К счастью, выход был: Нишио-сан. Она говорила только по-японски, что
ограничивало ее общение с моей матерью. Я могла тайком поговорить с ней,
спрятавшись за ее языком.
- Нишио-сан, почему мы умираем?
- Ты что, разговариваешь?
- Да, но не говори об этом никому. Это секрет.
- Твои родители обрадовались бы, если бы узнали, что ты разговариваешь.
- Это им будет сюрприз. Почему мы умираем?
- Потому что так угодно Богу.
- Ты действительно так думаешь?
- Я не знаю. Я видела, как умерло много людей: мою сестру раздавил
поезд, мои родители погибли во время бомбардировки в войну. Не знаю, хотел
ли Бог этого.
- Ну, так почему мы умираем?
- Ты имеешь в виду твою бабушку? Это нормально - умереть, когда
состарился.
- Почему?
- Когда много прожил, устаешь. Умереть для старого человека это как
лечь спать. Это хорошо.
- А умереть, когда еще не состарился?
- Про это я не знаю, почему так происходит. Ты понимаешь все, что я
рассказываю?
- Да.
- Значит, ты говоришь по-японски, раньше, чем научилась говорить
по-французски?
- Нет. Это то же самое.
Для меня не было языков, но был один большой язык, из которого можно
было выбирать японские или французские варианты, как захочется. Я еще не
слышала языка, которого бы не понимала.
- Если это одно и то же, как ты объяснишь то, что я не говорю
по-французски?
- Я не знаю. Расскажи мне про бомбардировки.
- Ты уверена, что хочешь это услышать?
- Да.
И она начала рассказ о кошмаре. В 1945 году ей было 7 лет. Однажды
утром, бомбы посыпались дождем. В Кобе их было слышно уже не первый раз,
издалека их не доставало. Но в то утро Нишио-сан почувствовала, что наступил
их черед, и она не ошиблась. Она осталась лежать на татами, надеясь, что
смерть застанет ее спящей. Внезапно, прямо рядом с ней раздался взрыв такой
силы, что малышке сначала показалось, что ее разорвало на тысячу кусков.
Сразу же вслед за этим, удивленная, что выжила, она захотела убедиться, что
все ее члены все еще прикреплены к телу, но что-то ей мешало: прошло
какое-то время, пока она поняла, что погребена.
Тогда она начала копать руками, надеясь, что двигается к верху, в этом
она была не уверена. В какой-то момент она коснулась в земле чьей-то руки,
она не знала, чья она была, она даже не знала, присоединялась ли эта рука к
телу - единственно в чем она была уверена, то это в том, что рука была
мертва, за неимением ее обладателя.
Она ошиблась направлением и перестала копать, чтобы послушать. "Я
должна двигаться в сторону шума: там жизнь". Она услышала крики и попыталась
копать в этом направлении, возобновила свой труд крота.
- Как ты дышала? - спросила я.
- Я не знаю. Как-то получалось. И вообще, есть животные, которые живут
под землей и дышат. Воздух поступал с трудом, но все-таки поступал. Будешь
слушать дальше?
Я с энтузиазмом требовала продолжения.
В конечном счете Нишио-сан выбралась не поверхность. "Здесь жизнь" -
говорил ей инстинкт. Он обманул ее: там была смерть. Среди разрушенных домов
валялись части человеческих тел. Девочка успела узнать голову своего отца
прежде, чем одна из бесчисленных бомб разорвалась и глубоко похоронила ее
под обломками.
Под крышей своего земляного савана она сначала спросила себя, не стоило
ли остаться там: "Здесь я в большей безопасности и здесь меньше ужасов, чем
там". Понемногу она начала задыхаться. Она стала копать на шум, ужасаясь при
мысли о том, что она увидит на этот раз. Но она напрасно волновалась: ничего
увидеть было нельзя, потому что едва она показалась на поверхности, как тут
же оказалась на 4 метра глубже.
- Я не знаю, сколько часов это длилось. Я копала, копала и каждый раз,
когда я оказывалась на поверхности, я снова была погребена новым взрывом. Я
уже не знала, зачем я лезла вверх, но я лезла, потому что это было сильнее
меня. Я уже знала, что мой отец был мертв, что у меня больше не было дома,
но я еще не знала о судьбе моей матери и моих братьев. Когда дождь из бомб
прекратился, я была поражена, что все еще жива. Расчищая землю от мусора, мы
наткнулись понемногу на трупы тех, кого не доставало, моей матери и братьев.
Я завидовала своей сестре, раздавленной поездом двумя годами раньше и тем
самым, избежавшей этого зрелища.
