шепотом объяснил, что в книжке есть стих: "Мальчишек радостный народ
коньками звучно режет лед". Голос его пресекся...
представился ему Гайворон, неяркое зимнее солнце и замерзший ставок у
церкви. Крича от восторга, он, Григорий, гоняет по льду с другими
хлопцами. Ковзалки, или, по-русски сказать, коньки, - самодельные, просто
деревянные чурбашки с прикрепленной к ним проволокой. Но какую же радость
доставляют они! Ни с чем не сравнимую! Радость стремительного движения.
рассудительно, изредка вкусно позевывая. От одного этого позевывания
спокойнее становилось на душе.
журчал ручеек. Казалось, он перебирает на бегу круглые обкатанные камешки.
И каждый камешек был звуком "о".
взрыв мины. Вскидывался с криком и минуту или две не мог понять, где он и
что с ним.
пробуждения затягивался. Вскинувшись ночью, он должен был обязательно
видеть свет.
медсестру:
ночник, стоявший на полу. Григорий не видел его, так как лежал на спине.
Проснувшись, различал лишь слоистый мрак над собой. И этот мрак давил,
давил...
повернули так, чтобы он мог видеть окно перед собой.
сверкало море, ночью горел фонарь на столбе.
круглое сияющее лицо его, чем-то напоминавшее лицо Володьки, ободряюще
выглядывало из-за подоконника. "Не бойся, хлопче, не надо бояться! -
словно бы говорил добрый фонарь. - Все хорошо, все нормально. Ты не в
гробу и не в подводном гроте! Ты в больнице, а я тут, рядом с тобой..."
снизу, с кончиков пальцев на ногах. Вскоре Григорий уже гордо восседал на
койке, обложенный подушками. А через несколько дней ему подали роскошный
выезд - колясочку. Он с удовольствием принялся раскатывать на ней по
палате и коридору, крутя колеса руками.
быстрее всех и особенно лихо заворачивал.
какую-то игру. Он воображал себя кузнечиком. Был бедным жучком, стал
веселым кузнечиком!
прежде всего потащил их из палаты в коридор - не терпелось похвалиться
перед ними своим недавно приобретенным умением.
изо всех сил. Проскакав до конца коридора и обратно, он притормозил, затем
поднял к гостям оживленное, раскрасневшееся, с капельками пота лицо:
сказал: "Ну здорово же!" Или хотя бы: "Молодец ты!" Стояли неподвижно у
стенки и, понурясь, безмолвно смотрели на него.
старался!
нет среди них. Некому по-настоящему оценить.
такие сумрачные, понурые, неразговорчивые?
"Володька - нэ живый!"
Григория.
резиновых сапогах, чтобы не шаркнуть, упаси бог, по натертому больничному
полу.
спущены щегольски на голенища...
разрешила. Значит, все, дело твое на поправку! Вернемся с моря, еще
придем!
своих костылях.
Значит, Черное море есть, город Севастополь есть, а Володьки уже нет и не
будет никогда?..
же полез под одеяло, даже не поболтав ни с кем из соседей перед сном.
матрацу. Ведь это он, именно он, никто другой, виноват в том, что Володька
погиб! Он не смог достаточно быстро притабанить... Сдуру еще и оглянулся
на ту мину. Потерял несколько драгоценных секунд. А ведь дело было в
секундах!..
окном синее-синее. Но к чему смотреть на него? Оно же только мучает,
напоминает о Володьке...
аккомпанировали его мыслям. Сухо пощелкивая в такт, они приговаривали:
"Так-то, брат! Так-то, брат!"
окна. Девочка сидела на табурете, согнувшись, уперев руки в колени.
Раскрытая книга лежала перед нею на другом табурете. Поза была не только
странная, но и очень неудобная.
девочка наконец не удостоила заметить его присутствие.
мокрыми прядями. Дыхание было затрудненное, со свистом. Узенькие плечи
поднимались и опускались, в мучительном усилии проталкивая воздух в
легкие.
потому что жадно хватала воздух ртом. - Не видишь, у меня приступ!
текут слезы.
"Диккенс. Домби и сын".
что вопрос исчерпан. Григорий молча смотрел на нее. Так прошло две или три
минуты. Перевернув страницу, она кинула через плечо:
какая-то загадка. А когда он натыкался на загадку, ему хотелось немедленно
ее разгадать.
санитарка, очень разбитная, веселая и такая лупоглазая, что ее можно было
принять за краба-красняка.
пробурчал: