всегда поэзией, я многие страницы вашего романа будут жить, доколе не
забудется русский язык.
оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и
благодарности нашей. В дело же Волынского играет он лице мученика. Его
донесение Академии трогательно чрезвычайно. Нельзя его читать без
негодования на его мучителя. О Бироне можно бы также потолковать"
[А.С.Пушкин. Полн. собр. соч. - М. - Л., 1949, т. XVI, с. 62].
персонажи его романа верны реальным их прообразам, и так сформулировал свой
основной творческий принцип: "... историческую верность главных лиц моего
романа старался я сохранить, сколько позволяло мне поэтическое создание, ибо
в историческом романе истина всегда должна уступить поэзии, если та мешает
этой. Это аксиома" [А.С.Пушкин. Полн. собр. соч. - М. - Л., 1949, т. XVI, с.
67]. Аксиома эстетики романтической, добавим мы.
"беспристрастный, как Судьба", воссоздавая драматическую эпоху прошлого, не
должен "хитрить и клониться на одну сторону, жертвуя другою. Не он, не его
политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие должно...
говорить в трагедии, - но люди минувших дней, их умы, их предрассудки... Его
дело воскресить минувший век во всей его истине" [А.С.Пушкин. Полн. собр.
соч. - М. - Л., 1949, т. XI, с. 181].
совести которого лежит тяжкое преступление. Но пушкинский герой не только
ловкий и хитрый своекорыстный политик. Это и умный, дальновидный правитель,
вынашивающий планы государственных преобразований, и нежный, заботливый
отец. Если в знатности он уступает многим боярам-рюриковичам, то умом и
энергией превосходит их. Более того, испытывая муки совести, терзаясь
раскаянием, Борис несет свою нравственную кару не как заурядный преступник,
а как человек недюжинной внутренней силы. Прежде чем сломиться под ударами
судьбы, он судит и осуждает себя сам. Столь же объемен, внутренне сложен
пушкинский образ Самозванца. Томящийся в монастырской келье инок таит в себе
юношеский порыв к свободе, стремление познать большой мир, изведать его
радости и наслаждения. В любви к Марине Самозванец - своего рода поэт, да и
вообще поступки, увлекающие его навстречу преступлению и гибели, отмечены
печатью рыцарства и артистизма. Лажечникову-романисту подобное сложное
понимание исторических характеров осталось чуждо, его не интересовало
противоречивое сочетание в человеке исторического добра и зла. В "Ледяном
доме" свет и тень образуют две стихии, резко и непримиримо противостоящие
друг другу. И хотя Лажечников посредством ряда внешних, бытовых деталей
сообщает образам своих положительных и отрицательных героев известную
жизненность, этого мало, чтобы его персонажи стали подлинными живыми людьми
из плоти и крови, а мир их чувств и их идей обрел внутреннее самодвижение.
отношении к действительности был спором между реалистом и романтиком.
Созданные Лажечниковым образы Бирона, Волынского, Тредьяковского не могли
встретить сочувствия у реалиста Пушкина: своей однолинейностью они
противостояли пушкинскому идеалу широкого, многостороннего изображения
характеров.
Тредьяковского: имя его для Пушкина-лицеиста - символ бездарной и
бессмысленной метромании, олицетворение неуклюжего литературного
староверства. Однако уже с начала 1820-х годов знакомство Пушкина с трудами
Тредьяковского по русскому языку и стихосложению расшатывает представления о
нем, бытовавшие в кругах, близких к "Арзамасу", а в 1830-х годах интерес его
к Тредьяковскому усиливается и приобретает индивидуальный оттенок.
Исторические изучения Пушкина, связанное с ними углубление его
историко-литературных воззрений способствуют формированию взгляда поэта на
место Тредьяковского в русском литературном развитии. В связи с все
усложняющимся положением Пушкина при дворе, воспринятым им как унижение
пожалованием камер-юнкерского звания и рядом других фактов личной его
биографии, поэт все чаще задумывается над положением писателя в России. В
новом свете предстают ему давно известные анекдоты о постоянных унижениях и
побоях, которые терпел Тредьяковский.
выражен в "Путешествии из Москвы в Петербург" (1834). "Его филологические и
грамматические изыскания очень замечательны, - читаем здесь а Тредьяковском.
- Он имел о русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и
Сумароков. Любовь его к Фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевести
его стихами и самый выбор стиха доказывают необыкновенное чувство
изящного... Вообще изучение Тредьяковского приносит более пользы, нежели
изучение прочих наших старых писателей. Сумароков и Херасков верно не стоят
Тредьяковского" [А.С.Пушкин. Полн. собр. соч. - М. - Л., 1949, т. XI, с.
253-254].
