- Зачем художнику черепица, если у него дом покрыт шифером?
И тотчас Хенек Галембка сбегал в магазин за четырьмя бутылками пива, а
остальные молчали, чтобы не выставить себя на посмешище поспешным и
необдуманным ответом.
Пили пиво, курили сигареты. Кто-то вставал с лавки и уходил, другой
приходил и садился. И так - до шестнадцати, когда завмаг закрыла решетку на
дверях и потопала к дому. И тогда снова старый Крыщак сказал:
- Князь Ройсс, помню, привез из Парижа плетеное кресло. И попугая. Все
спрашивали - зачем ему плетеное кресло и попугай? А он сидел в кресле и чай
пил. А попугай болтал. Два слова знал: "раус" и "штилле".
В сумерках они разошлись, а потом о черепице говорили во многих домах.
При свете лампочек, при включенных телевизорах. Во Франкфурте-на-Майне убит
начальник полиции, телевизионный диктор подчеркнул "р" в слове "анархисты",
Крыщак головой кивнул, мол, понимает, о чем речь, потому что князь Ройсс
тоже когда-то ругал при нем анархистов. Но своим невесткам Крыщак сказал:
- Не поверите мне. Художник черепицу вез. Из хорошо обожженной глины.
На заднем сиденье лежала. Одинешенька.
Одна из невесток аж за сердце схватилась:
- Боже милостивый, черепицу, говорите, отец, привез? Одну?
- Одинешеньку...
В приемном покое доктора Негловича запахло духами. Прибежала жена
писателя, пани Басенька. Два крестьянина ждали перед дверьми кабинета, но
пани Басенька ворвалась к доктору, как только из кабинета вышла какая-то
баба из Белых Грязей.
- Вы слышали, доктор, что художник вернулся из Парижа? Сегодня в
полдень... Вроде бы привез новую девку и одну черепицу.
Она расстегнула белую дубленку, натянула зеленый свитерок на больших,
торчащих вперед грудях. Соски выделялись, как две пуговки, потому что она
никогда не носила бюстгальтера. Она думала, что, может быть, доктор, как
обычно, ухватится за одну из пуговок и покрутит ее своими нежными пальцами.
Очень она это любила. Но доктор отвернулся к окну и задумался.
- Одну черепицу привез. На заднем сиденье, - повторила пани Басенька,
потому что была уверена, что именно об этом думает доктор Неглович.
- Да, да, да... - пробормотал доктор таким тоном, что пани Басенька аж
покраснела.
Потому что, непонятно почему, ей вспомнилось то, что некоторые женщины
в деревне говорили о докторе - мол, он сначала женщину унизит, прежде чем на
нее лечь. Но в чем заключалось это унижение, никто точно не знал. Вспомнила
пани Басенька и совет, который дал ей доктор, чтобы она готовила мужу отвар
мелколистной липы, но не ее же была вина в том, что писатель не любил
отвара. Она поднялась со стула.
- Пойду уж. Не буду вам мешать, - вздохнула она, снова обдергивая
свитерок.
Доктор тоже встал. Сделал два шага к пани Басеньке, левой рукой минутку
ласкал ее груди.
- Не беспокойтесь, пани Басенька, - сказал он. - Дело с черепицей мы
скоро выясним. Медицина знает разные случаи...
Она выбежала из кабинета раскрасневшаяся, удивительно разогретая
изнутри. Перед домом снова расстегнула дубленку, так ей сделалось жарко,
хоть на улице был мороз. "Чудный мужчина этот доктор", - думала она,
поспешая по снежной колее.
Писатель Непомуцен Мария Любиньски четвертый раз выстукивал на машинке
фразу для первой главы своей повести. Фраза эта все время казалась ему
шершавой, нескладной, запутанной, как груда хвороста, брошенная в лесу.
Пожалуй, лучше всего звучал первый вариант: "Он стоял возле Луизы, чувствуя
на щеках теплое, почти летнее дуновение от воды. Несмотря на то, что уже
наступила осень, день исключительно ясный и безветренный". Может быть,
недоставало слова "был", чтобы фраза стала законченной"день был
исключительно ясный и безветренный". Он написал слово "был", потом его
вычеркнул, потому что оно производило впечатление чего-то лишнего, потом
снова дописал это "был", добавил "безоблачный", пока не почувствовал, что
его охватывает отвращение к собственной работе. Тогда-то в его рабочий
кабинет с двумя выходящими на залив окнами, сквозь которые каждую ночь был
виден на другом берегу свет в доме доктора, вошла жена писателя. Из-под
расстегнутого кожушка виднелись ее высокие груди, лицо ее было
раскрасневшимся от мороза, глаза блестели. Посмотрев на нее, писатель с
печалью подумал, что женат третий раз и снова, как и прежде, взял в жены
обыкновенную потаскушку.
- Выглядишь так, будто вернулась от доктора, - заметил он язвительно.
- Ну да, - рассмеялась она, садясь бочком на лавку, покрытую шкурой
вепря. - Не хотела мешать тебе работать, а должна была поделиться с
кем-нибудь новостью о приезде художника. Представь себе, мой дорогой, он
приехал с новой девкой. Никогда не угадаешь, что он вез на заднем сиденье.
