нашли...

Песня не получалась, и он замолчал, хотя никто не мог его слышать. По улице медленно, словно боясь оцарапать стены выпуклыми боками, прополз похожий на обрубок толстенной трубы фургон технического контроля космодромной службы. Решетчатый гребень блинк-антенны пришелся вровень с лицом Панарина - он невольно отодвинулся - пахнуло жаром, мощно мяукнул сигнал. Фургон свернул направо - водителям, как обычно, лень было давать километровый крюк, и они срезали дорогу.

В дверь постучали, и она сразу же распахнулась настежь.

- Сидишь? - Муромцев с порога окинул взглядом кабинет. - Красного сигнала ты не зажег, вот я и лезу без приглашения, бурбон этакий... Жара, черт... - он открыл холодильник, извлек подернутую нежной пленочкой инея бутылочку "Нектара". - На тебя доставать?

- Валяй, - сказал Панарин.

С Муромцевым ему всегда было легко - они были почти сверстниками, Панарин чувствовал к нему нечто вроде изумленного уважения - как-никак Муромцев был из тех, кто понимал и мог более-менее зримо представить себе гиперпространство и пути кораблей в нем. Правда, в робость это не переходило - Панарин никогда не робел перед чужим мастерством, он и сам был мастером своего дела. К тому же сейчас даже Муромцев не понимал, что происходит с гиперпространством....

- Как тебе визитер?

- С ним трудно спорить, - сказал Панарин.

- Если придерживаться холодной логики, попросту невозможно. А нужно, Тимка, нужно... Если прислушиваться к нему внимательнее, станет ясно: это тот старый-престарый голос - дайте победу сейчас, немедленно, дайте то, что сию минуту можно попробовать на зуб, лизнуть, повесить на стену, поставить на стол. О, конечно, он предельно благожелателен - прошли те времена, когда враждующие стороны применяли друг против друга нечистоплотные методы... он даже сожалеет, что приходится ущемлять чьи-то интересы - проклятые обстоятельства... И самое плохое то, что ему многие поверят, то есть - проголосуют за него. Возможно, сумей мы распахнуть двери в Большой Космос немедленно, все было бы иначе. Даже наверняка. Но Проект в тупике, и никто не может понять, что случилось с гиперпространством. Человечество, действительно, вправе сказать нам: вам многое дали, вам позволили работать, как вам угодно. Но доверия вы не оправдали, поэтому не посетуйте...

- Может, нам в самом деле рано становиться галактической расой?

- А тебе не приходило в голову, что мы уже стали галактической расой? Как только начались регулярные рейсы ДП-кораблей за пределы Системы, как только была создана Дальняя Разведка? Философ из меня никакой, но мне кажется - повторяется, пусть в иной форме, один старый недуг, когда-то общественное устройство в некоторых странах отставало от развития науки и техники. Теперь от развития науки и техники отстает общественное сознание - мы пока не поняли, что стали галактической расой, что неудачи Проекта - не неполадки в системе путей сообщения, а трудности на пути Хомо Галактос. Возможно, кому-то такие мысли покажутся еретическими, возможно, я с ходу придумал это, пытаясь найти контраргументы против Каратыгина, и все же... На земном шаре мы просидели сиднями черт-те сколько тысяч лет - как Илья Муромец у себя в Карачарове. Мы чертовски привыкли к этой печке, но пора нас с нее стаскивать. Дело принимает не технический, а социальный аспект, и вот этого-то не в состоянии понять ни Каратыгин, ни его очаровательная оруженосица. После совещания я просмотрел ее последний фильм - ничего не скажешь, девочка не без способностей, умно и иронично шельмует пожирателей энергии, жалеет бедный Лабрадор, на котором из-за нас до сих пор не растут апельсины... Ты не видел?

- Нет, - сказал Панарин. - Надо посмотреть.

- Обязательно посмотри - противника нужно знать. Она делает все умело и умно, но, по-моему, сама не понимает, что защищает, по сути, идеал сытого брюха. Да, так. Оттого, что все обстоятельства носят иные имена, суть не меняется. Идеал Каратыгина - Земля, на которой человек не будет нуждаться ну ровным счетом ни в чем. И лишь когда этот Эдем будет построен, быть может, и стоит поднять голову к звездам - быть может, надо подумать, да не рано ли, ведь у нас еще нет роботов для почесывания нам спины и розыска шлепанцев... Черт, выговориться хочется... - он брякнул на стол пустую бутылку и нервно прошелся по кабинету. - Янович ушел, обидно до чего, я же у него начинал, молился на него, было время...