отечественной науки и словесности тогда же получила выражение в планах
пушкинской статьи "О ничтожестве литературы русской". В одном из планов
Пушкин вновь ставит Тредьяковского - стиховеда и лингвиста выше Ломоносова и
Сумарокова ("В сие время Тредьяковский - один понимающий свое дело"), в
другом же замечает, что влияние Тредьяковского "уничтожается его
бездарностью" [А.С.Пушкин. Полн. собр. соч. - М. - Л., 1949, т. XI, с. 495].
Лажечникову, где поэт отстаивал попранное в лице Тредьяковского достоинство
русского литератора и ученого. Донесение Тредьяковского Академии, которое,
по словам Пушкина, "трогательно чрезвычайно", - это его рапорт в
Императорскую Академию наук от 10 февраля 1740 года с жалобой на "бесчестье
и увечье", нанесенные ему Волынским. С последовавшим вскоре падением
кабинет-министра связано следственное дело Волынского - второй упоминаемый
Пушкиным в письме к автору "Ледяного дома" исторический источник. Оба эти
источника в 1830-х годах не были еще опубликованы и, как видно из
воспоминаний Лажечникова "Знакомство мое с Пушкиным", остались ему
неизвестными в пору работы над "Ледяным домом".
Волынского, которая шла вразрез не только с изображением этого исторического
деятеля в романе Лажечникова, но и вообще с наиболее распространенным в то
время взглядом на него. Формированию его мнения способствовало углубленное
изучение архивных материалов по русской истории XVIII века, раскрывшее
Пушкину ряд тоновых сторон личности и деятельности Волынского, и
окончательно укрепило знакомство поэта с изложением "дела" кабинет-министра.
Со сдержанным отношением Пушкина к "мучителю" Тредьяковского связана
высказанная им в том же письме характеристика Бирона, о котором Пушкин
писал, что "на него свалили весь ужас царствования Анны, которое было в духе
его времени и в нравах народа" [А.С.Пушкин. Полн. собр. соч. - М. - Л.,
1949, т. XVI, с. 62]. Эта характеристика была воспринята Лажечниковым как
"непостижимая... обмолвка великого поэта" [А.С.Пушкин в воспоминаниях
современников: В 2-х т. - М., 1974, т. I, с. 180-181]. Между тем смысл
пушкинского суждения заключался вовсе не в возвышении фигуры временщика за
счет Волынского.
охарактеризовал Бирона как "кровавого злодея". Таким образом, в оценке
личности Бирона он не расходился с Лажечниковым. Но Пушкина не могла
удовлетворять точка зрения официальной историографии, противопоставлявшей
злодея временщика добродетельной государыне и переносившей на него одного
вину за все ужасы бироновщины. Пушкин сознавал, что причины их были глубже,
коренились в "духе времени", вызвавшего к жизни деспотическую монархию XVIII
века, в особенностях национального развития, сообщивших русскому абсолютизму
поело смерти Петра черты "азиатского невежества" [А.С.Пушкин. Полн. собр.
соч. - М. - Л., 1949, т. XI, с. 14]. Что же касается исторического смысла
деятельности Бирона, то Пушкин видел его в деспотически непреклонном
пресечении всех попыток русской аристократии к установлению олигархического
образа правления, которые представлялись поэту основной консервативной
тенденцией русской истории XVIII века. Как видим, можно спорить с Пушкиным
(особенно с точки зрения наших нынешних знаний о прошлом) по существу его
исторических воззрений, но ни о какой "обмолвке" его в споре с Лажечниковым
не может быть и речи.
взаимосвязи, воспринимая каждую из них как звено единого, сложного
исторического движения. Поэтому для него приобретали такое значение
конкретные черты исторических лиц, их психология, истинные масштабы и
пропорции, присущие изображаемому моменту.
или современность, Пушкину служило познание ее социальных и
культурно-исторических сил, понятых одновременно в их исторической
неповторимости и в глубинных их связях с прошлым и будущим. "Угаданная",
воскрешенная в своей жизненной реальности эпоха должна была, согласно идеалу
Пушкина - художника и историка, засиять своей собственной, объективно
присущей ей поэзией, а не служить послушным выражением поэтической идеи
автора.
представлений, воспринимал историю Лажечников. В истории его занимали не
столько ее жизненная светотень и глубинные причинно-следственные связи,
сколько яркие драматические картины и аналогии с современностью. Свинцовые
тени николаевского царствования, трагедия героического и романтически
действенного поколения дворянской молодежи, сомкнувшиеся вокруг
императорского трона остзейцы - все это обострило художественную
восприимчивость Лажечникова и гражданскую его непримиримость к мертвящему
холоду и немецкому засилью бироновщины. Яркий романтический талант облек
живой гражданский и патриотический пафос "Ледяного дома" в образы, внятные и
для читателей 1830-х годов и для последующих поколений. И Пушкин,
справедливо оспаривавший точность исторической картины, нарисованной