Чтение 6–й страницы книги ~Не хочу, чтобы он умирал~

обносила овощными блюдами хозяина и его жену. Скотту и Атые подали по два
голубя.

- А-а, - протянул Скотт с искренним удовольствием.

- Атыя - хороший сын, - похвалила мать.

Скотт понял, что голуби были знаком почета, который семья оказывала
Атые. Отец его, давно уж ни на что не годный, кроме ухода за детьми, не
мог прокормить семью на жалкую пенсию. И Атыя содержал пятерых детей на
свое воинское жалованье.

Четверо из них наблюдали за трапезой из дальнего угла комнаты. Потом
вошла и пятая девочка посмелее, неся в руках большую живую курицу, но мать
приказала ей оставить птицу на дворе. Девочка выбросила кудахчущую курицу
за дверь и, прислонившись к столу, встала на цыпочки, чтобы поглядеть, как
Скотт и Атыя едят голубей.

Атыя проворчал, требуя, чтобы детей выгнали из комнаты:

- А-а, мать! Что же это такое!

Но детям придавало духу смелое, сияющее лицо их сестры, такое же
отчаянное, как у Атыи, но чернее и жизнерадостнее. Она не сводила глаз с
четырех голубей, которых собирались съесть эти двое мужчин.

- Смотри за своими цыплятами, не то кошка их съест, - сказал Атыя.

В ответ на этот неуклюжий маневр девочка презрительно мотнула головой.

Атыя обсосал лапки. Он разломил грудку первого голубя и стал было
обдирать с костей тонкие полоски коричневого мяса, но тут терпение его
лопнуло.

- А-а-а! - завопил он с чисто арабской несдержанностью и заколотил
кулаками по вискам, чуть не плача. - Ну, это уж слишком! На! Хочешь, чтобы
я подавился? На! - он разорвал надвое птицу, к которой еще не
притрагивался, разделил половинки на куски и роздал их пятерым детям.

- Цок, цок, Атыя! В присутствии гостя! - возмутилась мать.

- Ну, знаешь! - глаза и голос Атыи в отчаянии взывали к небесам.

- Они обедали. И ели больше, чем ты!

- А они ели голубя? Или им непременно нужно было смотреть, как я его
ем?

- Т-с-с! - сказал отец.

- Цок, цок, - сказала мать.

Скотт знал, что ему полагается продолжать есть как ни в чем не бывало.
Атыя - полоумный. Он нарушил основной закон уклада арабской семьи. Схватив
голубя, дети скрылись во дворе.

Чернокожая суданка Еррофа, настоящая хозяйка этого дома, который она
обслуживала, вышла из себя:

- Клянусь, Атыя, никогда больше не буду готовить тебе голубей. Чем
хочешь поклянусь, что ни разу больше тебе их не зажарю. Вот увидишь! Слава
богу, капитан знает, как надо есть и получать удовольствие от пищи.

Скотт был признателен ей за то, что она ввела его в круг семейной
ссоры. На его английском лице зубы вдруг засверкали не хуже, чем у Еррофы.
Зрелище было такое редкостное, вид у него был такой счастливый, что Еррофа
приписала всю заслугу себе.

- Видишь! - сказала она Атые.

- Ах, оставь ты меня в покое! - жалобно проворчал Атыя, которому уже
стало стыдно; он молча доел голубя. - Скорее бы от вас уехать и пожить
спокойно!

- Т-с-с! - сказала мать, и все стали с удовольствием доедать свой обед.

Второй солдат, которого Скотт привез с собой в Каир, Сэм Гассун, тоже
служил у покойного Пикеринга и тоже был живым примером того, что Пикеринг
умел делать из человека.

Сэм был борцом, плавал матросом на греческих шаландах, возивших лук,
работал механиком в греческих гаражах. Пикеринг, заметив, как он ловко
чинит приемники в греческой мастерской, взял его в таком нетронутом виде с
собой в пустыню и воспитал отличного механика-радиста, каким, по мнению
Пикеринга, Сэм должен был стать. А тот не очень возражал. Сам он не
больно-то хорошо в себе разбирался, не понимал, трус он или просто
неудачник, беспутный или слишком общительный парень... Он знал, что
приятели его любят, проигрывал свой заработок и восхищался Атыей,
отдававшим все деньги семье.

Осенним вечером, часов в девять. Скотт позвонил в дверь квартиры над
обувной лавчонкой, возле трамвайной линии, где Сэм жил со своими четырьмя
незамужними сестрами. Мальчишка-прислужник впустил его в большую, тускло
освещенную гостиную, застланную вытертым ковром. Немного погодя к нему
вышла сестра Сэма Алиса и невесело с ним поздоровалась. Она была рада его
видеть, но к радости у нее всегда примешивалась печаль: счастье не было ее
уделом, к тому же она давно поняла, что быть счастливой не так уж просто.
Алиса была старшей в семье.

