овладели нами. Мы решили идти пешком в Хайфу и выбрали для этого шаббат.
необычно теплой ц сухой. Путешествие было долгим и безрадостным. Мы шли по
безлюдной дороге. Мимо, несмотря на шаббат, неслись и неслись машины,
обдавая нас перегаром и пылью. И в том, как они проносились, нам слышалось
высокомерное презрение к бредущим по дороге пешим людям. Мы знали уже, что
говорят старожилы:
пригласил нас сесть и сказал, когда мы разговорились:
приходилось делать. Мы шли пешком, чтобы лучше увидеть страну, но все равно
па нас смотрели свысока, а может быть, это только казалось, скорее всего,
казалось, скорее всего, никому в машинах не было до нас дела. Но мы ведь
знали, что многие израильтяне относятся к олимам высокомерно, и это
высокомерие мы слышали даже в шуршаньи шин.
приветствовал нас незнакомым жестом, похоже, как своих. Тогда я поняла, что
надо снять белую косынку, которой прикрыла от солнца голову. Возможно,
косынка была похожа на головные уборы мусульманок и ввела его в заблуждение.
Но нет, подняли руку -- проголосовали, впорхнули в машину. Да еще попался
велосипедист, остановили, разговорились, оказалось, тоже олим. Раньше, как и
мы, ходил пешком, даже в Акко -- ого, далековато! А теперь обзавелся железным
конем -- выручает. Он попрощался и поехал вперед, но быстрее свернул за
забор, где были сложены какие-то плиты. Наверное, что-то искал для
хозяйства.
вдоль дороги попадались деревья, но подойти к ним было почти невозможно из-
за камней и мусора, а сами деревья были запылены и унылы. Мы искали какой-
нибудь отрады для глаз, но было грустно.
знакомой мы впервые ехали по Галилее. Расстилающиеся вдали анфилады гор,
зеленых и каменисто-серых, это может быть, не так экзотично, как горы
пышного Кавказа, но почему-то именно они, эти сливающееся с небом горы
Израиля заворожили меня, и ком подступил к горлу, словно и во мне заговорил
голос моих предков.
попадались пакеты с отбросами, мусор. Немалую часть пути мы шли мимо
гигантской свалки. Она расстилалась слева от дороги сколько видел глаз.
привыкнуть и относиться спокойно? Как люди до сих пор не вышли из домов с
лопатами, метлами, носилками, тачками и не навели порядок, тот самый поря¬
док, который у всех здесь постоянно на языке -- беседер?
подешевле, прибавляли свои пакеты с отбросами к тем, что уже валялись на
дороге: выкидывали их из окон машин. Машина была их владением. "Частное вла¬
дение" -- эти слова мы часто слышим здесь. За окнами машины -- не их
собственность, как и за окнами квартир.
на улице летит сверток -- в зеленые кусты у чужого двора. Может, и я научусь
бросать наземь кожуру мандарина, а не нести ее в руке, пока не найду ящик
для мусора, а иногда и класть в сумку, чтобы выбросить дома. Или для этого
нужна другая ментальность?
очень чисто -- в домах. Значит, за пределами частных владений можно не
заботиться о порядке? Или это не наша земля?
Европы:
мне говорят, что мы грязные, если я так люблю чистоту? А тут, теперь я
думаю, что может быть, они и правы...
шли под жарким солнцем. Впереди была Хайфа. Она карабкалась вверх, в гору и
издали виделась прекрасной и романтичной, словно из вечности, из глубины
мироздания тянулась ввысь.
олимов, но приезжали мы сюда на автобусе и сразу попадали в деловой и
торговый центр. Сейчас мы подошли к Хайфе со стороны шоссе, ведущего в
город, но не стали подниматься вверх к центру, а свернули направо, огибая
подножье горы, к тому району, где живут наши друзья.
другую Хайфу с ее дивным Кармелем, но в тот раз слева от нас тянулись
кварталы разрушенных и полуразрушенных домов. Я видела пустые глазницы окон.
