уборах. Были тут и горожане, которые сидели кучками на тротуарах, или
проветривались на крышах своих домов, или шагали взад и вперед по самому
тесному и душному из бульваров. Слонялись тут, кроме того, и целые ватаги
подозрительных личностей, которые с наглым видом то и дело преграждали нам
путь. На самом шумном месте стоял городской сумасшедший дом - низкое,
покосившееся, убогое здание, выходящее безо всякой ограды или двора прямо на
улицу. Через ржавые решетки на окнах выглядывали сумасшедшие обоего пола и
несли какую-то чушь, обращаясь к глазевшим на них снизу зевакам; а солнце,
пронизывая их крошечные клетушки косыми, но все еще безжалостными лучами,
казалось иссушало их мозги и причиняло им такие терзания, точно их травили
собаками.
высоченными домами. Напротив нас была парикмахерская, где в одной из витрин
красовались две восковые дамы в натуральную величину, непрерывно кружившиеся
на месте; это настолько пленяло самого парикмахера, что и он и его
семейство, в легком домашнем платье, восседали в креслах на тротуаре и с
ленивым достоинством наслаждались восхищением и похвалами прохожих.
Парикмахерское семейство отправилось на покой одновременно с нами, тоесть в
полночь, но сам парикмахер, дородный мужчина в суконных домашних туфлях, все
еще сидел, вытяну в перед собой ноги, у своего заведения и никак, видимо, не
решался затворить ставни.
разгружали или грузили всевозможные товары: фрукты, вина, оливковое масло,
шелк, бархат и все, что может быть предметом торговли. Наняв одну из
бесчисленных юрких лодочек с веселым полосатым навесом, мы поплыли под
кормой больших кораблей, под буксирными канатами и цепями, навстречу другим
лодкам и очень часто чрезмерно близко к судам, от которых пахло апельсинами,
пробираясь к "Марии-Антуанетте", нарядному пароходу, готовому к отплытию в
Геную и стоявшему в дальнем конце гавани, близ выхода из нее. Вскоре и наша
карета, этот громоздкий "пустячок из Пантехникона", погруженная на
плоскодонную баржу и толкавшая все и всех, вызывая бесчисленные проклятия и
выразительнейшие гримасы, неуклюже уткнулась в борт парохода, и в пять часов
вечера мы вышли в открытое море. Пароход сиял чистотой; обед был подан под
навесом на палубе; вечер был ясным и спокойным, море и небо - невыразимо
прекрасны.
в нескольких милях от дороги, называемой Карнизом, о которой будет подробнее
сказано дальше. Уже к трем часам пополудни показалась Генуя; мы следим, как
постепенно возникает из воды роскошный ее амфитеатр, как терраса поднимается
над террасой, сад над садом, дворец над дворцом, возвышенность над
возвышенностью, это занятие поглотило все наше время, пока мы не вошли,
наконец, в ее великолепную гавань. Подивившись на капуцинов, наблюдавших на
набережной за тем, чтобы правильно отвешивались дрова, мы выехали в Альбаро,
до которого было две мили и где мы заранее сняли дом.
Страда Нуова, ни Страда Бальби - прославленных улиц, застроенных почти
сплошь дворцами. Никогда в жизни не бывал я еще в такой мере сбит с толку.
Поразительная новизна всего представшего предо мной, непривычные запахи,
неописуемая грязь (хотя Генуя и считается самым чистым из городов Италии);
беспорядочное нагромождение грязных домов - один на крыше другого; переулки
еще теснее и неопрятнее, чем в Сент-Джайлсе или старом Париже, из которых,
однако, появляются не жалкие оборванцы, но нарядные женщины в белых
мантильях и с большими веерами; отсутствие всякого сходства между тем, что я
видел когда-либо прежде и здешними жилыми домами, стенами, тумбами и опорами
крытых аркад, а также удручающее зловоние, неустроенность и запущенность
ошеломили меня. Я впал в мрачное уныние. Вспоминаю, что предо мной, словно в
лихорадочном и диком бреду мелькали на перекрестках алтари святых и мадонны,
множество монахов различных орденов и солдат, огромные красные занавеси в
дверях церквей; помню, что мы поднимались все время вверх, и всякая новая
улица или проезд вели все выше и выше; что я видел лотки с фруктами, над
которыми висели вплетенные в гирлянды из виноградных листьев свежие лимоны и
апельсины, кордегардию, подъемный мост и какие-то ворота, продавцов воды со
льдом, рассевшихся со своими подносами па краю канавы, - и это все, что мне
запомнилось, пока меня не доставили в запущенный, угрюмый, заросший сорной
травою сад к какому-то розовому зданию тюремного вида и не сказали, что это
- мой дом.
на улицах Генуи и буду вспоминать этот город, в котором провел долгие часы
покоя и счастья, с чувством нежной привязанности. Но таковы были мои первые
впечатления, и я честно поведал о них; о том, какие изменения они претерпели
впоследствии, я расскажу ниже. А теперь, после столь долгого и утомительного
путешествия, давайте переведем дух.