Поистине у Нишио-сан были прекрасные истории для рассказа: тела там
всегда оказывались разорванными на куски.
Поскольку я все более удерживала при себе свою няню, мои родители
решили нанять вторую японку, чтобы помочь ей. Они дали объявление в деревне
Шукугава.
У них не было трудностей с выбором: пришла всего одна женщина.
Кашима-сан сделалась второй нянькой. Она была противоположностью
первой. Нишио-сан была молодой, доброй и милой она была некрасива и
происходила из бедных слоев народа. Кашима-сан было лет пятидесяти и
обладала красотой столь же аристократической, как ее происхождение: ее
великолепное лицо глядело на нас с презрением. Она принадлежала к той старой
японской знати, которую американцы уничтожили в 1945 году. Она была
принцессой в течение 30 лет, и однажды оказалась без титула и без денег.
С тех пор она зарабатывала на жизнь трудом служанки, как тот, что мы ей
предложили. Она считала всех белых виноватыми в своем унижении и ненавидела
нас в массе. Ее прекрасные утонченные черты и высокомерная худощавость
внушали уважение. Мои родители разговаривали с ней с почтением, как с важной
дамой она с ними не разговаривала и старалась работать как можно меньше.
Когда моя мать просила ее помочь ей в чем-то, Кашима-сан вздыхала и бросала
на нее взгляд, говоривший: за кого вы меня принимаете?
Вторая гувернантка обращалась с первой, как с собакой, не только из-за
ее скромного происхождения, но также потому, что она считала ее
предательницей, заключившей договор с врагом. Она оставляла всю работу
Нишио-сан, которая имела злополучный инстинкт подчинения своей государыне.
Та нападала на нее по малейшему поводу:
- Ты заметила, как ты с ними разговариваешь?
- Я разговариваю с ними так же, как и они со мной.
- У тебя никакого чувства чести. Тебе не достаточно, что они унизили
нас в 1945 году?
- Это были не они.
- Это то же самое. Эти люди были союзниками американцев.
- Во время войны они были маленькими детьми, как и я.
- И что? Их родители были нашими врагами. Кошки собакам не друзья. Я
лично их презираю.
- Ты не должна была говорить так при девочке, сказала Нишио-сан,
указывая на меня подбородком.
- При этом ребенке?
- Она понимает то, что ты говоришь.
- Тем лучше.
- Я люблю эту малышку.
Она говорила правду: она любила меня также, как своих двоих дочерей,
двух близнецов десяти лет, которых она никогда не называла по имени,
поскольку она не отделяла одну от другой. Она всегда называла из футаго, и я
долго думала, что это двойное имя было названием только одного ребенка,
значения множественного числа зачастую неопределенны в японском языке.
Однажды девочки пришли в дом, и Нишио-сан окликнула их издалека: Футаго! Они
прибежали как два сиамских близнеца, открыв мне тем самым значение этого
слова. Рождение близнецов должно быть в Японии проблемой более серьезной,
чем повсюду.
Я очень быстро заметила, что мой возраст обеспечивал мне особое
положение. В стране восходящего солнца, с рождения до детского сада, мы
боги. Нишио-сан обращалась со мной, как с божеством. Мой брат, сестра и
футаго уже вышли из священного возраста: с ними разговаривали обычным
образом. Я же была окасама: почтенное детское сиятельство, господин ребенок.
Когда утром я приходила на кухню, Нишио-сан становилась на колени,
чтобы быть одного со мной роста. Она не отказывала мне ни в чем. Если я
объявляла о своем желании есть из ее тарелки, что случалось часто, поскольку
я предпочитала ее еду своей, она больше не прикасалась к своей пище: она
ждала, пока я закончу, чтобы продолжить свою трапезу, если я была столь
великодушна, чтобы оставить ей что-нибудь.
Как-то в полдень, моя мать заметила эту выходку и строго отругала меня.
Тогда она велела Нишио-сан больше не допускать такой тирании с моей стороны.
Напрасно: как только мама отвернулась, мои поборы возобновились. И не без
основания: окономьяки (блины с капустой, креветками и имбирем) и рис с
тцукемоно (маринованный хрен в рассоле желто-шафранного цвета) были более
аппетитны, чем мясные кубики с вареной морковью.
Существовало две еды: в столовой и кухне. Я нехотя ела в столовой,
чтобы оставить место для кухонной еды. Я выбрала свой лагерь очень быстро:
между родителями, которые обращались со мной, как с другими и гувернанткой,
которая обожествляла меня, колебаться не приходилось.
Я была бы японкой.
Куликов Роман
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Каменистый Артем
Ибсен Генрик