- А как расценили у вас его уход? - жадно спросил Панарин.

- Как и следовало оценить, уходит старшее поколение, чьи научные школы, теории, методы не смогли решить проблему. Это где-то даже естественно - как обновление клеток тела. Хуже, что молодая смена, сиречь мы, признаться, не чувствует себя способной перенять у них штурвал... Вот это гораздо хуже.

- У меня была идея, - сказал Панарин. - Вызвать Стаха Снерга - помнишь его?

- Контрпропаганда? Дело хорошее, если повернуть в нужном направлении. Не доказывать с пеной у рта, что все экспериментальные проекты забирают все же меньше энергии, чем все заводы по производству предметов десятой необходимости, без которых вполне можно обойтись. Не апеллировать к эмоциям, тревожа тени Колумба и Синдбада-морехода. Нужно доказывать человечеству, что оно, хотело оно того или нет, стало галактическим социумом, перешло на новый виток спирали - и обязано это принять и понять. Вот что нужно делать, а не торговаться из-за мегаватт...

- У тех, кто начинал тридцать лет назад осваивать Ойкумену, был могучий стимул, - сказал Панарин. - Контакт. Никакие энергетические трудности не принимались во внимание - люди ждали, что вот-вот встретят обитаемую планету или инопланетный звездолет. Потом поняли, что Ойкумена стерильна, как автоклав, что за пределы ее нам не вырваться, да и к нам никто не прилетает. И снова потащили из архивов пыльные теории об уникальности земного разума...

- Ну, а если они ждут, пока мы начнем проявлять себя как галактическая раса?

- А как проявлять? - спросил Панарин. - Мы, между прочим, тридцать лет проявляем себя, пусть пока в сфере радиусом в десять парсеков. Что им еще нужно - ждут, когда мы заставим Толимак мигать в ритме "Галактического вальса"? Не надо нам с тобой напоминать друг другу дискуссии десятилетней давности. Нам обоим хочется выговориться, но от разговоров легче не станет.

- Тогда пойдем купаться. И нашего прелестного врага пригласим.

- Она ушла на "Соколе", - сказал Панарин.

- Ну, пусть ее, позабавится девочка, значок заработает... Знаешь, а у меня сегодня были попы с "Апостола".

- Слушай, что им тут делать?

- Ведут научную работу, - сказал Муромцев. - Да нет, я не шучу, настоящая научная работа, что-то связанное с планетологией, не иначе хотят доказать, болезные, что Эвридика создана из божественного ребра, но, между прочим, за главного у них прелюбопытнейший тип. Архиепископ он там или кто, не знаю, в титулах не разбираюсь, но математик он крепкий. Встречались уже - год назад он был наблюдателем на нашем конгрессе в Ставрополе, только я тогда не знал, кто он, он был в штатском. Наведаемся в гости?

- Да ну их, - сказал Панарин. - Не понимаю я, признаться, как эти динозавры вообще дотянули до нашего времени.

- Потому что громадный опыт борьбы за существование. Пускай себе возятся, с ними интереснее жить...

- Знаешь, - сказал Панарин. - Я вчера в "Приюте" познакомился с забавной девочкой. Астроархеолог. Уверяет, что в Синегорье нашли могильник или что-то в этом роде.

- Разыграла тебя забавная девочка, как младенца. Никакой она не астроархеолог. Могильник... Здесь... Скорее, на Луне изловят бегемота в кратере Арзахель.

- А вдруг?

- Ну, вдруг... - сказал Муромцев. - А ты что-то ударными темпами начал знакомиться с милыми девочками - вчера астроархеолог, сегодня очаровательная Марина...

- Стечение обстоятельств. Сама заявилась поутру.

- Она очень даже ничего, - сказал Муромцев. - Только, на мой взгляд, чересчур уж торопится покорять и властвовать. Я от таких бегаю. - Он внимательно посмотрел на Панарина. - И тебе советую. Коли она, такая вот Цирцея, глуповата - тому, кто наблюдает со стороны, как ты теряешь голову, досадно за тебя, а если она умна - обидно вдвойне...

- Да ладно тебе.

- Ну, как знаешь, я тебя предупредил. Пока, пойду поваляюсь на пляже, может, что и придет в голову под шелест струй...

У двери он оглянулся, хмыкнул, подмигнул, достал световой карандаш, и в воздухе повисли зеленые буквы "Тим + Марина = ...". Панарин прицелился в него толстенной папкой. Муромцев погасил буквы, ухмыльнулся и захлопнул за собой дверь.

Глава 6

ВОДОПАД-ВОДОВОРОТ

В "Приюте гиперборейцев" Панарин появился около десяти вечера. Там, как обычно к этому времени, было не протолкнуться. В игровых залах мерзко ревели электронные чудовища, которых нужно было уничтожать из бластера, лязгали доспехи автомата "Рыцарский турнир". Острых ощущений хватало - можно было попытаться проскочить с бешеной скоростью на элкаре по узенькому мостику через пропасть, посадить на планету поврежденный, плохо слушающийся пилота корабль, увернуться на эсминце от торпед, промчаться на мобиле по лабиринту каньонов, и так далее, и тому подобное. Степень достоверности происходящего была весьма высокой. Большинство аттракционов, рассчитанных на реакцию обычного нетренированного человека, были для пилотов практически беспроигрышной и оттого скучной забавой, и для них был оборудован особый зал, где приходилось и попотеть.

Играла музыка, под потолком плавали затейливые разноцветные туманы, в зале танцевали. Панарин любил здесь бывать - в этом радужном веселом вихре он намертво отрешался от забот и тревог, не существовало ни будущего, ни прошлого.

Рамирес играл миксерами, как черт грешными душами, в тысячный раз повествуя какому-то новичку историю своего расставания с заполнившими порт и прилегающие улицы гаванцами. Панарин пробился к стойке, взял бокал с чем-то мерцающим, искрящимся, стал разглядывать зал.

Марина танцевала с Малышевым, ко-пилотом "Сокола" - метался над загорелыми коленями подол легкого зеленого платья, метались легкие волосы, она улыбалась Малышеву так, словно кроме них никого здесь больше не было, Малышев улыбался в ответ смущенно и гордо. Панарин пожал плечами, повернулся к стойке и взял новый бокал.

- А о тебе тут справлялись, командор, - сказал Рамирес.

- Кто?

- Вон та блондинка в зеленом. Не грусти, кабальеро, все образуется. Одолжить тебе наваху?

- Откуда она у тебя, хомбре...

- Метеорная опасность со штирборта, командор, - сказал Рамирес, и тут же Панарина тронули за локоть.

- Молодец, что пришел, - сказала Марина. - Что же ты меня не поздравляешь? Вот. - Она коснулась круглого значка с цифрой "один", полагавшегося ей за участие в рабочем полете.

- Поздравляю, - сказал Панарин.

- Ты нарочно отправил меня в такой скучный полет?

- Зато настоящий.

- Интриган. Пойдем танцевать? Нет-нет, туда, где что-нибудь медленное, надоели эти ужимки и прыжки. Да и ты сможешь меня обнять. Коробит?

- Да нет, - сказал Панарин. - Привыкаю помаленьку.

- Нахал. Ко мне невозможно привыкнуть.

- Я постараюсь.

- Глупости какие. Я меняюсь, как море, я легка, как беда, в вековечнейшем споре озорства и стыда... Шеронин. Между прочим, посвящено мне.

- Надо же...

- Не иронизируй, наверняка сам не умеешь писать стихи и потому завидуешь. И тебе никто стихов не посвящал, тебе этого не понять. Все, пришли. Мне здесь нравится.

В полумраке ритмично вспыхивали красные, синие и желтые ажурные фонарики, по стенам проплывали тени каравелл, конных рыцарей и старинных замков, голос певца был грустным, как письма, которые остаются неотправленными:

Звезды в желтых листьях умирали,

их сгребали кучами и жгли.

Шла Любовь в накидке из Печали,

шла печаль в накидке из Любви...

- Понял? - прошептала ему на ухо Марина, прижалась теснее. - Все перемешано до абсолютной неразделимости...

Панарин опустил лицо в пушистые волосы. "Вот и все", - обреченно подумал он, радуясь этой обреченности.

- Марина, - сказал он, цепенея от нежности.

- Что? Сама знаю. У тебя никогда не было такой, как я? Верю, потому что я уникальна.

- Я...

