именно так и сделать, это Лара очень хорошо поняла через годы, задним умом;
а сейчас были просто предприняты экстраординарные меры городского масштаба:
начисто перекрыты границы района, три сплошных облавы с интервалом в шесть
часов в том же районе, усиление в пределах города, патрули по границам
городской черты. Множество побочных результатов в укор местной полиции -- и
никаких следов загадочного старика. Ну как загадочного... Кое-что Лара
откопала в древних архивах, но до конкретного и осязаемого знания было очень
еще далеко, а генерал не любит пустых предположений. Работа должна быть...
хорошо сделана, фундаментально.
вклад: ветрами, слякотью, грязью и переменными заморозками продолжала
перемалывать город, когда-то гордившийся своей опрятностью и холодной
красотой. Центральные улицы и проспекты хранили все признаки
цивилизованного, но чуть подальше -- за Обводным, за островами, на
подтверждающие олловский тезис об изначальной неполноценности человека, как
субъекта цивилизации.
из под очков. Ночевал он в руинах Петропавловки, в притонах, где можно было
обогреться, обсохнуть и поспать в тепле, либо в тоннелях Горьковской
подземки, но там условия похуже; а побирался здесь же , на Петроградской
стороне. Разные бывали заработки: случались абсолютно пустые дни, бывало и
по десять рублей перепадало, половину из них старик отдавал "за защиту"
нищему-рулящему. Сам он предполагал пересидеть, с месяцок, облавы,
осмотреться, да и двигать от греха подале, в провинцию, но ноги все еще
плохо носили его, а люди рассказывали об олловских патрулях, которые совсем
озверели в последнее время и "бошки секут" еще до начала допросов. Так день
за днем, месяц за месяцем, а два года -- с плеч долой. Итого четыре с
лишком, умножить на акселерацию -- лет десять-одиннадцать получалось. Руки
все еще тряслись, но пальцы сгибались и разгибались - не в пример прежнему,
старик и слышать стал получше, и дыхания ему хватало, чтобы вполне бодро
доковылять от "крытых кибальчичей" до
незлобивый нрав, за то, что он орудует "с применением технических средств",
хотя на такую старость ему и без "бельмов" жертвовать не перестали бы, за
терпение и интерес к чужим "исповедям", за безобидность, в конце-концов --
сейчас любой любому исподтишка нагадит, ограбит и заложит напоследок, а дед
-- нет, он еще по старым понятиям живал, да и зубов уже нет у него --
кусать...
них закошенных.
(два года назад тоже была поголовная чистка по Питеру, но старик тихо
вернулся на свою прежнюю, что на
хозяйки-дворничихи.
быть умеренной... А кроме того, дворничиха могла пригодиться...).
похоронный микроавтобус был остановлен для досмотра на заставе в Автово.
Простоволосая и дряхлая, как сама смерть, старуха-мать тихо каркала над
пожилой покойницей -- любимой доченькой. Ауросканер показывал не совсем
норму: бабка то ли обкурилась, то ли под ворожбой и ее полагалось задержать
и просканировать " в полный профиль". Как и всюду на заставах, старшим был
олл, но он появлялся только под вечер. Прапор, долгим усердием "выслуживший
двоечку", был опытен и знал, что при полном профиле накроется его обед и
послеобеденные картишки. Ладно, пусть едет в свой крематорий, а на обратном
пути они ее тряхнут как положено. Старуха обратно не вернулась. Водитель
"похоронки" сказал, что оставил ее там, на месте. Следовало доложить по
команде и писать подробный рапорт... Но... Свидетель, видевший показания
сканера, только один, он сам. Если оллы допросят впрямую -- конец, казнят и
не дослушают оправданий. Не допросят -- все замажется, подумаешь, может она
и сама умерла в том же крематории... Надо молчать -- рисковать не привыкать,
риск дело благородное (Откуда ему было знать, что настоящий риск был бы,
затей он задержание старухи).
собирались налоги, рождались дети -- и у землян, и у оллов, все было как
всегда в последние столетия.
