назвать иначе как нерассуждающей снисходительностью. Вот почему он не
колеблясь послал меня за коротким стихотворением в прозе, которое я сочинил
еще в Комбре, возвратившись с прогулки. Я писал его с восторгом, и мне
казалось, что мой восторг непременно передастся читателям. Однако маркиза де
Норпуа оно, по-видимому, не покорило, потому что он вернул мне его молча.
спросить, можно ли накрывать на стол. Она не могла принять участие в
разговоре и боялась прервать его. Тем более что отец все время напоминал
маркизу о важных мерах, которые они решили "отстаивать на следующем
заседании комиссии, и напоминал он тем необычным тоном, каким говорят между
собой при посторонних - точно школьники - двое коллег, которых в силу
служебного положения связывают общие воспоминания, куда всем прочим вход
воспрещен, и когда коллеги предаются подобного рода воспоминаниям, то они
приносят извинения тем, кто присутствует при их разговоре.
давала ему возможность слушать, делая вид, что он не слышит. Отец в конце
концов почувствовал себя неловко. "Я хотел бы заручиться поддержкой
комиссии..." - после долгих предисловий сказал он маркизу де Норпуа. Тут из
уст аристократа-виртуоза, до сих пор неподвижного, как ждущий своей очереди
оркестрант, излетело с такой же быстротой, впрочем, произнесенное более
резким тоном, как бы окончание начатой отцом фразы, только звучавшее в ином
регистре: "...которую вы, конечно, созовете в самое ближайшее время, тем
более что членов комиссии вы знаете лично, а сдвинуть их с места ничего не
стоит". Само по себе это заключение не содержало в себе ничего потрясающего.
Однако та неподвижность, которую до сих пор хранил маркиз, сообщала ему
прозрачную ясность, ту почти вызывающую неожиданность, с какою молчащий
рояль, когда ему пора вступать, отвечает виолончели в концерте Моцарта.
за стол: ему хотелось, чтобы я блеснул и чтобы маркиз де Норпуа оценил мой
восторг. - Он только что видел Берма, - вы помните наш разговор? -
обратившись к дипломату, спросил отец тоном, намекающим на что-то уже
происшедшее, деловое и таинственное, как будто речь шла о заседании
комиссии.
кажется, не видели. Ваш батюшка боялся, как бы эта затея вам не повредила:
ведь вы, кажется, не очень крепки, не очень здоровы. Но я его переубедил. В
наше время театры уже не те, что были хотя бы двадцать лет назад. Кресла
довольно удобные, помещение проветривается, хотя до Германии и до Англии нам
еще далеко, - они и в этом значительно опередили нас, как и во многом
другом. Я не видел Берма в "Федре", но говорят, что играет она чудесно. И
вы, конечно, были ею очарованы?
конечно, верное представление об игре Берма, чего не сумел сделать я, и
сейчас он поделится со мной своим мнением; отвечая на его вопрос, я попрошу
объяснить мне, в чем заключается прелесть ее игры, и тогда окажется, что я
все-таки был прав, мечтая увидеть Берма. В моем распоряжении была одна
минута - мне надлежало воспользоваться ею и спросить маркиза о самом
существенном. Но в чем заключалось это существенное? Все свое внимание я
сосредоточил на моих неясных впечатлениях, и, не помышляя о том, чтобы
понравиться маркизу де Норпуа, а желая, чтобы он открыл мне вожделенную
истину, и не пытаясь заменить недостававшие мне слова заученными фразами, я
смешался И в конце концов, чтобы вытянуть из маркиза, чем же так хороша
Берма, признался, что разочарован.
маркиза де Норпуа неблагоприятного впечатления, воскликнул отец, - что ж ты
уверяешь, будто не получил удовольствия, а между тем твоя бабушка
рассказывала, что ты впитывал в себя каждое слово Берма, что ты пожирал ее
глазами, что во всем зале только ты был таким зрителем?
хотелось понять, что же в ней такого замечательного. Понятно, она очень
хороша...
чтобы втянуть ее в разговор и чтобы честно исполнить долг вежливости по
отношению к хозяйке дома, заговорил маркиз де Норпуа, - это ее отменный вкус
в выборе репертуара, - вот что всегда обеспечивает ей подлинный прочный
успех. Она редко выступает в посредственных пьесах. Вот видите: она взялась
за роль Федры. Вкус сказывается у нее во всем: в туалетах, в игре. Она с
блеском выступала в Англии и в Америке, и хотя она часто там гастролировала,
а все же не заразилась вульгарностью, присущей не Джону Булю, - обвинять в
вульгарности Англию, во всяком случае - Англию времен Виктории, было бы
несправедливо, - а дяде Сэму. Берма никогда не переигрывает, не надсаживает
грудь. А ее дивный голос, - он всегда ее выручает, и владеет она им, я бы
сказал, как певица!
