эвакогоспитале, занимавшем корпуса пятигорского санатория N_3 "Машук".
Начальником эвакогоспиталя был полковник медицинской службы Костиков
Василий Иосифович, а начальником отделения, в котором работала мать (в
него входили 17 и 18 корпуса) - Александр Яковлевич Мирошниченко. Он был
настолько добрым человеком, что за глаза его называли "доктор
Притрухевич". До восемнадцатого корпуса Ваня уже лежал в каком-то, но и в
восемнадцатом его перевели из общей палаты в изолятор.
слышать: "В восемнадцатый корпус положили контуженого, и никто не может с
ним сидеть: все боятся".
- и, словно за что-то извиняясь, _попросил_:
с ним поговори, может, тебя _примет_. Он ведь парализован, ему необходима
сиделка.
отделения, Екатерина Петровна, боязливо показала на ее застекленную дверь:
госпиталю слухи, приветливо сказала:
ухаживать. Что тебе нужно?
утро приходила в изолятор на веранде. Перестилала Ване постель, умывала,
кормила из ложечки... поднимала и затаскивала на кровать после того, как
_летал_, успокаивала его после визитеров.
кроме ее. Странно, но он одинаково не выносил высокомерную Екатерину
Петровну и добрейшего Мирошниченко. Чтобы вызвать мать из палаты, ей
издалека делали знаки. Ваня лежал так, что не мог никого увидеть ни через
стекло двери, ни в окно, но всегда _чувствовал_, если кто-то был
поблизости. Он говорил матери, когда она, увлекшись книгой, не видела:
кого-нибудь из медсестер или санитарок, делавших ей издалека знаки.
яростно, а потом - летел...
Костиков, Мирошниченко, Екатерина Петровна, а с ними, как потом
выяснилось, - гипнотизер (видно, испробовав все медикаменты, которые могли
достать, решили обратиться к такому средству). Гипнотизер остановился у
двери и сразу начал делать руками какие-то пассы, но только лишь Ваня, как
всегда сильно возбудившийся, посмотрел на него пристально - побледнел и
выскочил в коридор. В ту же секунду, под исступленные ругательства, его
примеру последовали остальные, а Ваня потом, как всегда... полетел...
виду скорее сельским, чем городским, образован был мало. Черноволосый,
глаза черные, жгучие, смотрел пристально, напряженно. Все его панически
боялись, странно боялись, безусловно выполняя его требования и прихоти.
Он, например, а время было голодное, требовал на обед то-то и то-то, и ни
разу не было, чтобы его требования не исполнили.
приходило в голову; ее он слушался во всем.
являлся завершением стремительно нарастающего возбуждения. Тело его, по
словам матери, все сильнее напрягалось - он постоянно лежал на спине,
судорожно напряженные руки расходились в стороны, тогда туловище -
судорожно же, с большим напряжением - начинало волнообразно изгибаться...
замирало, выпрямленное, в сильном напряжении... он плавно поднимался
сантиметров на десять - двадцать над кроватью и боком, в одном направлении
и на одной высоте медленно летел к двери; немного не долетая до нее -
резко падал на пол. Сколько мать его полетов ни видела - они были только
такими.
сознании, мать не знала. После полетов Ваня выглядел обессиленным, хотя
пролетал немногим больше трех метров. Мать затаскивала его на кровать и
успокаивала.
самолет, и его увезли в Москву.
эвакогоспиталя вновь был создан санаторий N_3 "Машук", и мать продолжала
работать уже в санатории. Ваня приехал туда долечиваться и отдыхать. И он,
и мать обрадовались встрече. Вид у Вани был вполне здоровый, он уже ходил,
хоть и с палочкой, немного пополнел, от былой раздражительности не
осталось следа. Мог ли он, выздоровев, по-прежнему летать и сохранились ли
другие его способности, она не знает: об этом она его не спрашивала...
вниманием, удивленно и недоверчиво.
рассеянности на багрово-сизые угли костра.
Можешь, конечно, не верить в эту историю, хотя лично я в ней не
сомневаюсь, но попробуй предположить, что она - правда; какие тогда
следуют выводы?..
ведь если бы не получил я задание тогда, на творческом семинаре, написать
рассказ о войне, вряд ли бы вообще услышал о Ване, контуженном зимой 1944
года, - слова "телепатия", "телекинез", "ясновидение", "психическая
энергия" и т.п. перестали быть для меня пустым звуком, - подвел итог
своему рассказу Евтеев, глядя вверх и в сторону - на гобийское звездное
небо.
рассказал Швартину после того, как тот, отчаявшись переубедить сам, решил
познакомить его с Клюевым...
превращенном им в столярную мастерскую. Обстановка квартиры поражала
необычностью и сначала казалась хаотичной из-за странной расстановки
мебели и из-за самой мебели: какой-то на вид изломанной и подчеркнуто
асимметричной. Но с течением времени, по мере того, как Евтеев осваивался,
стараясь проникнуться логикой Клюева, он начал видеть в кажущемся хаосе
своеобразный порядок, а в странном облике мебели - не сразу понятную
рациональность.
маленькой квартиры. Он был с безукоризненной тщательностью одет в
безукоризненно выутюженные костюм и рубашку; даже дома он носил галстук, и
некоторое время Евтеев испытывал чувство неловкости: ему казалось, что
Клюев собрался на какую-то важную встречу, а они некстати явились и
задерживают его. Особенно усиливало неловкость то, что столь деликатного,
предупредительного, мягкого и чуткого человека Евтеев еще не встречал. С
того момента, как, открыв на звонок дверь, увидел их на пороге, Клюев,
казалось, весь растворился в заботе о гостях.
Клюев вышел на кухню доваривать кофе. - Какие деликатность, мягкость,
внимательность...
квартиры; последний раз он был у Клюева год назад, и за это время тут
многое изменилось. "Ну что ж, нашел себе хобби..." - подумал он.
Евтеев.
этому разговор, первое впечатление Евтеева о Клюеве не только сохранялось
- все крепло, но когда Швартин, решив, что знакомство уже состоялось,
перешел к делу, ради которого Евтеева привел, тот поразился, как
неожиданно изменился Клюев.
презрением и какой-то застарелой, неуходящей ненавистью. - Махатмы... -
повторил он, презрительно усмехаясь, и в лице его проступила непримиримая
твердость, а взгляд стал холодным и жестким.
в голосе Клюева еще тихо, но явственно зазвучали металлические нотки. -
Странно: вот скажет вдруг кто-то из наших знакомых, что начал верить в
бога, и мы почувствуем к нему жалость, почувствуем над ним невольное
превосходство, ощутим желание вернуть его на путь истинный, но начнет тот