Чтение 6–й страницы книги ~Ченслер~

дымка, свидетельствующего о пожаре. Может быть, удастся локализовать
огонь, может быть, за недостатком воздуха он затухнет или будет спокойно
тлеть, а не разгорится, не охватит всего груза. Вот на что надеется Роберт
Кертис и из предосторожности велит тщательно законопатить отверстия, через
которые в трюм опущены шланги, боясь, как бы вместе с ними туда не
проникло немного воздуха.

Да поможет нам бог, так как, по правде сказать, сами мы совершенно
бессильны.

День прошел без происшествий, если не считать случайно подслушанного
мною разговора, из которого явствует, что наше положение, и так очень
серьезное, может стать катастрофическим.

Судите сами.

Я сидел на юте, а поблизости тихо беседовали два пассажира, не
предполагая, что кто-нибудь их услышит. То были инженер Фолстен и торговец
Руби, которые часто разговаривают между собой.

Мое внимание сначала привлекли гневные жесты инженера, который,
казалось, в чем-то упрекал своего собеседника. Я невольно прислушался.

- Это идиотство, идиотство, - повторяет Фолстен. - Как можно быть таким
неосторожным!

- Да полно, - беззаботно отвечает Руби, - ничего не случится!

- Напротив, может случиться большое несчастье, - продолжает инженер.

- Я уже не первый раз так поступаю.

- Но ведь достаточно одного толчка, чтобы вызвать взрыв!

- Бутыль прекрасно упакована, господин Фолстен, и я повторяю: бояться
нечего.

- Но почему вы не предупредили капитана?

- Да просто потому, что он отказался бы взять бутыль.

Ветер на несколько мгновений стих, и я ничего больше не слышу, но ясно
- инженер продолжает настаивать. Руби в ответ только пожимает плечами.

Вскоре до меня доносится продолжение разговора.

- Да, да! Надо предупредить капитана, - настаивает Фолстен, -
необходимо бросить бутыль в море. У меня нет охоты взлететь на воздух.

Взлететь на воздух! Я срываюсь с места. Что хочет сказать инженер? На
что он намекает? Ведь он не знает положения, не знает, что на "Ченслере"
пожар!

Но одно страшное в нашем положении слово заставляет меня подскочить.
Это слово, или, вернее, слова "пикрат калия" повторены несколько раз.

В один миг я очутился возле двух собеседников и, сам себе не отдавая
отчета в том, что делаю, схватил Руби за шиворот.

- На борту есть пикрат калия?

- Да! - отвечает Фолстен. - Целая бутыль в тридцать фунтов.

- Где?

- В трюме, там же, где и хлопок!

11. ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ ОКТЯБРЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

Не могу передать, что я почувствовал, услышав ответ Фолстена. То был не
ужас, нет, а скорее что-то вроде чувства покорности судьбе! Мне кажется,
что все это не столько осложнит положение, сколько может послужить
развязкой драмы! И вот я совершенно спокойно иду к Роберту Кертису на бак.

Узнав, что бутыль, содержащая тридцать фунтов пикрата калия, иначе
говоря, количество, достаточное, чтобы взорвать целую гору, находится в
глубине трюма, в самом очаге пожара, и что "Ченслер" с минуты на минуту
может взорваться, Роберт Кертис даже глазом не моргнул, только на лбу у
него залегли складки да зрачки расширились.

- Так! - говорит он мне. - Ни слова об этом... Где этот Руби?

- На юте.

- Идемте со мной, господин Казаллон!

Мы отправляемся на ют, где продолжают пререкаться инженер и торговец.

Роберт Кертис подходит прямо к ним.

- Это вы сделали? - спрашивает он Руби.

- Ну да, я, - спокойно отвечает Руби, который думает, что виноват разве
только в провозе запрещенного груза.

Мне показалось на одно мгновение, что Роберт Кертис сейчас задушит
злосчастного пассажира, не понимающего всей опасности подобного
безрассудства. Но помощник капитана сдерживается, и я замечаю, как он
закладывает руки за спину, чтобы не поддаться соблазну и не схватить Руби
за горло.

Затем начинает спокойно допрашивать торговца. Тот подтверждает мои
слова. Среди его товаров находится бутыль, содержащая приблизительно
тридцать фунтов взрывчатого вещества.

Руби поступил в данном случае с неосторожностью, присущей, надо
признаться, англосаксам, и погрузил взрывчатую смесь в трюм корабля с
такой же беспечностью, с какой француз поставил бы туда обыкновенную
бутылку вина. И если он не сказал капитану о содержимом бутыли, то лишь
потому, что, как ему было хорошо известно, тот отказался бы принять его на
борт своего корабля.