- И это знаю, поцелуй меня.

Они были не одни в зале, но это не имело значения - не существовало ни зала, ни Эвридики, только музыка и они.

Марина мягко отстранялась:

- Пойдем. У меня опять приступ сумасбродства. Хочу попасть куда-нибудь далеко отсюда. Есть здесь таинственные места, заколдованные замки?

- Есть, - сказал Панарин. - А кто недавно подсмеивался над поисками заколдованных замков, чаши Грааля?

- То было днем, а теперь ночь...

...Панарин посадил мобиль у огромной скалы, похожей на безголового верблюда, в густой тени. Опустил верх.

- Это и есть прославленное в туристских проспектах место? - спросила Марина, с сомнением озираясь. - Ты с дороги не сбился?

Мобиль стоял на каменистой равнине, кое-где вздыбленной скучными выветрившимися скалами. Красоты здесь было не больше чем в ящике с песком. Издали доносился глухой размеренный шум воды. В небе желтел серпик Орфея, лежавший рогами вверх, как пектораль на груди невидимого великана.

- А где же хваленый Мост Фата-Моргана?

- Пошли, - сказал Панарин.

- Ну хотя бы драконы здесь водятся?

- Мы их заклинаниями отпугиваем, - сказал Панарин и включил фонарик. - Ну, пошли.

Они спустились по отлогому склону, обходя высокие пучки жесткой колючки. Несколько минут шли, петляя, меж каменных стен. Белый луч фонарика метался по ноздреватому камню, дергающиеся тени, казалось, отпрыгивали в темноту, и скоро начало мерещиться, что кто-то и в самом деле крадется следом - такое тут было эхо.

- Ну и лабиринт, - сказала Марина. - Ты куда заманил беззащитную девушку?

- Прямо к Минотавру. Я у него на процентах работаю, - сказал Панарин не оборачиваясь. - Вот, а теперь начинается самое интересное... Сворачивай за скалу, иди первая.

Он пропустил ее вперед и двинулся следом, заранее улыбаясь - ночью водопады производили особое впечатление. Испуганное ойканье - Марина отпрянула назад, и Панарин придержал ее за плечи.

- Ну-ну, не упадешь, - сказал он. - Пришли.

Стоило шагнуть за скалу - и человек оказывался на узеньком, не шире трех метров, карнизе, над пропастью. Отсюда открывался вид на десятки километров вперед, а слева, далеко внизу, широкая спокойная река обрывалась высоким водопадом, струйчатым занавесом, серебристая лунная дорожка дробилась облаком сияющей пены, и река косо уходила вправо, под скалу, на которой они стояли.

- Да... Но все же?

- Тихо, - прошептал Панарин, не выпуская ее. - Сейчас...

Багровый диск Энцелада, второго спутника, показался из-за горизонта, оторвался от него, поплыл по небу со скоростью воздушного шара. Скалы отбрасывали две тени, полосу пены и брызг на гребне водопада пронизали радужные сполохи, перекинувшие феерический сверкающий мост между двумя берегами.

Это продолжалось примерно полминуты, потом вспышки чистых спектральных цветов стали тускнеть, и мост незаметно растаял.

- Вот так, - сказал Панарин. - Два разноцветных спутника, минеральные примеси в воде, а впрочем, планетологи еще не до конца выяснили насчет этой ночной радуги...

- Перестань, - Марина высвободилась и встала лицом к нему. - Ну и тип - он в таком месте, с ним такая девушка, и он ей рассказывает о минеральных примесях... Или собрался меня здесь утопить?

- Вот именно, - сказал Панарин. - Чтобы никакого фильма. Таинственное исчезновение известной журналистки. Скалы хранят тайну. В традициях ваших штампов.

- Ну-ну, не нужно насчет штампов, иначе вправду спихну в водопад. Что ты молчишь? Расскажи что-нибудь о минеральных примесях.

- Они примешиваются.

- К чему?

- К воде.

- Как интересно... Тим, ты меня боишься?

- С чего бы вдруг?

- С того. Ты же боишься подпасть под мое очарование, и признаться в этом боишься.

- Ну и боюсь, - сказал Панарин. - Мы же не роботы, в конце-то концов. - Он взял ее за плечи и заглянул в глаза. - Зачем я тебе?

- По правилам игры мне это полагается спрашивать.

- Знаю я твои правила игры.