спросил отец.
заявлению Дина, убедило меня, что он не очень-то высоко ставит бога, когда
дело касается лошадей. Но зато я проникся еще большей верой в отца. Я решил,
что такие люди, как мой отец, сильнее бога.
людях очень ценил, но не мог определить. Некоторые из них по ночам взывали к
богу, и мне это не нравилось. По моему мнению, они не должны были этого
делать. Мне трудно было допустить мысль, что и взрослые могут испытывать
страх. Я считал, что для взрослых не существует ни страха, ни боли, ни
нерешительности.
соломорезка раздробила кисть. Днем он бродил по палате, разговаривая с
больными, выполнял их поручения, приносил им то, что они просили.
заискивающе спрашивал:
был добр и услужлив не из сострадания, а из страха. Ему грозила опасность
потерять руку, - но ведь милосердие божие велико, и господь не оставит того,
кто помогает больным. Мик, ирландец, лежавший наискосок от меня, всегда
отказывался от его услуг, хотя и самым дружелюбным образом.
мне, меня так и подмывает бросить палку, чтобы он принес ее обратно.
бок, садился и снова ложился. Он то и дело взбивал свою подушку, поворачивал
ее и так и этак и хмуро поглядывал на нее. Когда наступал вечер, он брал со
своей тумбочки маленький молитвенник. Выражение его лица менялось, и он
сразу переставал ворочаться. Из тайников души он извлекал приличествующую
случаю серьезность и облекался в нее, как в платье.
которой было прикреплено миниатюрное распятие. Он напряженно и
сосредоточенно по нескольку минут прижимал к губам металлический крестик.
достаточной набожности; две глубокие складки залегали между его бровями, я
он медленно шевелил губами, произнося слова молитвы.
заключению, что набожность этого человека лишь подчеркивает ее отсутствие у
него, Мика.
Мик, сосредоточенно рассматривая ноготь. Покусав его, он добавил: - Разве
что изредка.
можешь поверить, хотя говорю это я сам. Это так. Да и другие то же скажут.
Спроси кого хочешь - в Борлике или хоть во всей округе. Там все ее знали. В
ясное утро скажешь ей, бывало; "Бог хорош, а, мамаша?" А она ответит: "Само
собой, Мик, только и черт не плох". Теперь таких нет.
повреждена рука, и по утрам ему разрешалось вставать, чтобы сходить в ванную
умыться. Вернувшись, он останавливался у своей кровати и, посмотрев на нее
сверху вниз, закатывал рукава пижамы, словно собираясь вкапывать столб для
забора, затем забирался под одеяло, подпирал подушками спину, клал руки
перед собой на одеяло и с довольным выражением лица оглядывал палату, словно
в предвкушении чего-то приятного.
Ангус.
повторял при этом:
цела и невредима - я бросил мешок с пшеницей на подводу, и вдруг как она
хрястнет. Вот так всегда: здоров, здоров, а потом сразу и сляжешь.
и будешь снова сидеть в пивной. А вот насчет Фрэнка ты слыхал?
сейчас ты бегаешь молодцом, а через минуту лежишь мертвецом. Когда он
выписывался во вторник, он был здоров. Как же это?
Мик.
с подносом подошла к нему, он повеселел и обратился к ней с вопросом:
на низких каблуках сновали мимо моей кровати; иногда они улыбались мне или
оста нашивались, чтобы поправить одеяло. Их тщательно вымытые руки пахли
карболкой. Я был единственным ребенком в их палате, и они относились ко мне
с материнской нежностью.
лошадьми, и когда я смотрел на носившихся взад и вперед сиделок, они
казались мне похожими на пони.
(ему нравились женщины), замету матери, что среди них есть несколько хороших
лошади, но они плохо подкованы.
казалось, что я вижу его верхом на норовистой лошади и он обязательно
улыбался. Я получил от него письмо, в котором он писал: "У нас стоит засуха,
и мне приходится подкармливать Кэтти. У ручья еще сохранилось немного травы,
но я хочу, чтобы Кэтти к твоему приезду была в хорошей форме".
отца: - У нее шея длинновата, но это честная лошадь.
увидел, мне показалось, что он из циркачей.
нет. Мне нравилась одежда отца. По ней сразу было видно, что он человек
ловкий и аккуратный. Когда я помогал ему снимать сбрую, на моих руках и
одежде оставались следы смазки, но отец ни разу не запачкался. Он гордился
своей одеждой. Ему нравилось, что на его белых брюках из молескина не было
ни единого пятнышка; его сапоги всегда блестели.
свои сапоги, эластичные и гибкие, с гордостью. Каждый вечер он садился у
кухонного очага, снимал сапоги и тщательно осматривал их, сначала один, а
затем другой: он мял руками подошву, разглаживал верх и так и этак, чтобы
проверить, нет ли признаков того, что они начали изнашиваться.
он мне. - Это очень странно. Правый выйдет из строя раньше левого.
Квинсленде и щеголял нафабренными усами. Профессор носил белую шелковую
рубашку, подпоясанную красным кушаком, и умел делать бичом двойную
сиднейскую петлю. Отец тоже умел хлопать бичом, но ему было далеко до
профессора Фентона.
коротким шагом и улыбался. Одной - рукой он придерживал на груди что-то
спрятанное под его белой рубашкой.
захотелось плакать. До прихода отца и наш дом, и старая ограда из жердей,
на, которую я взбирался, чтобы посмотреть, как он объезжает лошадей, и куры,
и собаки, и кошки - все это было вытеснено, заслонено новыми впечатлениями,
но теперь они вновь стали чем-то близким, реальным, и я понял, как мне их
недостает. И как мне недостает матери.
руку за пазуху, где было что-то припрятано, и вдруг вытащил оттуда
барахтающееся существо светло-коричневого цвета. Он приподнял одеяло и
положил мохнатый комочек ко мне на грудь.
его к себе. Это один из щенков Мэг. Лучший из всех, и мы назвали его
Аланом...
мгновение ока вся моя тоска исчезла. Бесконечное счастье наполнило меня. Я
посмотрел в глаза отцу, и оно передалось ему: я понял это потому, что он
улыбнулся мне.
одеяла: он лежал там и смотрел на меня лучистыми глазенками, дружелюбно
виляя хвостиком. Радость жизни, пульсировавшая в нем, передалась и мне,
освежая и укрепляя меня, и я уже не испытывал слабости.
хотелось, чтобы он был со мной всегда.
проходил по палате с полотенцем.
Шилова Юлия
Березин Федор
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Акунин Борис