- Все это дело выеденного яйца не стоит, - замечает он, пожимая
плечами, - если же бутыль вам мешает, прикажите выбросить ее в море! Мой
груз застрахован!

При этом заявлении я уже не могу больше сдерживаться, так как не
обладаю хладнокровием Роберта Кертиса.

Вне себя от гнева я подбегаю к Руби и, прежде чем помощнику капитана
удается меня остановить, кричу:

- Негодяй, разве вы не знаете, что на борту пожар?

Я тут же пожалел об этих словах, но было слишком поздно! Они произвели
на Руби потрясающее впечатление. Несчастного охватил панический страх. От
ужаса он застыл на месте, волосы стали дыбом, глаза вылезли из орбит,
дыхание стало прерывистым, как у астматика, язык онемел. Внезапно пальцы
его задвигались, он оглядел палубу "Ченслера", которая с минуты на минуту
может взлететь на воздух и, размахивая руками, соскочил с юта, упал,
поднялся и начал бегать по кораблю. Тут к нему вернулся дар речи, и с его
губ сорвались зловещие слова:

- Пожар, пожар на борту!

Услышав этот крик, на палубу сбегаются все матросы, видимо полагая, что
огонь пробился наружу и настала минута спасаться на шлюпках. Появляются
также пассажиры, мистер Кир с женой, мисс Херби, оба Летурнера. Роберт
Кертис хочет заставить Руби замолчать, но тот от страха потерял рассудок.

Суматоха царит неописуемая. Миссис Кир падает в обморок. Муж не
обращает на нее никакого внимания, предоставляя мисс Херби ухаживать за
ней. Матросы уже схватили тали, чтобы снять шлюпку и спустить ее на воду.

Я сообщаю Летурнерам то, чего они не знают, а именно, что груз объят
пламенем. Взволнованный отец думает только об Андре и прижимает его к
себе, словно стараясь защитить. Юноша сохраняет полное хладнокровие и
старается успокоить отца, повторяя, что непосредственной опасности еще
нет.

Между тем Роберту Кертису удается с помощью лейтенанта остановить
матросов. Он заверяет их, что пожар не усилился, а пассажир Руби потерял
голову и сам не знает, что говорит. Он убеждает их не поступать
опрометчиво, так как все успеют покинуть корабль, когда это будет
необходимо...

Матросы останавливаются, услышав голос помощника капитана, которого
любят и уважают. Он добивается от них того, чего капитан Хантли не мог бы
добиться, и шлюпка остается на месте.

Большое счастье, что Руби не заикнулся о пикрате калия, находящемся в
трюме. Если бы матросы узнали правду, если бы поняли, что "Ченслер" стал
вулканом, готовым взорваться у них под ногами, они вышли бы из повиновения
и, несмотря на все уговоры, непременно сбежали бы с корабля.

Помощник капитана, инженер Фолстен и я - одни только знаем, как ужасны
могут быть последствия пожара, и это должно быть известно только нам.

Едва только порядок восстановлен, мы с Робертом Кертисом отправляемся к
Фолстену на ют. Инженер оставался там среди общей паники и, скрестив на
груди руки, обдумывал, вероятно, какую-нибудь проблему по механике. Мы
просим его не говорить никому ни слова о новом несчастье, вызванном
неосторожностью Руби.

Фолстен обещает хранить молчание. Что же до капитана Хантли, которому
еще не известен весь ужас нашего положения, то Роберт Кертис сам берется
поставить его в известность.

Но прежде всего надо принять меры в отношении Руби, ибо несчастный
совершенно лишился рассудка. Он не сознает, что делает, и продолжает
бегать по палубе с криками: "Пожар! Пожар!"

Роберт Кертис приказывает матросам схватить пассажира. Руби удается
связать, заткнуть ему рот и перенести в каюту, где он будет находиться под
постоянным присмотром.

Роковое слово так и не сорвалось с его губ!

12. ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ - ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ ОКТЯБРЯ

Роберт Кертис все сообщил капитану Хантли; формально он все еще
является командиром корабля, от которого нельзя скрывать создавшееся
положение.

На это сообщение капитан не ответил ни слова. Проведя рукой по лбу, как
человек, который хочет отогнать от себя докучливую мысль, он преспокойно
вошел в свою каюту, не сделав никакого распоряжения.

Роберт Кертис, лейтенант, Фолстен и я держим совет, и меня крайне
поражает хладнокровие, с которым мы относимся к постигшей нас беде.