Наверное, здесь когда-то жили арабы, а теперь никто не живет, и никому здесь
селиться нельзя, потому что эти развалины имеют владельцев. Или что-то вроде
того. Разбираться в этом тяжело и грустно. И мне пока не хочется. Я просто
не могу понять и приемлеть, что в маленьком Израиле может существовать
разрушенный, мертвый, как у Уэльса, город.
это тем, кто приедет вслед за нами. Но тогда я смотрела на расстилающуюся
передо мной панораму и мне было жутко.
длинными рядами разрезали вдоль и поперек сравнительно небольшую площадку
нашего городского рынка. Даже старые знакомцы -- яблоки и апельсины --
выглядят здесь наряднее и ярче. Каждое это чудо природы хочется взять и,
прежде чем положить в сумку, подержать в руках. Кажется, будто прикасаешься
к влитым в него энергии солнца и сокам земли.
продают, ты -- покупаешь.
нейлоновый пакет. Пожалуйста. Берите. Выбирайте, что вам нравится. Для него
это -- не чудо природы, для него это -- деньги. Живые, звенящие, шуршащие.
оранжевую, красную сладкую и сочную энергию солнца, тоже есть поэты. Мужчина
лет тридцати, он торгует всегда на одном и том же прилавке, кудрявый, словно
цыган, и быстрый, как юноша, с лицом улыбчивым и довольно красивым, кричит,
подбрасывая в руках округлые краснобокие помидоры:
помидоры -- симфония-я!
в беседу на рынке, я спросила у этого веселого жонглера:
слушает по телевизору. И нравится ему слушать симфонический оркестр.
из олимов пытался предложить ему за помидоры не три, а два с полтиной.
выбирая, кладу в сумку плоды. Рядом со мной бывалый покупатель, наверное,
сабра, привычно перекидывает красно-оранжевые шары, метко выхватывая из
холма плодов лучший, и отправляет его в свою сумку. Дюжий молодец глядит на
него уважительно и терпеливо, меня же окидывает понимающим взглядом. Он
знает, что у старожила денег побольше моего, но он не заплатит ему ни агоры
лишней, как и он сам не отдаст ни на агору дешевле. А я новичок. Он знает,
что денег у меня мало, но я заплачу ему столько, сколько он скажет.
отсчитываю ему столько, сколько он сказал. Потом я соображаю, что можно было
купить дешевле. А спустя время я научусь, услышав цену, говорить "нет" и
отходить, не торгуясь, но и не покупая.
рев: "Ше-е-ке-е-ель!"
волосы и черные-черные глаза. Лицо у него смуглое, наверное, естественный
цвет стал еще более темным -- мальчишка всегда под солнцем. Я вижу его на
базаре всякий раз, когда прихожу, кажется, он неотъемлемая часть этого
пестрого шумного скопища. Откуда его предки? Из Марокко? Из Грузии? Почему
он не ходит в школу и здесь проходит свои жизненные университеты?
работает, поднося ящики и подсыпая в лотки зеленые, оранжевые, красные
плоды, равняя плоды в лотках, чтобы выглядели красиво. Он научился уже быть
ловким хозяином и, глядя глаза в глаза, уговорит кого хочешь взять гору
каких-то овощей задешево -- их сегодня уже не продать, а везти обратно такую
малость нет смысла, себе дороже. Мальчишка проворно ссыпает с лотка в пакет
весь остаток -- плохое, хорошее -- и сует мне в руки:
русском и, получив деньги, мгновенно отворачивается, я его больше не
интересую.
килограммов? -- в таком количестве мне не нужна, но я знаю, что завтра почти
столько, сколько я заплатила за все, придется выложить за килограмм.
старцам, хозяйски стоящим за прилавками и привычно бросающим па чаши весов
пакеты с плодами. Время от времени то один из них, то другой вплетает свой
голос в общий базарный гул: