Чтение 6–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

За ним нельзя было наблюдать без смеха.

...Я уезжал из Баку, досадуя на себя, что не сумел поговорить с
Трофимом.

Поезд отходил. На перроне было безлюдно. Bдруг из-за багажного склада
вынырнула подозрительная фигура, осмотрелась и побежала вдоль вагонов,
заглядывая в окна. Я сразу узнал Трофима. У него в руках был небольшой
сверток. Видимо, он искал меня. Но поезд набирал скорость, я не успел
окликнуть Трофима, и он отстал.

В ту ночь я долго не мог заснуть. Перед глазами был Трофим на краю
перрона, со свертком в руках, с невысказанными мыслями. Я почувствовал
ответственность за его будущее. В той среде, где он жил, были свои законы,
свои понятия о честности и о людях. Душевная привязанность к тем, кто
находился за чертой заброшенных подвалов, карьеров, ям, считалась там
величайшим позором. Трофим перешагнул этот закон, пришел к поезду... Что же
делать? Вернуться, разыскать и забрать его с собой? Но тут же передо мною
вставали его спутники -- дерзкий Хлюст и красивая Любка, видимо, имевшая
большое влияние на Трофима.

Экспедиция, закончив работу в Муганской степи, перебазировалась в
Дашкесан -- горный армянский поселок. Мы жили на станции Евлах, ожидая
вагоны для погрузки имущества и лошадей. Как-то вечером сидели у костра.

-- Чья-то собака пришла, не поймать ли ее? -- сказал один из рабочих,
глядя в темноту.

Все повернулись. В тридцати метрах от нас стоял большой пес. Он
вытягивал к нам голову, нюхая воздух, и, видимо, уловив знакомый запах,
добродушно завилял хвостом.

-- Да ведь это Казбек!

Я подбросил в костер охапку мелкого сушника. Пламя вспыхнуло, и в
поредевшей темноте позади собаки показался Трофим. Он подошел к костру,
окинул всех усталым взглядом.

-- Здравствуйте! Хотел искать вас в степи, да вот палатки увидел и
пришел.

Мы молча осматривали друг друга. На лице Трофима лежала немая печать
пережитого несчастья. Он стоял перед нами доверчивый и близкий...

Была полночь. В палатке давно погасили свечи. Вдруг я почувствовал
чье-то прикосновение.

-- Вы спите?

-- Это ты, Трофим?

-- Я. У вас нет кокаина? Дайте немного, на кончик ножа, слышите?.. -- и
его голос дрогнул.

-- Что с тобой, Трофим?

-- Все кончено. Милиция всех половила. Я бежал к вам. Дайте мне
кокаина, мне бы только забыться...

Мы переехали в Дашкесан и полностью отдались работе. Трофим робко и
недоверчиво присматривался к новой жизни. Захваченный воспоминаниями или
внутренними противоречиями, парень обнимал Казбека и до боли тискал его или
молча сидел, с грустью глядя на всех.

Мы должны были противопоставить его прошлому что-то сильное, способное
увлечь юношу. Надо было отучить его нюхать кокаин, приучить умываться,
носить белье, разговаривать с товарищами и, самое главное, равнодушно
смотреть на чужие чемоданы, бумажники, часы. Хорошо, что экспедиция состояла
из молодежи, в основном из комсомольцев, чутких, волевых ребят. Они с
любовью взялись за воспитание этого взрослого ребенка.

Между мною и Трофимом завязалась дружба. Я по-прежнему не проявлял
любопытства к его прошлому, веря, что у каждого человека бывает такое
состояние, когда он сам ощущает потребность поделиться с близкими людьми.

Как-то я упаковывал посылку. В лагере никого не было, дежурил Трофим.

-- Кому это вы готовите? -- спросил он.

-- Хочу матери послать немного сладостей.

-- У вас есть мать?

-- Есть.

Он печально посмотрел мне в глаза.

-- А у меня умерла... Мы тогда переезжали жить к бабушке. Отца не
помню. Мать заболела в поезде и померла на станции Грозный. Нас с сестренкой
взяли чужие... Сестренка скоро умерла, а меня стали приучать к воровству.
Сначала я крал у мальчишек, с которыми играл. Если попадался на улице, били
прохожие, но больше доставалось дома. Били чем попало, до крови и снова
заставляли красть. Когда я приносил ворованные вещи, меня пытали, не скрыл
ли я чего, и снова били. Меня научили работать пальцами в чужих карманах,
выбирать в толпе жертву, притворяться... В школу не пустили. Я сошелся с
беспризорниками, убежал к ним и стал настоящим вором. Мне никогда не было
жалко людей, никогда! Вы посмотрите! -- и он вдруг, разорвав рубашку,
повернулся ко мне спиной. -- Видите шрамы? Так меня учили воровать!

...Шли дни, месяцы. Мы продолжали работать в Дашкесане и все больше
привязывались к Трофиму. Он платил нам искренней дружбой, но открывался
скупо, неохотно.

