и самого себя за это. Потом вдруг он почувствовал, что больше не может.
Нужно было заговорить, разрядить томительное напряжение нервов. Он
взглянул на Гэса в упор глазами, покрасневшими от страха и злобы, прижав к
бокам стиснутые кулаки.
трусишь, потому что он белый.
Биггер. - Не можешь сказать, пойдешь ты или нет?
пристал?
Биггера что-то сжалось внутри, как будто он ожидал удара и готовился
принять его. Он стиснул кулаки еще сильнее. На одну секунду ему
представилось, какое ощущение будет у него в руке и во всем теле, если он
сейчас наотмашь хватит Гэса по лицу так, чтоб кровь пошла; Гэс тогда
упадет, а он молча выйдет вон, и тем дело кончится - и грабежа не будет. И
оттого, что он придумал и представил себе все это, теснящее чувство,
изнутри подступавшее к горлу, слегка отпустило его.
снисходительности и достоинства. - Видишь, Биггер, все неприятности у нас
всегда выходят из-за тебя. Очень ты горяч. Ну скажи, чего ты вдруг на меня
взбеленился? Разве я не имею права подумать? Но у тебя терпенья не
хватает. И сейчас же ругаться. Ты вот говоришь, что я трушу. А я тебе
скажу, что это ты трусишь. Ты боишься, что я скажу "да", и тогда тебе
придется в самом деле пойти на это...
заколочу его в твою поганую глотку, - сказал Биггер, задетый за живое.
Биггер.
выдавая своего волнения и стараясь поскорей заговорить о другом. - Я
пойду, но Биггер не нрав. Зачем он ругался?
уже в настоящее бешенство. - Доводишь человека до того, что он тебя
пришибить готов!
Биггера. - Я помогу, как я всегда помогал. Но только имей в виду, Биггер,
_тебе_ я подчиняться не собираюсь. Ты трус, и больше ничего. Ты кричишь,
что я трушу, чтобы никто не заметил, как ты трусишь сам.
за локоть и отвел его в сторону.
чтобы мне подчинялся такой сопляк, как ты?
Гэс вставил свой кий на место, отряхнул мел с брюк и не торопясь отошел на
несколько шагов. Что-то жгло Биггера внутри, зыбкое черное облако на
мгновение застлало ему глаза, потом пропало. Бессвязные картины, точно
песчаный вихрь, сухой и быстрый, проносились в его голове. Можно нырнуть
Гэса ножом; можно избить его; можно вывернуть ему руки в плечах; можно
дать ему подножку, чтоб он ткнулся носом в землю. Можно по-разному
причинить Гэсу боль за все, что пришлось из-за него испытать.
выступает у него на коже. План выработан, и теперь нужно приводить его в
действие. Он заскрежетал зубами: перед глазами у пего все еще стоял Гэс,
притворяющий за собой дверь. Можно было выхватить из стойки кий,
размахнуться и стукнуть Гэса по голове, так чтоб во всем теле отдался
треск его черных костей под тяжестью сухого дерева. Внутри у него
по-прежнему сжималось что-то, и он знал, что так будет, пока не дойдет до
дела, пока они не очутятся в лавке, у ящика с выручкой.
головой.
заставить его перетрусить вдвойне. Нужно, чтобы он больше боялся того, что
с ним будет, если он не пойдет, чем того, что с ним будет, если он пойдет.
сказал Джек. - У нас ведь дело впереди, серьезное дело.
сильнее овладевавшее им; если он не сумеет освободиться, оно одолеет его.
Нужна была встряска, достаточно крепкая, чтобы отвлечь внимание и дать
выход накопившейся энергии. Хорошо бы побегать. Или послушать танцевальную
музыку. Или посмеяться, пошутить. Или почитать детективный журнал. Или
сходить в кино. Или побыть с Бесси. Все утро он прятался за своей завесой
равнодушия и злобно огрызался на все, что могло побудить его расстаться с
ней. Но теперь он попался; мысль о налете на Блюма и стычка с Гэсом
выманили его из прикрытия, и его самообладание исчезло. Вернуть
уверенность можно было только действием, яростным и упорным, которое
помогло бы забыть. Таков был ритм его жизни: от равнодушия к ярости; от
рассеянной задумчивости к порывам напряженного желания; от покоя к гневным
вспышкам - точно смена приливов и отливов, вызванная далекой невидимой
силой. Эти внезапные переходы были ому так же необходимы, как пища. Он был
похож на те странные растения, что распускаются днем и никнут ночью; но
никто не видел ни солнца, под которым он расцветал, ни холодной ночной
мглы, от которой он замирал и съеживался. Это было его собственное солнце
и его собственная мгла, заключенные в нем самом. Он говорил об этой своей
черте с оттенком мрачной хвастливости и гордился, когда ему самому
приходилось страдать от нее. Такой уж он есть, говорил он; и ничего с этим
не поделаешь, добавлял он, покачивая головой. Эта угрюмая неподвижность и
следовавшая за ней бурная жажда действия были причиной тому, что Джек, Гэс
и Джо ненавидели и боялись его не меньше, чем он сам себя ненавидел и
боялся.
хмурым, враждебным взглядом, губы его решительно сжались.
останавливались, пропуская встречные машины: не из страха попасть под
колеса, а просто потому, что некуда было спешить. Они дошли до Южного
Парквэя, держа в зубах только что закуренные сигареты.
показывают.
на углу Южного Парквэя и Сорок седьмой улицы, было ровно двенадцать.
"Регаль" только что открылся. Биггер помешкал в вестибюле, разглядывая
пестрые плакаты, а Джек отправился в кассу. Объявлены были две картины в
один сеанс; плакаты к первой, "Ветренице", изображали белых мужчину и
женщину, которые купались, нежились на пляже или танцевали в ночных
клубах; на плакатах ко второй, "Торговец Хорн", чернокожие дикари плясали
на фоне первобытных джунглей. Биггер обернулся и увидел за собой Джека.
глаза приятно отдыхали в полутьме. Сеанс еще не начался; он поглубже
вжался в кресло и стал слушать фонолу, исходившую ноющей, тоскливой
мелодией, которая навязчиво отдавалась у него внутри. Но ему не сиделось,
он все время ворочался, оглядывался, как будто подозревая, что кто-то
исподтишка следит за ним. Фонола заиграла громче, потом почти совсем
стихла.
голосом, в котором слышалась тревога.
Русанов Владислав
Зыков Виталий
Акунин Борис
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Беляев Александр