Чтение 6–й страницы книги ~Донские казаки в борьбе с большевиками~

Таким образом Каледину предъявляют обвинение, приказывают его арестовать, и в то
же время, очевидно умышленно, не желают проверить достоверность обвинения, что
могло быть легко выполнено путем переговоров по прямому проводу с комиссаром Вр.
Правительства М. Вороновым, проживавшим тогда в г. Новочеркасске.
Наэлектризованная вышеприведенными телеграммами революционная демократия
Новочеркасска, поддержанная Ростовскими, Царицынскими и Воронежскими
полубольшевистскими организациями, отрядила небольшой отряд во главе с есаулом
Голубовым для ареста Каледина. Но последний только случайно ареста избежал.
Собравшемуся в начале сентября Войсковому Кругу Донской Атаман дал подробный
отчет в своих действиях, доказывая свою невиновность, ложность и
необоснованность предъявленных ему обвинений со стороны Вр. Правительства и
военного министра А. Верховского. Рассмотрев всесторонне дело о "Калединском
мятеже" Круг вынес следующее постановление:6)
"Донскому войску, а вместе с тем всему казачеству нанесено тяжелое оскорбление.
Правительство, имевшее возможность по прямому проводу проверить нелепые слухи о
Каледине, вместо этого предъявило ему обвинение в мятеже, мобилизовало два
военных округа Московский и Казанский, объявило на военном положении города,
отстоящие на сотни верст от Дона, отрешило от должности и приказало арестовать
избранника Войска на его собственной территории при посредстве вооруженных
солдатских команд. Несмотря на требование Войскового Правительства, оно однако
не представило никаких доказательств своих обвинений и не послало своего
представителя на Круг. Ввиду всего этого Войсковой Круг объявляет, что дело о
мятеже -- провокация или плод расстроенного воображения.
Признавая устранение народного избранника грубым нарушением качал
народоправства, Войсковой Круг требует удовлетворения: не-
6) Донская Летопись, Том второй, стр, 140.
23

медленного восстановления Атамана во всех правах, немедленной отмены
распоряжения об отрешении от должности, срочного опровержения всех сообщений о
мятеже на Дону и немедленного расследования, при участии представителей Войска
Донского, виновников ложных сообщении и поспешных мероприятий, на них
основанных.
Генералу Каледину, еще не вступившему в должность по возвращении из служебной
поездки по Области, предложить немедленно вступить в исполнение своих
обязанностей Войскового Атамана".
Итак, провокация Керенского не удалась. В глазах казачества популярность
генерала Каледина возросла еще больше.
С чувством глубокого возмущения читали мы сообщения газет о том, что ввиду
создавшихся недоразумении с Донским казачеством военный министр А. Верховский по
поручению Вр. Правительства пригласил к себе заместителя председателя совета
союза казачьих войск есаула А. Н. Грекова. Верховский старался объяснить те
обстоятельства, при которых он в качестве командующего Московским округом,
обвинил казаков в мятеже и приказал войскам быть готовыми для воспрепятствования
замыслам генерала Каледина. Просто не верилось, что все это исходит от А.
Верховского, который в течении более года был среди нас в штабе IX армии,
обращая на себя внимание большой трудоспособностью и скромностью. Работая с ним
долгое время в оперативном отделении штаба армии, проводя вместе целые дни,
будучи, наконец, в добрых и приятельских с ним отношениях, я никогда не замечал,
чтобы он был одержим болезнью социализма, да еще в такой острой форме, как то
выявилось в начале революции и в конечном результате увенчалось его службой у
большевиков. Я знал, что в молодые годы его жизни с ним произошел случай,
показавший его неуравновешенность и ложное понимание воинского долга, но затем
вся его дальнейшая служба, давно искупила этот грех молодости и казалось
навсегда изгладила его из памяти, не говоря уже и о суровом наказании,
понесенном им. Трудно было объяснить и понять, как мог блестящий офицер
генерального штаба, кавалер двух Георгиевских крестов -- солдатского и
офицерского, (первый -- в Русско-Японскую войну, второй -- в Великую) а также и
золотого оружия, отлично воспитанный, хорошо владевший иностранными языками,
человек большой работоспособности, в жизни очень скромный и застенчивый, вдруг
сразу стать не только на ложный, но и преступный путь перед своей родиной. В
дальнейшем разговоре с А. Н. Грековым, Верховский, ссылаясь на заявление
казачьих частей в Москве, что до получения указаний с Дона, они не могут стать
на сторону Вр. Правительства, обещал приложить все средства, чтобы создать между
Правительством и казачеством отношения, основанные на взаимном доверии, и при
этом выразил желание, чтобы генерал Каледин выехал в Могилев для дачи показаний
следственной комиссии, причем подчеркнул, что ген. Каледин арестован не будет.
А. Н. Греков в ответ предложил ему предписать следственной комиссии поехать на
допрос к ген. Каледину, не надеясь, что Дон отпустит Каледина в Могилев.
Читая это мы, конечно, негодовали, волновались, горячо обсуждали события,
комментировали их, делали свои выводы и предположе-
24