Генуи Альбаро, в котором, по выражению моих американских друзей, я сейчас
"квартирую", едва ли могут не быть мрачными и разочаровывающими. Нужны
известное время и привычка, чтобы преодолеть чувство подавленности при виде
стольких развалин и подобной запущенности. Новизна, большинством людей
воспринимаемая как нечто приятное, пленяет меня, я полагаю, как никого. Имея
возможность предаваться своим фантазиям и занятиям, я нелегко поддаюсь
унынию; к тому же, я, по-видимому, наделен врожденным уменьем
приспосабливаться к окружающим обстоятельствам. И все же, бродя по
окрестностям и заглядывая во все дыры и закоулки, я до сих пор пребываю в
состоянии растерянности и, возвращаясь к себе на виллу - виллу Баньярелло
(это звучит романтически, но синьор Баньярелло всего лишь соседний мясник),
я бываю поглощен вплоть до следующего своего похода обдумыванием новых
впечатлений и сопоставлением их - что начало забавлять меня - с моими
надеждами и ожиданиями.
моего обиталища, - расположена как нельзя лучше. Благородный Генуэзский
залив и темно-синее Средиземное море простираются у наших ног; повсюду
виднеются огромные старые, заброшенные дома и дворцы; слева нависают высокие
холмы, вершины которых зачастую скрываются в облаках, с грозными
укреплениями, венчающими их обрывистые края; а впереди, от самых стен дома
до разрушенной часовни, стоящие на крутых и живописных бережных скалах,
расстилаются зеленые виноградники, где вы можете бродить целыми днями в
полутени лоз, вьющихся на неуклюжих шпалерах.
настолько узкими, что в таможне нас поджидали люди, смерившие наиболее узкий
из них, чтобы сравнить свою мерку с шириной нашей кареты. Эта церемония была
с превеликою важностью выполнена на улице в нашем присутствии, и мы, затаив
дыхание, наблюдали за ней. Выяснилось, что карета сможет проехать, хотя и с
большим трудом; об этом мне ежедневно напоминают многочисленные и довольно
большие дыры, выдавленные ею на стенах по обеим сторонам переулка. Говорят,
что мы оказались счастливее некоей пожилой дамы, которая недавно сняла
поблизости дом и накрепко застряла в своей карете посреди одного из таких
переулков; так как не было ни малейшей возможности открыть дверцу, даме
пришлось претерпеть бесчестие и дать извлечь себя, словно какого-нибудь
арлекина, через одно из крошечных передних окошек.
перегороженной старыми проржавленными воротами, - это и есть мои ворота.
Проржавленные ворота снабжены столь же ржавой ручкой от колокольчика, но
дергайте ее сколько угодно: никто не отзовется, так как между нею и домом
нарушена всякая связь. Но тут есть еще старый, проржавленный дверной
молоток, настолько расшатанный, что вертится у вас под рукой, но если вы
освоитесь с ним и будете стучать достаточно долго, кто-нибудь в конце концов
все-таки явится. Явится бравый курьер и впустит вас. Вы попадаете в жалкий,
одичавший и заросший сорной травой маленький садик, за которым начинаются
виноградники; пройдя через садик, входите в квадратный, похожий на погреб,
вестибюль и поднимаетесь по полуразрушенной мраморной лестнице в огромную
комнату со сводчатым потолком и выбеленными стенами, не лишенную сходства с
методистской часовней. Это зал. В нем пять окон и пять дверей, и он украшен
картинами, способными порадовать сердца тех лондонских реставраторов,
которые пользуются в качестве вывески наполовину отмытой картиной,
разделенной пополам, как изображение Красавицы и Смерти в лубочном издании
известной старой баллады, так что не поймешь - отмыл ли искусный мастер одну
половину или, наоборот, закоптил другую. Мебель в этом зале обита красной
парчой. Кресла здесь таковы, что сдвинуть их с места решительно невозможно,
а диван весит несколько тонн.
несколько спален, каждая - с бесчисленными дверями и окнами. Этажом выше
расположено еще несколько мрачных комнат и кухня; внизу - вторая кухня с
разными диковинными приспособлениями для сжигания древесного угля, похожая
на лабораторию алхимика; кроме того насчитывается еще добрых полдюжины
маленьких комнаток, где в этот знойный июль слуги могут отдохнуть от
кухонного жара и где бравый курьер играет весь вечер на различных
музыкальных инструментах собственного изготовления. В общем, это -
громадный, старый, неприкаянный, населенный привидениями, гулкий, мрачный и
пустой дом, каких я никогда прежде не видел и даже не рисовал в своем
воображении.
прямо под этой террасой, образуя одну из стен садика, находится бывшая
конюшня. Теперь это коровник, и в нем три коровы, так что свежего молока у
нас хоть отбавляй. Никакого пастбища поблизости нет, и коровы никогда не
выходят на воздух, а все время лежат в коровнике и насыщаются виноградными
листьями, проводя весь день - настоящие итальянские коровы - в dolce
far'niente. {Сладостном ничегонеделании (итал.).} За ними присматривают и
спят вместе с ними старик, по имени Антоньо, и его сын - оба местные жители
Флинт Эрик
Русанов Владислав
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Никитин Юрий
Панов Вадим