Спустя месяц, осенью, мы провожали на действительную службу Пугачева.
Все, кроме Трофима, подарили на память Пугачеву какую-нибудь безделушку. В
хозяйстве у Трофима еще ничего не было. Он увязался со мной на станцию
Ганжа, куда я отправился провожать призывника. Мы не поспели к очередному
поезду и вынуждены были сутки дожидаться следующего. На вокзале было душно,
и мы поставили близ станции палатку. Трофим весь день отсутствовал и
появился только вечером.

-- И я тебе принес подарок, -- сказал он взволнованно, подавая Пугачеву
карманные часы. -- Хороши? Нравятся? Вспоминать будешь?

-- Где ты их взял? -- спросил я, встревоженный догадкой.

-- На базаре, -- ответил он гордо, будто перед ним стояли его прежние
товарищи. -- Знаете, и бумажник был в моих руках, да отобрал, стервец, --
торопился он поделиться с нами. -- Стоят два армянина, разговаривают, будто
век не виделись, я и потянул у одного из кармана деньги. Откуда-то подошел
здоровенный мужик -- цап меня за руку. Ты, говорит, что делаешь, сукин сын?
Молчи, пополам, -- предложил я ему. Он отвел меня в сторону, отобрал деньги
и надавал подзатыльников. Я тут же сказал армянину, свалил все на мужика, ну
и пошла потеха...

-- Для чего ты это сделал, Трофим? -- спросил я, не на шутку
обеспокоенный. -- Бери часы и пойдем в милицию. Пора кончать с воровством.

-- Что вы, в милицию! -- испугался он. -- Лучше я найду хозяина и отдам
ему, только на базаре будут бить. Страшно ведь, уже отвык...

Я настоял, однако, на своем. В милиции пришлось подробно рассказать о
Трофиме. Впервые слушая свою биографию, он, сам того не заметив, по отрывал
на рубашке все пуговицы.

Следователь подробно записал мои показания, допросил Трофима. Случай
оказался необычным. Справедливость требовала оставить преступника на
свободе, и пока я писал поручительство за него, между следователем и
Трофимом произошел такой разговор:

-- Будешь еще воровством заниматься?

-- Не знаю... Хочу бросить, да трудно. С детства привык.

-- Ты где до экспедиции проживал?

-- В Баку.

-- Городской, значит. С кем там работал?

-- Жил с беспризорниками.

-- Ермака знаешь? Он ведь главарь у вас.

Трофим вдруг насторожился, выпрямился и, стиснув губы, упрямо посмотрел
поверх следователя куда-то в окно. Пришлось вмешаться в разговор.

-- Я ведь сказал вам, что парнишка уже год живет в экспедиции, поэтому
вряд ли он что-либо скажет о Ермаке.

-- Он знает. У них только допытаться нужно...

Следователь вышел из-за стола и, подойдя к Трофиму, испытующе заглянул
ему в глаза. Мелкие рябинки на лице Трофима от напряжения заметно побелели.
Видимо, невероятным усилием воли он сдерживал себя.

-- Молчишь, значит, знаешь! Говори, где скрывается Ермак, -- уже
разгневанно допытывался следователь.

Трофим невозмутимо смотрел в окно. Следователя явно бесило спокойствие
парня. Он бросил на пол окурок, размял его сапогом, но, поборов гнев, уже
спокойно сказал:

-- Все равно найдем Ермака. Он от нас не уйдет, а тобой надо бы
заняться: видимо, добрый гусь. Не зря ли вы ручаетесь за него, ведь
подведет, -- добавил он, обратившись ко мне.

-- Не подведу, коль в жизнь пошел, -- ответил за меня Трофим с
достоинством и покраснел, может, оттого, что еще не был уверен в своих
словах.

-- Ты только шкуру сменил, а воровать продолжаешь. Так далеко не
уйдешь, -- сказал следователь, принимая от меня письменное поручительство и
часы.

Мы распрощались, и я с Трофимом вышел на улицу. Над станционным
поселком плыло раскаленное солнце, затянутое прозрачной полумглой. Давила
духота. По пыльной улице сонно шагал караван верблюдов, груженных вьюками.

-- Разве я мог подумать, что мне придется раскаиваться в своих
поступках и просить прощения? -- вдруг заговорил Трофим надтреснутым
голосом. -- Ведь понимаю, что я уже не вор, но какая-то проклятая сила
толкает меня на это. Простите. Мне стыдно перед вами, а, с другой стороны,
трудно отделаться от привычки шарить по чужим карманам. Вы не рассказывайте
в лагере ребятам...

-- Когда же ты покончишь с воровскими делами? -- спросил я Трофима.

-- Я-то покончил, а вот руки не могут отвыкнуть. Мне стыдно перед вами.

-- Это хорошо, если стыдно. Скажи, кто такой Ермак, про которого
спрашивал следователь? Вожак?

-- Был такой беспризорник.

-- Где же он?

-- Не знаю.

Мы проводили Пугачева. Трофим весь этот день оставался замкнутым.