находят тебя умной. Ты и в самом деле поумнела. Но знаешь, отчего? Это я
сделал тебя га кой. За двадцать лет ты позаимствовала у меня все, чего тебе
недоставало: взгляды, знания, даже словарь. И теперь, после долгих лет
разлуки, в тебе все еще жив тот дух, что я вдохнул в тебя, и даже письмо,
которым ты надеялась меня сокрушить, всей своей силой обязано мне.
свои силы, чтобы стряхнуть с себя злое наваждение--дело твоих рук. Не стану
перебирать все строки твоего письма. Я не хочу играть тебе на руку, причиняя
себе бесполезные страдания. Однако добавлю еще два слова. "Я горько
смеюсь,-- пишешь ты,-- когда газеты твердят о твоей силе... я никогда не
встречала человека слабодушнее тебя..." Ты отлично знаешь, Тереза, что в
данном случае ты смешиваешь две разные вещи, хотя делаешь вид, будто не
замечаешь этого. Ты не имеешь на это права. Каким я был в наших личных
отношениях -- касается только нас двоих. Теперь, как и ты, я считаю, что в
этой борьбе я был слишком слаб. Я держал себя так из жалости, но к жалости
зачастую примешивается трусость. Однако ты прикидываешься, будто не знаешь,
что человек, слабый и беспомощный в повседневной жизни, может создавать
могучие творения. А на самом деле очень часто так и бывает -- именно слабые
люди обладают громадной творческой силой. Поверь мне, Тереза, то, что
молодежь видит в моих книгах, в них действительно есть. И по зрелом
размышлении я прихожу к мысли, что, хотя ты и причинила мне много страданий,
за них-то я и должен теперь, когда боль притупилась, поблагодарить тебя.
Именно твоей постоянной ненависти я во многом обязан тем, чем я стал.
твоя злоба. Поскольку .ты не была счастлива, ты ненавидешь счастье,
выпадавшее на долю других. Поскольку тебе не свойственна чувственность, ты
презираешь наслаждение. Досада превратила тебя в проницательного и
одержимого наблюдателя. Подобно тем лучам, которые сразу обнаруживают в
громадном куске железа свищ -- угрозу его прочности, ты мгновенно
нащупываешь в человеке слабое место. Ты
это проклятый дар. Потому что ты забываешь, что достоинства все-таки
существуют и железные балки выдерживают проверку временем. Я знаю, что мне
свойственны все те слабости, которые ты так безжалостно перечислила. У тебя
зоркий глаз, Тереза, на редкость проницательный. Но слабости мои вкраплены в
такую монолитную, твердую породу, что ни одному человеку не под силу ее
сокрушить. Даже тебе это не удалось, и мое творчество, моя душа вырвались
невредимыми из-под твоей пагубной власти.
чтобы ты знала, что и я после развода с тобой узнал счастливую любовь. Я
обрел покой в браке с простой и сердечной женщиной. Мне так и видится твоя
усмешка: "Ты -- возможно, но она?.." Если бы ты хоть мельком увидела Надин,
ты поняла бы, что и она счастлива. Ведь не всем женщинам свойственна
потребность убивать, чтобы жить... Кого ты убиваешь теперь?
считать нас врагами. Не знаю, как вы относитесь ко мне. Что до меня, то я не
только не питаю к вам ненависти, но скорее, наоборот, чувствую к вам
невольную симпатию. Если прежде, в пору вашего развода, я в течение
нескольких месяцев видела в вас соперницу, которую любой ценой следовало
вытеснить из сердца моего избранника, то вскоре после моего замужества вы
стали для меня как бы невидимой сообщницей. Я уверена, что умершие жены
Синей Бороды встречаются в памяти их общего супруга. Жером,сам того не
желая, рассказывал мне о вас. А я пыталась представить себе, как вы
держались с этим человеком, таким необычным, таким трудным, и мне часто
приходило в голову, что ваша жестокость была разумнее моего терпения.
нашла много ваших писем. Одно из них произвело на меня особенно сильное
впечатление.
опубликования его "Дневника". Я не раз говорила ему, что эта страница вас
оскорбит. Я просила вычеркнуть ее. Однако этот бесхарактерный человек
проявлял редкостную твердость и упрямство, когда речь шла о его творчестве.
Ваш ответ был безжалостен. Но вы, наверное, удивитесь, узнав, что я нахожу
его не лишенным справедливости.