Черепицу! Обыкновенную черепицу.
Они долго молчали. Она присматривалась к нему с нахальной - по его
мнению - улыбкой, и он отвернулся к окну. Подумал, что, конечно, он мог бы
развестись и жениться в четвертый раз, нужно ведь переделывать и
совершенствовать свою жизнь, как фразу в книжке. Но была ли гарантия, что он
снова не наткнется на такую же.
- И что сказал доктор? - бросил он в сторону окна, будто вызов в адрес
огонька на другой стороне залива.
- Спросил, пьешь ли отвар из липы мелколистной...
- Ненавижу отвар из липы. - Он отвернулся от окна и посмотрел ей в
глаза. - Однако ты могла бы пригласить доктора на ужин. Дело об этой
черепице требует обсуждения. Художник привез черепицу? Не тащил же он ее аж
из Парижа?
- Думаю, что девка тоже здешняя, - подтвердила она с каким-то глубоким
удовлетворением.
В одиннадцать они уже лежали на большой деревянной кровати в спальне,
где было очень тепло, потому что осенью печник из Трумеек переложил им
кафельную печь. Маленького ведерка угля хватало, чтобы целые сутки печь
сильно грела. У пани Басеньки была привычка спать голой, в одних плавках,
которые муж должен был с нее стягивать, когда хотел иметь с ней
удовольствие. Ей нравилось в таких ситуациях, если мужчина что-то с нее
снимал или даже сдирал. Больше всего, однако, она любила, когда муж ласкал
ее в темноте или брал потихоньку, как бы украдкой. К сожалению, с ранней
осени до самой весны он очень долго разогревался в постели, несмотря на
теплую печь и толстую перину. Чаще всего засыпал, так и не отважась на
любовную забаву. Итак, они лежали оба навзничь, он - натянутый, как струна,
потому что ждал, пока кровь прильет ему к ногам и разогреет их хоть немного,
а она правой ладонью гладила его сначала по твердому гладкому животу, потом
приподняла свою левую грудь и взяла пальцами торчащий сосок. Она знала, что
муж не спит, и спросила:
- Правда, ты не знаешь, каким образом доктор унижает женщину, прежде
чем в нее войти?
- Не знаю. Говорил тебе много раз, что не знаю, - ответил Любиньски. -
В деревне об этом разное болтают, но ничего конкретного узнать невозможно.
Еще долго они лежали так рядом, а потом она тихо вздохнула, потому что
чувствовала, что и в эту ночь обойдется без любви.
О том,
что мужчина и женщина должны жить не рядом,
а вместе, а также о мечтах, которые навевает лес
На штабной карте коменданта отделения милиции в Трумейках Скиролавки
выглядят как большой серп, своим острием охватывающий голубой залив
огромного озера Бауды. Рукоять серпа велика, ее образует асфальтовое шоссе,
ведущее в Трумейки. По обе стороны шоссе находятся усадьбы богатейших
хозяев, крытые черепицей дома из красного кирпича, сараи и хлевы. Все дома
стоят лицом к дороге, при них маленькие садики, чаще всего огороженные
сеткой, покрашенной в разные цвета. На задах усадеб тянутся пашни и луга,
открытые в сторону Трумеек, а на горизонте замкнутые черной стеной лесов.
В месте, где рукоять серпа смыкается с острием, - уже залив. Шоссе
здесь сворачивает вправо и вдоль высокого откоса обегает озеро полукругом,
дальше идет прямо, в глубь дремучих лесов, до самого городка Барты. А острый
конец серпа заходит на короткий полуостров, врезающийся в озеро и отделяющий
залив от безграничия вод Бауды. Весь этот полуостров вместе с садом.
огородом, домом, хозяйственными постройками, а также небольшой пристанью -
собственность доктора Яна Крыстьяна Негловича.
Центр деревни помещается на стыке залива и шоссе, у основания серпа, а
значит - почти напротив полуострова, отделенного от этого места километровой
полосой воды. Здесь находятся автобусная остановка, школа, пожарная каланча,
продуктовый магазин, почта, клуб молодого крестьянина, библиотечный пункт, а
также кладбище. Возле живет плотник Севрук, стоят два сарая, принадлежащие
рыболовецкой бригаде, и кузница. От сараев дорога поворачивает вправо и
полукругом обегает залив. Здесь дома и усадьбы заселены лесными работниками
и размещаются только по одну сторону дороги, ближе к озеру. Построены они из
красного кирпича и развернуты лицом к шоссе. Сзади находятся хозяйственные
постройки, которые загораживают вид на озеро. Хотя не везде. Писатель
Любиньски, когда в свое время купил дом у одного лесоруба, велел сломать
сарай, вырубить кусты над заливом и открыл себе вид на озеро. У торца он
выкопал подземный гараж и построил над ним террасу, откуда, расположившись
на лежаке, он видит бесконечность вод и дом доктора на полуострове. Немного
дальше, на месте усадьбы, сожженной во время войны, несколько лет тому назад
построили домик, крытый шифером. Там поселился художник Богумил Порваш. Из
Каменистый Артем
Черепнин Владимир
Перумов Ник
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Вронский Константин