Чтение 6–й страницы книги ~Красные щиты~

голубой реке монастырским садам, где цвели яблони. Монашенки принимали их
за рыцарей-гуляк, искателей любовных приключений и, отворяя оконца келий,
грозили пальцем. Лестко тогда впервые узнал чувство любви, и озорные
взгляды веселых монашенок вгоняли его в краску. А облаченный в легкие
серебряные доспехи Генрих, блуждая в высокой траве среди деревьев, среди
желтых цветов дрока, росшего по берегам Днепра, искал следов маленькой
ножки в узкой замшевой туфле с вытянутым, как клюв, носком. Болеслав,
который привел тогда Изяславу подкрепление, с улыбкой смотрел на брата,
удивляясь, чего ищет Генрих в этом старом, запущенном саду. Его мыслями
тоже владела любовь, и невдомек ему было, что у брата уже давно завелась
любовь в собственном его доме.

4

Надо признаться, что Тэли не очень нравилось житье в монастыре. Его,
правда, никто не заставлял подниматься на заре, когда вставали монахини их
обители или монахи мужского монастыря в долине ему не надо было петь с
ними молитвы и выстаивать службы, но Тэли претила эта размеренная - куда
более размеренная, чем в Зальцбурге, - жизнь, чуждая ему и неинтересная.
Погода стояла еще теплая, но дело шло к осени, а они все торчали в
монастыре - только Лестко князь выпроводил с поручением в Польшу. Что
держит князя Генриха в этом скучном монастыре? Почему не уедет он от этого
бабья, которое суетится вокруг него, почему не отправится в славный
веселый поход с громкой музыкой, со звоном бубенцов и мечей? Такие походы
часто снились бедному Тэли, когда он лежал, прижавшись к Лестко - в
каменных покоях было холодно, - да и позже, когда Лестко уехал и он
остался один-одинешенек.
Князь почти не обращал на него внимания. Мальчик от нечего делать брал
в руки виолу, прощальный подарок Турольда, уходил в лес над монастырем,
садился на камни - сперва в тени, а как стало холодать, на солнышке - и
часами играл и песни складывал. Поначалу он воспевал в своих песнях деву
Марию, а когда они уже порядочно прожили в монастыре - королеву испанскую.
Описывая ее красоту, он, пожалуй, был не слишком точен - на ум все
приходили привычные, традиционные сравнения: "очи, как звезды", "щеки, как
розы"... Но, распевая эти немудрящие вирши, Тэли думал о хрупкой маленькой
королеве, которая проворно, как белочка, носилась по цвифальтенским садам.
Ее, видно, ничуть не тревожило, что между канцелярией Конрада III и
канцелярией Альфонса недавно возник спор: в Германии не соглашались
титуловать Рихенцу "императрицей" и заявляли кастильцу, что в имперских
грамотах его супруга может, самое большее, именоваться "королевой всех
испанских земель". Спору этому, как уверяла Гертруда, был зачинщиком
надменный Фридрих Швабский (*19), племянник кесаря, все больше входивший в
силу при дворе умирающего владыки. Поговаривали, что он-то, вероятно, и
будет назначен опекуном малолетнего Фридриха, младшего кесарева сына, а
вовсе не австрийцы, единоутробные братья кесаря (*20), которых
поддерживали сестры, столь влиятельные при дворе. Оттон Фрейзингенский
(*21), Леопольд и Генрих по прозвищу "Язомирготт" (*22) уже сидели здесь -
правда, не в самом Бамберге, а в окрестностях, - пока в императорском
дворце шел между дамами спор, кого избрать опекуном наследника.
Но все эти сложные дела не волновали Рихенцу и ее юного поклонника, чей
тоненький голос и нежно воркующая виола всякий день звучали среди
окрестных скал над монастырем и водопадами. Генрих часто спускался в
долину. У подножия горы, где начинались зеленые луга, напоминавшие ему
Ленчицу, стояло выбеленное известью длинное, широкое и плоское здание
мужской обители - святые отцы Ортлиб и Оттон фон Штуццелинген, проживавшие
там, были приверженцами графского рода Бергов. Кроме этих двух
высокопоставленных духовных особ, в обители было множество монахов
занимались они тем, что пользовали больных, стекавшихся к ним со всего
края.
При монастыре была небольшая пристройка с квадратным двориком, наглухо
огороженным высоким частоколом из толстых бревен. Здесь милосердные братья
содержали скудоумных и даже буйнопомешанных - никто другой не желал о них
позаботиться, и беднягам, останься они у себя в селах или замках, грозила
голодная смерть. В чисто выбеленных кельях пристройки, куда Оттон и Ортлиб
почти не заглядывали, больных было немного, все спокойные, тихие
меланхолики. Среди них находился рыцарь, повредившийся в уме после того,
как его стукнули по голове окованной железом дубинкой. Он обычно сидел
один в своей келейке и зычным голосом выкликал по именам своих слуг,
которых уже давно в живых не было. Порой этот седовласый, угрюмый старик
распевал какие-то диковинные песни, - они назывались "романсами" - и тогда
в его голосе звучала подлинная страсть. Говорили, что молодым он ездил в
Испанию и там научился этим песням. Тэли подолгу сидел на завалинке под