храню ему верность; но я способна судить о нем беспристрастно и не умею
лгать. Как писатель он достоин восхищения: он был и талантлив, и честен. О
человеке же вы сказали правду. Нет.Жером не был апостолом, во всяком случае,
если ученики принимали его за апостола, нас, своих жен, ввести в заблуждение
ему не удалось. Он всегда чувствовал потребность окружать свои поступки,
свои политические взгляды, вообще всю свою жизнь ореолом святости, но мы-то
знаем, что мотивы, побуждавшие его действовать именно так, а не иначе, были
довольно ничтожны. Он возводил в добродетель свою ненависть к светской
суете, но истинная причина этой ненависти крылась в его болезненной
застенчивости. Он всегда держал себя с женщинами как внимательный и
почтительный друг, но и в этом сказывался, как вы писали ему, скорее
недостаток темперамента, чем душевная мягкость. Он уклонялся от официальных
почестей, но и это скорее из гордости и расчета, нежели из скромности. И
наконец, ни разу он не принес жертвы, которая не обернулась бы выгодой для
него, но при этом он хотел, чтобы мы слепо верили в его ловкую
непрактичность.
и что этот человек, так сурово и проницательно читавший в душах других
людей, сошел в могилу убежденный в своей жизненной мудрости.
разочарований, потому что мне никогда не наскучивало наблюдать это вечно
меняющееся, фантастически интересное существо. Сама его двойственность, о
которой я сейчас говорила, превращала его в живую загадку. Я не уставала
слушать его, расспрашивать, изучать. В особенности меня трогала его
слабость. В последние годы я относилась к нему скорее как снисходи-
любишь, когда любишь? Наедине с собой я его проклинала, но стоило ему
появиться -- и я прощала все. Впрочем, он и не подозревал о моих страданиях.
Да и к чему? Я считала, что женщина, которая сорвала бы с него маску и
показала ему в зеркале его подлинное лицо, навлекла бы на себя ненависть
Жеро-ма, ни в чем его не убедив. Даже вы решились высказать ему правду
только тогда, когда поняли, что он для вас потерян безвозвратно.
расстались, Жером, живя со мной, год за годом только и делал, что вновь и
вновь описывал историю вашего разрыва. Вы были его единственной героиней,
главным персонажем всех его книг. Всюду под различными именами я вновь и
вновь узнавала вашу прическу флорентийского пажа, вашу величавую осанку,
вашу резкую прямоту, надменное целомудрие и жесткий блеск ваших глаз. Ему
никогда не удавалось изобразить мои чувства и мои черты. Он неоднократно
принимался за это, желая доставить мне удовольствие. Ах, если бы вы знали,
как я страдала каждый раз, видя, как образ, который он лепит с меня, помимо
воли скульптора, постепенно приобретает черты женщины, похожей на вас. Один
из его рассказов назван моим именем -- "Надин", но разве не ясно, что его
героиня, неприступная и мудрая девственница,--тоже вы? Сколько раз я,
бывало, плакала, переписывая главы, в которых вы появляетесь то в роли
загадочной невесты, то в роли неверной, обожаемой жены, то в роли злодейки
-- ненавистной, несправедливой и все-таки желанной.
дурными воспоминаниями, которые вы оставили по себе. А ведь я старалась
сделать его жизнь спокойной, безмятежной, чтобы он мог целиком посвятить
себя творчеству. Теперь я задаюсь вопросом, права ли я была? Быть может,
великому таланту нужно страдать? Быть может, однообразие для него пагубнее
ревности, ненависти и боли? Ведь и вправду, самые человечные свои книги
Жером написал в те годы, когда вы были его женой; а оставшись без вас, он
все время мысленно возвращался к последним месяцам вашей совместной жизни.
Даже жестокость вашего письма, которое
пытался на него ответить и в мыслях своих и в книгах. Его последнее,
незаконченное произведение, рукопись которого хранится у меня, представляет
собой нечто вроде беспощадной исповеди, в которой он, пытаясь себя
оправдать, предается самоистязанию. Ах, как я завидую, мадам, той страшной
власти тревожить его сердце, какую вам давала ваша неуязвимая холодность.
хотелось вам это высказать. Потому, что только вы одна можете это понять, а
также потому, что моя искренность, я надеюсь, расположит вас ко мне и вы
согласитесь оказать мне небольшую услугу. Вам известно, что после смерти
Жерома о нем много пишут. На мой взгляд, суждения о его творчестве
недостаточно глубоки и не очень справедливы, но в эту область я не намерена
вторгаться. Критики имеют право на ошибки: потомство вынесет свой приговор.
Я считаю, что книги Жерома относятся к числу тех, которым суждено пережить
их автора. Но я не могу сохранять такое же спокойствие, когда биографы
искажают облик Жерома и мою жизнь с ним. Подробности семейного быта Жерома,
интимные черты его характера были известны только нам с вами, мадам. После
Маккарти Кормак
Ильин Андрей
Белов Вольф
Каргалов Вадим
Глуховский Дмитрий
Сапковский Анджей