возрастал, ибо действительность уже не сковывала его и не ограничивала; но
мне хотелось уяснить себе, чем этот интерес вызван; притом, пока Берма
играла, он с одинаковой увлеченностью вбирал в себя все, что ее игра,
нерасчленимая, как сама жизнь, давала моему зрению, моему слуху; мой интерес
ничего не разобщал и не обособлял; вот почему он был бы счастлив, если б ему
открылось его разумное начало в похвалах простоте артистки, ее тонкому
вкусу; он всасывал в себя эти похвалы, брал над ними власть, как берет
власть жизнерадостность пьяного над действиями соседа, которые чем-то
умиляют его. "Верно, - думал я, - голос прелестный, никаких завываний,
костюмы простые, какое благородство вкуса в том, что она выбрала "Федру"!
Нет, я не разочарован!"
на огромные кристаллы желе, напоминавшие глыбы прозрачного кварца.
это очень важно. За границей мне приходилось жить довольно широко, и я знаю,
как трудно найти безупречного кухаря. У вас сегодня роскошное пиршество.
почетному гостю обедом, в приготовлении которого она наконец-то столкнулась
с трудностями, в преодолении коих она находила достойное применение для
своих способностей, постаралась так, как она уже не старалась для нас, и
вновь обрела свою неподражаемую комбрейскую сноровку.
рестораны: тушеное мясо с желе, которое не отзывало бы клеем, мясо,
пропитавшееся запахом моркови, - это бесподобно! Можно еще? - спросил
маркиз, сделав движение, показывавшее, что он хочет, чтобы ему подложили
мяса. - Любопытно было бы испытать искусство вашего Вателя на кушанье совсем
в другом роде, - например, как бы он справился с бефстроганов
нас историями, коими он часто потчевал сослуживцев, и приводил то смешную
фразу, сказанную политическим деятелем, за которым водилась эта слабость и у
которого фразы получались длинные, состоявшие из лишенных связи образов, то
краткое изречение дипломата, славившегося аттицизмом. Но, откровенно говоря,
критерий, прилагавшийся маркизом к этим двум способам выражаться, резко
отличался от того, который я применял к литературе. Множество оттенков
ускользало от меня; я не улавливал особой разницы между словами, какие
маркиз произносил, трясясь от хохота, и теми, которыми он восхищался. Он
принадлежал к числу людей, которые о моих любимых произведениях сказали бы
так: "Значит, вы их понимаете? А я, признаться, не понимаю, я профан", - я
же, со своей стороны, мог бы ответить ему тем же: я не отличал остроумия от
глупости, красноречия от превыспренности, которые он обнаруживал в
какой-нибудь реплике или речи, и так как он не приводил убедительных
доказательств, почему вот это дурно, а вот это хорошо, то подобный род
литературы представлялся мне таинственнее, непонятнее всякого иного. Одно
лишь стало мне ясно, что в политике повторение общих мест - достоинство, а
не недостаток. Когда маркиз де Норпуа пользовался выражениями, не сходившими
с газетных столбцов, и произносил их значительно, чувствовалось, что они
приобретают значительность только потому, что прибегает к ним он и что
действенная их сила требует комментариев.
Однако посол, задержав на этом кушанье проницательный взгляд наблюдателя,
отведал его, не выходя за пределы дипломатической скрытности и не выразив
своего мнения. Мать настойчиво предлагала маркизу де Норпуа взять еще - он
взял, но, вместо ожидаемого одобрения, сказал: "Я подчиняюсь, сударыня, но
только потому, что вами это самым настоящим образом декретировано".
Феодосием, - обратившись к маркизу, сказал мой отец.
он соблаговолил припомнить, что я имел честь несколько дней подряд
встречаться с ним при Баварском дворе, когда он еще и не думал воссесть на
восточный престол. (Вам известно, что этот престол был ему предложен
европейским конгрессом, а он, прежде чем дать согласие, очень колебался: он
полагал, что этот престол ниже его происхождения - с точки зрения
геральдической, самого благородного во всей Европе) Свитский генерал подошел
ко мне, и я, разумеется, почел своим долгом исполнить желание его величества
и поспешил засвидетельствовать ему свое почтение.
монарх выйдет из затруднительного положения, да еще в таких щекотливых
обстоятельствах. Я лично твердо верил в политический такт государя. Но
должен сознаться, что он превзошел мои ожидания. Я получил сведения из самых
достоверных источников, что тост, который он провозгласил в Елисейском
дворце, от первого до последнего слова был сочинен им самим и по праву всюду
возбудил интерес. Это был самый настоящий ход мастера, надо сознаться -
довольно смелый, но эту его смелость вполне оправдывала сложившаяся
обстановка. В дипломатических традициях есть, конечно, своя положительная