окном его кельи и все слушал, слушал, пока безумец не умолкал. Вскоре
мальчик приспособился подыгрывать старику на виоле и тихонько перебирал
струны, когда тот выводил свои чудные песни о любви и геройских подвигах.
Из женского монастыря приходила сюда славившаяся набожностью полуслепая
старуха Вальбурга - рассказывать Ортлибу о своих видениях. Она усаживалась
на скамье у входа, а Ортлиб - на колоде, что лежала напротив. Пригревшись
на солнце, старуха улыбалась беззубым ртом и не спешила приступить к
рассказу. Тэли обычно прятался неподалеку, в белесых лопухах у ограды и
он и Ортлиб выжидающе смотрели на монахиню. В руках у Ортлиба был наготове
кусок пергамента, прикрепленный гвоздиками к деревянной дощечке, и
тростниковое перо. Вальбурга, усмехаясь и мечтательно устремив незрячие
глаза в пространство, на яркое солнце, долго молчала.
- Я видела... - произносила она наконец еле слышным голосом. - Я
видела! - повторяла уже громче, уверенней, и слова лились из ее уст
неудержимым потоком, образы сменялись так быстро и беспорядочно, что
Ортлиб не поспевал записывать. Впрочем, Вальбурге редко являлись священные
предметы или святые особы - все больше цветы, деревья, облака, птицы. То
ей привиделись летящие в небо лебеди, то цветы, растущие в храме, - но
описывала она так чудесно, что у слушателей прямо дух захватывало. Когда
Вальбурга умолкала, служка, по наказу настоятельницы Осанны, усаживал ее
на ослика и провожал обратно на гору, в женский монастырь.
Генрих тем временем беседовал с Оттоном, расспрашивал у него о правах и
привилегиях польских князей и королей. Откуда пошла королевская власть в
Польше? Какие распоряжения оставил его отец Болеслав касательно уделов,
завещанных сыновьям, и кому из них положено княжить в Кракове? Оттон
отвечал Генриху и кстати рассказывал про удельные княжества на Руси и в
Чехии. Когда надменный фон Штуццелинген излагал законы славянских народов,
в его тоне чувствовалось осуждение, хотя он ни разу не сказал дурного
слова о Кривоустом, тем паче о благочестивой княгине Саломее. Но и
положение в Германском королевстве, видно, не радовало его он вздыхал по
временам прежних императоров - Карла, Оттона, Генрихов (*23).
Эти степенные деловые беседы нагоняли на Тэли тоску. Куда приятней было
нежиться на солнышке а оно теперь все чаще пряталось в тучах и рано
опускалось за горы над розовевшим озером. Юный паж с грустью думал о том,
что вот уже и осень настала. В эту пору Генрих взял его с собой в поездку,
недальнюю, но весьма пышно обставленную. Князь почел своим долгом
навестить дядю по матери, нынешнего владельца Берга, а выразить
соболезнование по поводу недавней гибели его старшего сына Адольфа,
павшего в бою на глазах у Конрада III во время крестового похода. Дядюшка
Дипольд был младшим в роду бергских графов, которые торопились забыться
вечным сном в склепах цвифальтенского монастыря. Ныне он вместе с женой
жил безвыездно в своем замке, где воцарились скорбь и запустение.
Отправились к нему с придворными и челядью также княжна Гертруда, Рихенца
и Оттон фон Штуццелинген, который был дружен еще со старым графом и
хаживал с ним в Святую землю. Во главе процессии ехали верхом княжна и
испанская королева, за ними Оттон и Генрих, а остальные следовали за
господами кто верхом, а кто пеший. Тэли на своем польском меринке выскочил
вперед, достал из рукава виолу и принялся пиликать всякие песенки, и
грустные и веселые, а потом запел как мог громче, выделывая в конце фраз
гортанные завитушки на высоких нотах, как тирольские пастухи, которых он
наслушался в родном Зальцбурге. Но как ни старался Тэли, звуки его голоса
и виолы тонули среди гор, глохли в желтой листве буков и каштанов. До тех,
кто ехал позади, долетали только обрывки мелодий да отдельные слова, зато
они хорошо видели бело-розовый костюм мальчика и пучок лент у его пояса,
весело мелькавшие сквозь ветки деревьев, которые нависали над ведущей
круто под гору тропой. Тэли пел:

Твой нос - стрелы прямее,
А губы - роз алее,
И ярче солнца - очи.
Когда идешь по саду,
Гляжу, моя услада,
Да взор слепит, нет мочи.

В монастыре давно знали, что Тэли воспевает не кого иного, как Рихенцу,
и всем это очень нравилось. Славный мальчуган! Рано пробудилась в его душе
любовь, но он умеет ее выразить не хуже взрослого. Старый Оттон фон
Штуццелинген, сочинивший в юности немало любовных песен, смотрел на
мальчика с нежностью.
Когда процессия спустилась с горы к мужскому монастырю, Тэли оглянулся
и увидел, что в ее порядке кое-что изменилось: желтое платье княжны
Гертруды - по случаю поездки она рассталась с монашеским одеянием -
светлело рядом с бурым плащом Оттона, а персидский конь Генриха шел нога в
ногу с конем Рихенцы. У Тэли защемило сердце, играть ему расхотелось, но
надо было заканчивать песню - не то Оттон фон Штуццелинген высмеет такого
неучтивого поклонника. Тэли только перешел на более торжественный лад и