сигнализация. Хоть и большая у них была квартира, но в той комнате, где
гости сидели за столом, повернуться было негде. И все разом было призвано
поразить воображение человека, впервые эту квартиру посетившего. Это вам
была не комнатка Коки с чучелами, тут было намешано вопиющее разнообразие
вкусов, эпох, интересов, но все имело одно общее: все было солидно и
дорого.
фарфором, и третий шкаф с редчайшими книгами, которые тогда можно было
купить только за границей и еще неизвестно как через эту границу провезти
домой, например, там стояло все, что к этому времени написал Солженицын, и
это, помимо зависти, еще вызывало уважение к храбрости хозяев. На самом-то
деле все просто: одним - можно, другим - нельзя. Мите было можно. Но
нельзя было не отметить, как тонко гармонировали по цвету переплеты книг с
обоями и друг с другом. На одной стене висела коллекция сабель, кортиков,
ятаганов, мачете и другого холодного оружия; на другой - коллекция
охотничьих ружей; в углу - скромное собрание икон. Кроме того:
подсвечники, канделябры, блюда, статуэтки и картины в тяжелых золоченых
рамах. Словом, интеллигентный дом, в котором живут интеллигентные люди со
средствами. Портрет Митиного отца висел тут же. Все чинно сидели,
разговаривали вполголоса и не забывали пока, по какому поводу тут
собрались. Никого больше не ждали, но вдруг раздался дверной звонок,
который у них был, собственно, не звонок, а фрагмент из оперы Бизе: вот
как заиграет "Тореадор, смеле-е-ее..." - значит, пора идти открывать. Это
пришла (случайно, а может, и нет) их соседка Люда. Люда была артисткой
балета в Театре оперетты, то есть в том театре, где балет решающей роли не
играет, и у Мити были с ней свои, особые отношения. Маша об этих
отношениях догадывалась или даже знала, но делала вид, что не знает
ничего, поскольку каждый из супругов, как это принято на Западе, должен
иметь право на отдельную личную жизнь. Так ли это принято на Западе и,
если да, то на каком именно, точно не знал никто, но так они говорили,
словно этот абстрактный Запад был безусловным авторитетом и в этой
области. И вот этим правом на независимую личную жизнь и Митя, и Маша
широко пользовались. Детей у них не было, да, может, это было и к лучшему,
потому что ребенку трудновато было бы разобраться, где деланная жизнь, а
где настоящая, где правда и есть ли она тут вообще у папы с мамой.
развалиться от первого же порыва свежего ветра, от первого же
естественного, искреннего и стихийного вторжения, и он в конечном итоге
все-таки развалился, но пока (а мы с вами все еще в этом времени), пока
еще сохранял свое хрупкое равновесие, ей еще не надоело окончательно быть
"лапой", а ему "малышом".
Людочку.
соответствие с днем поминовения Митиного отца: "Ой! Людочка, заходите,
пожалуйста. Ма-лы-ыш, малыш, посмотри, кто к нам пришел! Вы очень кстати,
у нас гости, проходите, проходите, что ж вы в дверях-то?.. Нет, нет,
заходите, прошу вас, кого вы стесняетесь? И не думайте отказываться, и
слушать ничего не хочу. Мы так рады вас видеть, у нас сегодня такое
печальное событие"...- Тут Маша провела Людочку в комнату. Митя ее
поцеловал и стал представлять гостям примерно так же, как представлял им
час назад недавно купленную афганскую борзую: "Посмотрите, какая
красавица. Их в Москве сейчас десять штук. Полторы тысячи долларов, но не
жалко. Знаете, сидишь на даче у камина, а у твоих ног большая теплая
собака. Хорошо! Носик тоненький, а ножки-то, ножки! Ну, иди, иди, иди,
ладно",- и по крупу ее. Так и Людочку: вот, мол, красавица наша, мою
собаку вы уже видели, коллекцию фарфора тоже, иконы вы оценили, да? А вот
это - мой адюльтер, тоже ничего, правда? Людонька, покажись гостям.
Повернись.
хозяина влюбленно. Это был подтекст, выражение глаз, законная гордость. Ну
а текст вполне бытовой: "Людонька, садись, пожалуйста, с Аристархом
Иосифовичем. Лапа, познакомь. Аристарх, поухаживай за Людочкой". А Машин
припадок радушия, диссонирующий с отмечаемой годовщиной, все продолжался:
"У нас такое печальное событие, Аристарх, подвинься чуть-чуть,- годовщина
смерти отца Митричека, да-да, уже год... Мы так рады... Как хорошо, что вы
зашли, садитесь, Людочка, пожалуйста. Что вы будете? Малыш, передай вино,
пожалуйста, нет, не это, там осталось еще "Божоле" пятьдесят третьего
года, вот-вот, это, передай, пожалуйста. Аристарх, поухаживай, выпейте,
Людочка, да-да, молча, не чокаясь".