ния, но дальше разговоров и споров дело не шло и однообразие жизни ничем не
нарушалось.
В ноябре месяце приток сведений еще более сократился. Мы вынуждены были
довольствоваться только тем, что случайно долетало до нас и, чаще всего, в
искаженном виде. Под секретом передавалось, что Дон власть большевиков не
признал Всероссийской властью и что впредь до образования общегосударственной
всенародно признанной власти, Донская область провозглашена независимой, в ней
поддерживается образцовый порядок и что, наконец, казачья армия победоносно
двигается на Москву, восторженно встречаемая населением. Вместе с тем, росли
слухи, будто бы Москва уже охвачена паникой; красные комиссары бежали, а власть
перешла к национально настроенным элементам. Из уст в уста передавалось, что
среди большевиков царит растерянность, они объявили Каледина изменником и тщетно
пытаются организовать вооруженное сопротивление движению, но Петроградский
гарнизон отказался повиноваться, предпочитая разъехаться по домам. Можно себе
представить какие розовые надежды рождались у нас и с каким нетерпением ожидали
мы развязки событий. К сожалению, в то время мы жили больше сердцем, чем
холодным рассудком, не оценивая правильно ни реальную обстановку, ни соотношение
сил, я просто сидели и ждали, веря, что гроза минет и снова на радость всем,
засияет солнце.
Дни шли, просвета не было, а хаос и бестолковщина увеличивались. У более слабых
уже заметно росло разочарование, у других определеннее зрела мысль о
бесцельности дальнейшего пребывания в армии, появилось и тяготение разъехаться
по домам. Но что делать дома, как устраивать дальше свою жизнь, как реагировать
на то, что происходит вокруг, все это, по-видимому, не представлялось ясным и
отчетливо в сознании еще не уложилось. Видно было только, что неустойчивость
создавшегося положения мучит всех и вызывает неопределенное шатание мысли. Между
тем, обстановка складывалась так, что необходимо было решить вопрос -- что
делать дальше; требовалось выйти из состояния "нейтралитета", нельзя было дальше
прятаться в собственной скорлупе разочарования и сомнений, казалось, надо было
безотлагательно выявить свое лицо и принять то или иное участие в совершающихся
событиях. Делясь этой мыслью со своими сослуживцами, я чаще всего слышал один и
тот же ответ: "Мы помочь ничему не можем, мы бессильны, что либо изменить, у нас
нет для этого ни средств, ни возможности, лучшее, что мы можем сделать при этих
условиях -- оставаться в армии и выждать окончания разыгрывающихся событий .или
с той же целью ехать домой". Такая психология -- занятие выжидательной позиции и
непротивление злу, подмеченное мною, была присуща командному составу не только
нашей армии, ею оказалась охваченной большая часть и русского офицерства и
обывателя, предпочитавших, особенно, в первое время, октябрьской революции, т.
е. тогда, когда большевики были наиболее слабы и неорганизованы, уклониться от
активного вмешательства с тайной мыслью, что авось все как-то само собой
устроится, успокоится, пройдет мимо и их не заденет. Поэтому, многие только и
заботились, чтобы как-нибудь пережить этот острый период и сохранить себя для
будущего. Можно
25

сказать, что в то время их сознанием уже мощно овладела сумбурная растерянность,
охватившая русского обывателя; они теряли веру в себя, падали духом, сделались
жалки и беспомощны и тщетно ища выхода, судорожно цеплялись иногда даже за
призрак спасения. Чем другим можно объяснить, что во многих городах тысячи наших
офицеров покорно вручали свою судьбу кучкам матросов и небольшим бандам бывших
солдат и зачастую безропотно переносили издевательства, лишения, терпеливо
ожидая решения своей участи7).
И только кое-где одиночки офицеры-герои, застигнутые врасплох неорганизованно и
главное -- неподдержанные массой, эти мученики храбрецы гибли и красота их
подвига тонула в общей обывательской трусости, не вызывая должного подражания.
Пробираясь на Дон в январе месяце 1918 года я был очевидцем такого героического
поступка на станции Дебальцево. Красногвардейцы, обыскивая вагоны, вывели на
перрон несколько человек, казавшихся им подозрительными в том, что они,
по-видимому, офицеры и пробираются на Дон. На стенах станции пестрели приказы:
"всем, всем, всем", которыми предписывалось каждого офицера, едущего к
"изменнику Каледину", расстреливать на месте без суда и следствия. Подступив к
одному из них комендант станции, полупьяный здоровенный солдат закричал: "Тебя я
узнал, ты с..... капитан Петров, контрреволюционер и наверное едешь на Дон". Он
не успел докончить фразы, как маленький щупленький и невзрачный на вид человек,
к кому относились эти слова, выхватил револьвер и на месте уложил коменданта, а
также и двух ближайших красногвардейцев, после чего сам пал под обрушившимися на
него ударами. Чрезвычайно показательно, что другие арестованные застыли, как
окаменелые, не использовав ни удобного момента для бегства, ни употребив для
своей защиты оружие, которое, как оказалось, у них было. Они покорно стали у
стены и были тут же расстреляны рядом со станционной водокачкой.
Я не знаю, был ли этот маленький, худенький человек действительно капитан