свою предупредительность по отношению к сопернице, создав ей шумный успех, к
большому неудовольствию маркизы де Листомэр, ничего в их тактике не
понимавшей. Графиню де Ванденес называли самой очаровательной, самой
остроумной женщиной в Париже. Другая золовка Мари, жена маркиза Шарля де
Ванденеса, терпела множество разочарований в связи с путаницей, которую
порождало иногда тождество их имен, и вследствие сравнений, для которых оно
служило поводом. Хотя маркиза тоже была очень красива и умна, но соперницы с
успехом противопоставляли ей графиню, тем более, что Мари была на двенадцать
лет моложе. Эти дамы знали, сколько горечи должен был внести триумф графини
де Ванденес в ее отношения с золовками, которые и вправду повели себя
холодно и нелюбезно с торжествующей Мари-Анжеликою. Это были опасные
родственницы, интимные враги. Всем известно, что литератуpa старалась в ту
пору сломить равнодушие читателей, порожденное политической драмой, создавая
произведения в байроническом духе, в которых только и говорилось, что о
неверности супругов. Нарушения брачных уз наводнили журналы, книги и театр.
Бессмертный этот сюжет был в моде как никогда. Любовник, кошмар мужей,
встречался повсюду, за исключением, пожалуй, семейных очагов, где в эту
буржуазную эпоху он преуспевал меньше, чем во всякую другую. Станет ли вор
разгуливать по ночам, когда люди подбегают к окнам, крича "Караул!" и
освещают улицы? Если даже в эти годы, принесшие городам множество
политических и нравственных волнений, случались супружеские катастрофы, то
они являлись исключениями, не привлекавшими такого внимания, как в годы
Реставрации. Тем не менее в дамском обществе много говорилось о том, что
завладело тогда обеими формами поэзии: книгой и театром. Часто речь заходила
о любовнике - столь редком и столь желанном существе. Получившие огласку
приключения служили темою споров, и споры эти, как всегда, велись женщинами
безупречными. Любопытно, что от такого рода бесед обычно уклоняются женщины,
наслаждающиеся запретным счастьем; в обществе они ведут себя сдержанно,
чинно и почти робко; вид у них такой, словно они каждого умоляют молчать или
у всех просят прощения за свои преступные радости. Если же, наоборот,
женщина охотно слушает разговоры о супружеских катастрофах, расспрашивает о
силе страсти, оправдывающей согрешивших, то она стоит в нерешительности на
перекрестке и не знает, какой путь избрать. В эту зиму в ушах графини де
Ванденес загудел громкий голос большого света, грозовой ветер засвистал
вокруг нее. Мнимые ее приятельницы, охранявшие свою репутацию громкими
именами и высоким положением, неоднократно рисовали ей искусительный образ
любовника и заронили в ее душу жгучие слова о любви, - ключе к загадке,
которую предлагает женщинам жизнь, - о тайнах "великой страсти", согласно
выражению г-жи де Сталь, поучавшей других на собственном примере. Когда
графиня в тесном кругу наивно спрашивала, в чем же разница между любовником
и мужем, ни одна из дам, желавших зла де Ванденесу, не упускала случая
ответить ей так, чтобы раздразнить ее любопытство, возбудить воображение,
постучаться в сердце, увлечь душу.
поистине живешь, - говорила ей маркиза де Ванденес, ее золовка.
леди Дэдлей.
часто находишь больше радостей, чем в счастье: вспомните мучеников!
значит жить жизнью другого, - объясняла ей маркиза д'Эспар.
говорила, смеясь, красавица Моина де Сент-Эран.
богатых иностранцев, как, например, у леди Дэдлей или у княгини Галатион,
она почти каждый вечер, после Итальянцев или Оперы, бывала в свете, у
маркизы д'Эспар или г-жи де Листомэр, у мадемуазель де Туш, у графини де
Монкорне или у виконтессы де Гранлье - в единственных открытых
аристократических домах; и всякий раз она уходила оттуда с новыми дурными
семенами в сердце. Ей советовали "восполнить свою жизнь" - это было модное в
ту пору выражение;
особый смысл. Она возвращалась домой встревоженная, взволнованная,
заинтригованная, задумчивая. Она замечала какую-то убыль в своей жизни, но
еще не доходила до сознания ее пустоты.
самым смешанным обществом отличался салон графини де Монкорне, прелестной
маленькой женщины, которая принимала у себя знаменитых артистов, денежных
тузов, выдающихся писателей, подвергая их, впрочем, столь строгому
предварительному контролю, что люди самые осторожные в выборе знакомств не
рисковали встретиться там с кем бы то ни было из второсортного общества.
Самые притязательные чувствовали себя у нее в безопасности. В эту зиму,
вновь собравшую великосветское общество, некоторые салоны, и в их числе г-жи
д'Эспар, г-жи де Листомэр, мадемуазель де Туш и герцогини де Гранлье,
залучили к себе кое-кого из новых светил искусства, науки, литературы и
политики. Общество никогда не теряет своих прав: оно всегда требует
развлечений. И вот на концерте, устроенном графиней де Монкорне в конце
зимы, появился один из виднейших литераторов и политических деятелей
современности, Рауль Натан, которого ввел в ее дом Эмиль Блонде,
принадлежавший к числу самых одаренных, но и самых ленивых писателей той
эпохи, человек не менее знаменитый, чем Натан, но в замкнутом кругу,
славившийся среди журналистов, но безвестный по ту сторону барьера. Блонде
это знал; впрочем, он не строил себе никаких иллюзий, и в числе многих
презрительных его афоризмов был и такой: слава - это яд, полезный только в
небольших дозах.