семгу, семгу положи Людоньке, она любит". "Сейчас, сейчас, малыш, я все
сделаю, не нервничай". Изредка стреляя преданными глазками на Митричека,
лукаво посматривая на Машу и не забывая кокетничать с Аристархом, Людочка
принялась кушать. И вот тут я по-английски, тихо, не прощаясь, а значит,
соблюдая западный колорит этого дома, сбежал из него и больше там никогда
не показывался, хоть и был зван не раз. Меня тихо проводила афганская
борзая, да и с дверью повезло: была закрыта на один (!) засов изнутри.
придуманными жизнями. Первая - это ее дом, малыш Митричек, их круг
знакомых, а вторая - интересная, запутанная жизнь, полная романов, экстаза
и слез, но тоже вся придуманная. "А есть ли настоящая?" - думал я. И если
есть, какая она?
роли, то ей и придумывать ничего не надо было бы, она бы всю себя тратила
там. А так - две придуманные жизни. А какой же еще жизнью ей прикажете
жить?! Да, искусственная жизнь и придуманное счастье, но если
настоящего-то нет, как же ей быть? Вы видели когда-нибудь в зоопарке
неправдоподобно красивую птицу под названием "розовый фламинго"? Одно
слово "фламинго" чего стоит! Ветер дальних странствий надувает паруса
вашего воображения, вы что-то слышали об испанском фламенко, или об
испанских идальго, или о фламандских моряках; вы смутно догадываетесь, что
есть в этом имени "фламинго" что-то ужасно гордое. И вот вы стоите
завороженно перед клеткой с этими птицами, красными и розовыми, и судорога
то ли улыбки, то ли слез кривит ваш рот. А они, птицы эти, сохраняют
царственную осанку даже в том дерьме, в котором находятся. Я говорю "в
дерьме", потому что содержимое их водоема в клетке водой назвать никак
нельзя.
выродилась здесь в некий субстракт, бульон, жидкий холодец из грязи, а
запах оттуда наводит на мысль, что в этот водоем справляли малую нужду и
причем не один раз. И вот по всему этому шествует фламинго. Да-да, именно
шествует, а не ходит. Она ме-е-едленно и величественно вынимает длинную
тонкую ногу из дерьма, ме-е-едленно выносит ее вперед, как, вероятно,
королева Англии протягивает руку для поцелуя, и затем опять же
ме-е-едленно опускает ее обратно в дерьмо, но все так же по-королевски. Да
и маленькая ее головка на тонкой шее держится так гордо и прямо, будто у
нее на голове корона; а в глазах нет даже презрения к тому, что вокруг,
она этого просто не замечает. Не желает замечать - и все! Можно ведь,
оказывается, и так! Или даже нужно...
к которому мчался сейчас на такси забытый мною на время Кока; мчался, имея
в голове холодное любопытство, в глазах - решимость пойти сегодня до
конца, в душе - легкое предчувствие беды, а в руке записку, едва уловимо
пахнущую тревожными духами.
такси, прошел через арку во внутренний двор, разыскал подъезд ј 6 и
постоял возле него немного, глядя на звездное небо. Во дворе было тихо,
никто никого не бил, никто ничего не распивал на детской площадке, никто
не орал под окнами песни советских композиторов, только жались к стенам в
ужасе от наших дорог и в тоске по родине красивые иномарки да на дальней
скамейке целовалась какая-то парочка. "Вот и мне это сейчас предстоит",-
спокойно, без радости подумал Кока и вошел в подъезд.
слабо светились, как у кошки. Кока произнес приготовленную в машине шутку:
такая-то, рост, вес, умею то-то и то-то, хотела бы познакомиться с
симпатичным и обаятельным молодым человеком. Неравнодушна к изысканным
мужским ласкам". Вы давали объявление?
так быстро откликнулись, спасибо.
симпатичный?
него в упор и чуть-чуть прикрыв глаза. Стихийная и темная волна
нарастающего возбуждения поднялась по Кокиной крови и уже грозила затопить
рассудок; его потянуло к этим блестящим глазам, как некоторых людей тянет
к перилам и дальше вниз где-нибудь на балконе пятнадцатого этажа, но Кока
не дал пока этой волне накрыть его с головой, отошел от перил, ухватившись
за спасательный конец своей шутки:
Володихин Дмитрий
Доставалов Александр
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Посняков Андрей