не вышло как-то.
натурщиком работаешь?
Он порылся в кармане и бросил на стол мятую сторублевку. - А ну, валяй-ка
в "Гастроном"... Только живо!..
7
совещаний. Просто бродила по городу. Бог знает когда в последний раз
бродила вот так, одна, по улицам, по переулочкам. Когда-то очень это
любила, потом почему-то не стало хватать времени.
мгновенная. Она забежала от потоков воды в ресторан - как оказалось,
чешский. Чтоб не стоять без дела, взяла кружку пива и порцию странных,
толстых, каких-то вывернутых наизнанку колбасок, именовавшихся
"шпекачками". Пиво было очень холодное, ломило зубы, но приятное и
хмельное.
промокшие, босые, веселые. Тут же у входа, прыгая на одной ноге и не
переставая хохотать, девушка надела туфли, которые парень вынул из-за
пазухи. Сели за соседний столик и тоже заказали пива.
лишний раз посмеяться, - Кира с грустью подумала, что сейчас вряд ли бы
уже сняла вот так туфли и побежала шлепать по лужам. А ведь... В каком
году это было? В тридцать шестом, тридцать седьмом? Гроза почище этой
застала их как-то с Вадимом на Крещатике. Это была даже не гроза, это был
потоп. Тогда залило нижние этажи и подвалы, и об этом даже писали в
газетах. Крещатик, наполненный мутными потоками с улицы Ленина, Прорезной,
Лютеранской, превратился в бурную, многоводную реку. И они так же, как эта
парочка, хохоча от радости, по колено в воде пытались добраться до своего
дома. А там тоже был потоп - крыша протекла, всю комнату залило, и в
раковину пришлось вылить три полных ведра отжатой тряпками воды. Сколько
смеху было тогда: наконец-то пол помыли, а то все собирались,
собирались...
в какой-то захудалой столовой, кажется, на Ленивке, недалеко от музея
Пушкина, и просидели там, пока ее не закрыли. Водки здесь не подавали, и,
хотя Кира Георгиевна сказала "и очень хорошо", Вадим сбегал все-таки в
соседний магазин. Пить пришлось из граненых стаканов, делая вид, что это
нарзан.
Мишке ("Неужели уже папаша? Ай-ай-ай!"), о старых киевских друзьях, - из
них кто погиб, кто исчез, а кто если и жив, то как-то волею судеб и
времени отдалился. Вадим слушал внимательно, почти не перебивая. Потом,
пересекая Арбатскую площадь, они дружно поругали новый памятник Гоголю и
заговорили о скульптуре вообще, о Килиной работе, и тут Вадим сказал, что
он очень рад, что Киля добилась таких успехов в деле, которое так любит.
"Это не всем удается", - сказал он. Кира Георгиевна промолчала. Потом они
несколько минут шли молча, и Кира Георгиевна мучительно искала тему для
разговора, и тогда он сказал: "Может, зайдем куда-нибудь, я что-то
проголодался". И они зашли в эту самую столовую.
него сверху (они устроились наверху, на балкончике) и думала о том, как
он, в общем, мало изменился, хотя походка и стала не такая уж легкая и
молодая, как была.
бутылку нарзана и, разлив водку, спросил:
услыхала свой голос, чужой, далекий, не ее.
Куда? К кому? Вот она сидит за этим красным, покрытым стеклом столом и
смотрит в тарелку, и перед ней стакан с какой-то гадостью, и ни о чем она
еще не спросила и не знает, что спрашивать и как спрашивать, и вообще,
нужно ли спрашивать, и он тоже молчит, тоже не спрашивает. Когда они шли
мимо Гоголя, она сказала, что старый памятник поставили совсем недалеко,
во дворе того дома, где Гоголь умер, и что там ему даже лучше, и он
сказал: "Реабилитировали старика", а она даже не спросила, реабилитировали
ли его самого. И сейчас она сидит, и смотрит в тарелку, и выпьет эту
водку, которая ей противна, выпьет потому, что так надо, так полагается и
считается, что от этого становится легче...
фотографию: двухлетний мальчик в кудряшках, забавный, большеглазый,
удивленный и чуть-чуть кривоногий.
трясутся.
прошло двадцать лет, даже больше, и за эти двадцать лет всего было
столько, что и не разберешься. И вот они опять вместе, и ей уже никто не
нужен - ни Николай Иванович, ни Юрочка, никто...
никогда тебе не врала. И сейчас не вру. Я такая, как есть. Прими меня
такой...
медленно вращая перед собой стакан, и тоже смотрел на нее. И в глазах его,
таких знакомых голубых глазах, в которые она не могла до сих пор
взглянуть, она прочла то, на что, может быть, уже и не имела права -
ожидание. И она поняла вдруг, что все, что до этой минуты стояло между
ними, рухнуло.
быть такой Вовка. И было бы ему сейчас двадцать лет, а может, и больше.
уже брился, и курил, и за девочками бы ухаживал, а может, и женился бы, и
был бы у него сын такой, как этот Вовка... И тут Кира невольно подумала:
ведь Юрочке как раз столько лет, сколько могло быть их сыну.
она попросила, чтоб он еще рассказал о себе, что хочет. И он рассказал. Он
уже пять лет женат - правда, не расписан. Первый ребенок у них умер,
второй жив и здоров, рахит пройдет, ножки уже заметно выпрямляются. Жену
зовут Марья Кондратьевна, или просто Муся, она моложе его на десять лет,
попала на Север позже, чем он, хороший товарищ. Она выходила его в
госпитале, она врач по специальности. Красивая ли? Да как сказать -
наверно, обыкновенная. Карточки у него с собой нет. Высокая, худая, теперь
немного пополнела, глаза голубые, была когда-то брюнеткой, сейчас сильно
поседела.
что к жене своей он относится хорошо, может быть, даже любит ее. И Кира
Георгиевна вдруг почувствовала, что ей не хочется видеть эту женщину, даже
на карточке.
Вадим все рассказывал о себе. Кира молча слушала. Он говорил негромко,
спокойно, ничуть не стараясь ее разжалобить или поразить.
дрожащими огнями воду. Вадим накинул на нее свой пиджак, обнял за плечи.
Так они стояли и молчали, говорить уже не хотелось.
двадцать лет. У него седые волосы, искривлен нос, появились морщины. Они
не могли не появиться, но, может быть, их было бы меньше, если б все эти
годы он жил в Киеве, в Москве, рядом с нею или даже побывал на фронте. И
все же пальцы его - она чувствует их на своем плече - остались такими же
сильными, может быть, стали даже сильнее, а глаза... Она на всю жизнь
запомнит его глаза, его взгляд - там, за столиком с красным стеклом, -
великодушный, все понимающий, все-все понимающий взгляд...
не сказал и пошел дальше. Потом, когда начало уже светать и Москва-река из