обращал себе на пользу то увлечение фермой, которым стали щеголять ярые
почитатели средневековья, столь забавно прозванные "Молодой Францией". Он
усвоил себе манеры гениального человека, записавшись в ряды этих поклонников
искусства, намерения которых, впрочем, были превосходны: ибо нет ничего
смешнее костюма французов в XIX столетии, и нужна была смелость, чтобы его
подновить.
значительное, причудливое и необычное, он так и просится на картину. Его
враги и его друзья - одни стоят других - сходятся на том что у него ум
вполне согласуется с наружностью. Рауль Натан, каков он есть, был бы,
пожалуй, еще оригинальнее, чем его наигранное своеобразие. Его изможденное,
помятое лицо словно говорит о том, что он сражался с ангелами или демонами;
таким изображают немецкие художники лик умершего Христа: в нем все
свидетельствует о постоянной борьбе между слабой человеческой природой и
небесными силами. Но резкие складки на его щеках, шишковатый неровный череп,
глубоко сидящие глаза и впадины на висках отнюдь не являются признаками
худосочной породы. Его твердые суставы, его выступающие кости замечательно
крепки; и хотя их так обтягивает побуревшая от излишеств кожа, словно его
высушило внутреннее пламя, она прикрывает чудовищно мощный скелет. Он тощий
и рослый. Длинные волосы всегда растрепаны, и не без умысла. У этого плохо
причесанного, плохо скроенного Байрона журавлиные ноги, выпирающие коленные
чашки и очень крутой изгиб спины; мускулистые руки с худыми и нервными
пальцами сильны, как клешни у краба. Глаза у Рауля наполеоновские - синие
глаза, которые взглядом пронизывают душу; нос, резко не правильной формы,
выражает большое лукавство; красивый рот сверкает зубами такой белизны, что
любая женщина может им позавидовать. В этом лице есть движение и огонь, этот
лоб отмечен гением. Рауль принадлежит к тем немногим мужчинам, наружность
которых бросается в глаза, которые мгновенно привлекают все взгляды в
гостиной. Он обращает на себя внимание своим "неглиже", если позволительно
здесь позаимствовать у Мольера словечко, употребленное Элиантой, чтобы
обрисовать неряху. Платье на нем всегда кажется нарочно измятым, истертым,
изношенным, чтобы оно гармонировало с физиономией. Обычно он держит одну
руку за вырезом открытого жилета, в позе, прославленной портретом Шатобриана
кисти Жироде; но принимает он эту позу не столько для того, чтобы походить
на Шатобриана (он ни на кого не хочет походить), сколько для того, чтобы
нарушить строй складок на манишке. Галстук его в один миг скручивается от
судорожных движений головы, необычайно резких и порывистых, как у породистых
лошадей, томящихся в упряжи и непрерывно вскидывающих голову, в надежде
освободиться от узды или мундштука. Его длинная остроконечная борода не
расчесана, не надушена, не разглажена щеткою, как у тех щеголей, которые
носят ее веером или эспаньолкой, - он дает ей свободно расти. Волосы,
застревающие между воротником фрака и галстуком, пышно ниспадающие на плечи,
оставляют жирные пятна на тех местах, которых касаются. Сухие и жилистые
руки незнакомы со щеткой для ногтей и лимонным соком; их смуглая кожа, по
утверждению некоторых фельетонистов, не слишком часто освежается
очистительными водами. Словом, этот ужасный Рауль - причудливая фигура. Его
движения угловаты, словно их производит несовершенный механизм. Его походка
оскорбляет всякое представление о порядке своими восторженными зигзагами,
неожиданными остановками, при которых он толкает мирных обывателей, гуляющих
по парижским бульварам. Речь его, полная едкого юмора и колких острот,
напоминает эту походку: внезапно покидая язвительный тон, она становится
неуместно нежной, поэтичною, утешительной, сладостной; она прерывается
необъяснимыми паузами, вспышками остроумия, порою утомительными. В свете он
щеголяет смелою бестактностью, презрением к условностям, критическим
отношением ко всему, что свет уважает, и это восстанавливает против него
узколобых людей, а также и тех, кто старается блюсти правила старинной
учтивости. Но в этом есть своеобразие, как в произведениях китайцев, и
женщин оно не отталкивает. С ними, впрочем, он часто бывает изысканно
любезен, ему словно нравится вести себя так, чтобы ему прощались странности,
одерживать над неприязнью победу, лестную для его тщеславия, самолюбия или
гордости. "Почему вы такой?" - спросила его однажды маркиза де Ванденес. "А
почему жемчужины таятся в раковинах?" - ответил он пышно. Другому
собеседнику, задавшему тот же вопрос, он сказал: "Будь я как все, разве мог
Свержин Владимир
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Корнев Павел
Кервуд Оливер Дж.