выходили за рамки обычных государственных и семейных проблем, именно для
этого и работал государственный механизм: не должно быть потрясений и
катастроф, все остальное -- в руках Императора и судьбы. Со
но дело "Гром", в выжимках, всегда лежало у нее на столе, а полностью -- уже
занимало целый шкаф и распухало с каждым месяцем, с каждым годом. Да,
интересное дело, ничего уж такого особенно угрожающего, а все же червячок
тревоги живет в ее душе...
листья, сбитые холодными дождями на землю, уже почернели и успели окаменеть
под заморозками, но все еще томились скукой в ожидании снега, который,
наконец, избавит их от созерцания пустых деревьев и унылого неба. Там, в
лесах, ему посчастливилось разыскать скит кришнаитов, несгибваемых
сектантов, сохранивших свои заблуждения в первозданной чистоте. Было их
немного -- два десятка пожилых людей, преимущественно женщин, две молодых
девахи, один мужчина лет тридцати, четверо детей, от восьми до пятнадцати
лет. Из животных -- стадо коз, которых есть было нельзя, а доить можно.
Почему так -- старик решительно не мог понять, хотя ему и объясняли. Здесь
было безопасно: кришнаиты ни разу не сделали попытки убить его, или хотя бы
ограбить и он прожил с ними до весны. Он подозревал, что они предпочли бы
умереть от недоедания в эту лютую зиму, но ни словом, ни жестом не намекнули
бы о том, что он для них -лишний рот. Однако у старика было достаточно
денег, чтобы с лихвой покрыть их издержки и он не скупился. Кришнаиты знали
толк в покупках и одна из монашек, помоложе, переодевалась в мирское и раз в
неделю ходила до самого Брянска за продуктами и лекарствами. Старик понимал
приличия, без колебаний тряс мошной и зиму прожили сносно. А в мае, когда
зелень раньше обычного заполнила собою простреливаемое и просматриваемое
пространство, старик ушел от них, не прощаясь и не сожалея -- да и о нем
никто не сожалел.
что вечером поменьше, а утром и ночью -- побольше, легкие горели липким
кашлем; только и хорошего, что кости не зябли. Ноги в суставах скрипели, как
несмазанные, а все же позволяли ему проходить каждый день по пятнадцать
километров.
инструкциям, полученным от сатанистов, по собственному чутью, все
подсказывало ему -- правильно идет.
перспективные места, стараясь держаться опушек и больших полян.
когда комары и мошка не вошли еще в полный вкус, а глаза нежити в чащобе уже
утрачивают робость и наливаются голодом, старик вышел на поляну.
ошкуренных бревен такой толщины, что они казались бутафорскими, словно
накачанные резиновые баллоны, но старик помнил, что это было натуральное
дерево, мореный дуб. Фундамента под бревнами не было никакого, а почему так
-- старик тоже знал. Он вновь поднял клюку и ткнул ее в ставень.
широкими деревянными ступеньками и перилами на правой стороне. Старик,
кряхтя, стал взбираться по ней, задрав безволосый подбородок в сторону
двери, но оттуда никто не вышел.
чистый, без малого -девический голос. -- Человечьим духом па... а-ах! Кто к
нам пожа-аловал, Гром Громыхайлович в собственные руки. Зинка, засвети! -
Вспыхнула еще одна керосиновая лампа, подбавила свету вторая, в горнице
вдруг стало светло, словно от гирлянды электрических лампочек, но никак не
от двух фитильков, пропитанных низкосортным керосином. Из-за дубового стола
выскочила маленькая старушенция в девичьем сарафане, которые все еще можно
увидеть на древних лубках и псевдонародных гуляниях.
длинную, почти до подколенок, косу, морщинистое круглое лицо светилось
улыбкой, маленький курносый носик между румяными щечками, придавал улыбке
одновременно добродушие и озорство, ярко-синие глаза были молоды и чисты.
Общее впечатление портили длинные, с прочернью желтые зубы, которые старику
всегда хотелось называть клыками.
изобразил ответную улыбку.
подернулся чернотой, стал тяжел и тускл. -- С чем пожаловал?
спрашивай..."
стал, прямо пень трухлявый.
приготовь, притомился я.
Василенко Иван
Афанасьев Роман
Роллинс Джеймс
Мурич Виктор
Шилова Юлия
Шилова Юлия