Скотт встал:

- Простите, что я так поздно.

- Почему вы так долго к нам не приходили? - спросила Алиса
по-английски.

- Нам было очень некогда...

- Мы всегда так рады вас видеть.

- Я приду к вам еще, - пообещал Скотт, по-прежнему ощущая неловкость.
Он никогда не чувствовал себя непринужденно в этой комнате, в этом тихом,
сумрачном доме, если здесь не было Сэма или остальных сестер; они так
весело щебетали по-французски, по-итальянски и по-еврейски, радостно его
встречали и даже кокетничали с ним, чего, конечно, нельзя было принять
всерьез, хотя это и льстило Скотту. Он продолжал вежливо беседовать с
Алисой о болезнях и семейных делах, пока наконец не отважился спросить:

- А Сэм уже готов?

- Сэм? Сэми в кино, - сообщила ему Алиса. - А разве он должен был
куда-нибудь ехать?

- Да, но видно я забыл его предупредить. Вы знаете, в какое кино он
пошел?

- Нет, но думаю, что в какой-нибудь из кинотеатров в саду, поблизости.
Они еще не закрылись. Сэм любит ходить туда со своими греками. Они никогда
не снимают кепок и страшно шумят в передних рядах. Поищите его в передних
рядах...

Скотт откланялся.

Приказав шоферу остановиться у ближайшего кино на открытом воздухе,
Скотт подошел к контролеру и заорал, стараясь перекричать голоса
американцев с экрана:

- Сэм! Сэми Гассун!

Ему пришлось покричать Сэма у входа еще в два кинотеатра, пока он его
не нашел. Всякий раз в ответ на его зов раздавались грубоватые шуточки:
ему давали советы, как лучше всего поступить с Сэмом. В третьем
кинотеатре, в двух первых рядах тростниковых стульев сразу же поднялась
какая-то суматоха. Из темноты вынырнул Сэми; он шел по проходу в
сопровождении трех своих друзей греков, его бритая голова блеснула в луче
проекционного аппарата.

- Вы меня? - крикнул он, еще не зная, кто его зовет.

- Да, - сказал Скотт. - Идем, нам пора.

- Уже? О господи, и правда пора. Одну минуточку, капитан.

Он распрощался с тремя борцами греками и взобрался на заднее сидение
"виллиса", приговаривая:

- Как же это я мог забыть? Ну да, конечно, ведь я целый день боролся с
приятелями. Вот оно что! И совсем забыл.

- Ты там поскорее, - сказал ему Скотт, когда "виллис" остановился у
обувной лавочки.

- Тогда пойдемте со мной наверх.

Чтобы ускорить дело, Скотт поднялся наверх. Сэм окликнул сестру, и
Алиса к ним вышла. Она пожурила брата со всегдашней своей невеселой
безропотностью:

- Ты только посмотри на себя! Неужели тебе непременно надо одеваться,
как эти греческие мастеровые?

Алиса призвала на помощь Скотта:

- Разве он не должен носить форму, когда приезжает в город? Почему вы
ему позволяете шляться с этими греками, да еще в такой кепке?

- Что это ты тут ругаешь моих друзей? - спросил Сэм, входя в гостиную в
накинутом поверх голубой рубашки кителе; под мышкой у него был сверток с
форменными штанами, рубашкой и кепи. - А мы кто? Можно подумать, что мы не
халибы [евреи из Алеппо]. Разве обо мне люди не говорят, что вот я-де
еврей из Алеппо и что со мной стыдно показаться на улице? Твои же евреи
говорят.

- Это совсем другое дело, - сказала Алиса.

Целуя ее на прощанье, Сэм сунул руку в карман.

- Видишь! - он шлепнул пачкой денег об стол. - Не истратил ни пиастра!
- Довольный своей выдержкой, он объяснил ее тем, что ушибся на ковре. -
Вот так! - и стукнул себя со страшной силой кулаком по затылку. Скотт
пожал Алисе руку и вышел вслед за Сэмом.

5

Впервые за два с половиной года, которые он провел в пустыне с
дорожно-топографическим отрядом Пикеринга, Скотт не испытывал ни приятного
возбуждения, ни острой радости, когда, свернув с Хамудского тракта, он
направил свои два грузовика в пустыню, занятую немцами, для того чтобы
наметить двести миль военной трассы. Каменистые, усеянные галькой,
продуваемые ветром просторы его не влекли. Изменчивые розовато-лимонные