слово, убила бы!
немного, решила она. Теперь, когда Ева была здесь, страх уже не так
угнетал ее.
Ей уже лучше, она подождет еще немножко и скажет Еве. Пальцы девушки
бережно касались ее головы.
я не могу сказать девочке...
Джонни-Бой уже знает. Может быть, все еще уладится.
раз за этот вечер.
Совсем недавно ей было так нужно, чтобы Ева верила в нее. Она смотрела,
как девушка достает сосновые сучья из-за плиты, разводит огонь, ставит
кофейник.
кофе. - Отец велел сказать, чтоб вы были поосторожнее с этим Букером. Он
предатель.
произнесла эти слова, все у нее внутри словно обмякло.
вытолкнули на самый край жизни, в холодную тьму. Теперь она знала, что это
было, когда она подняла глаза, выйдя из тумана боли, и увидела Букера. Это
был образ всех белых и страх, неразлучный с ними, преследовавший ее всю
жизнь. И вот во второй раз за эту ночь осуществилось то, что она
предчувствовала. Она только повторяла себе: не нравился он мне, видит бог,
не нравился! Говорила я Джонни-Бою, что это кто-нибудь из белых...
платье, на ноги.
кроме Евы, у нее никого не осталось. Но надо же сделать что-нибудь,
как-нибудь, все же надо. Она все равно пропала, а сказать Еве про Букера и
Джонни она не в силах, это было бы просто бессовестно. Она хотела остаться
одна, хотела без чужой помощи справиться с этим.
ее лечь! Да, Букер передаст имена товарищей шерифу. Если б только можно
было его остановить! Вот решение, вот цель, вот яркая звезда, взошедшая на
заре новой надежды. Скоро, через каких-нибудь полчаса, Букер доберется до
Фоли-Вудса. Верно, пойдет дальней дорогой, ведь ближней он не знает. Я
могла бы перейти речку вброд и обогнать его... А что делать потом?
детей.
маисовая солома в матрасе, значит, Ева легла. Она осталась одна. Сквозь
щели в плите она видела, как гаснет огонь и покрывается серым пеплом, в
комнате опять становилось холодно. Желтый луч прожектора все еще скользил
мимо окна, и дождь по-прежнему барабанил по крыше. Да, она осталась одна,
она сделала это ужасное дело одна, и выход должна найти тоже одна. И,
словно вкладывая перст в язву, она припомнила ту минуту, когда бросила
вызов шерифу, когда крикнула, чтобы почувствовать свою силу. Она отдала
Сэга, чтобы спасти других, она отпустила Джонни, чтобы он спас других, а
теперь, в минуту слабости, порожденной сознанием силы, она потеряла все.
Если бы она не окликнула тогда шерифа, у нее было бы довольно силы, чтобы
не поддаться Букеру; она могла бы сама оповестить товарищей. Что-то
сжалось в ней, когда она вспомнила тот припадок страха, который подступил
к ней в темном углу. В ту минуту ею снова овладело прошлое, от которого,
думалось ей, она отделалась навсегда. Она думала, что нежность и теплота
навсегда ушли в прошлое, она думала, что ничего не значит, если она поет
теперь: "Он - лилия долины, он - утренняя звезда..." Она пела это в те
дни, когда не надеялась ни на что в мире, когда холодная белая глыба
толкнула ее в объятия Иисуса. Она думала, что Сэг и Джонни-Бой заставили
ее забыть о нем, сосредоточить все свои надежды на борьбе за свободу
черных. Все эти годы она верила и работала вместе с ними, и благодать их
новой, грозной веры вливала в нее новую силу. Эта благодать была на ней,
когда она позволила шерифу сбить себя с ног, эта благодать была на ней,
когда она опять поднялась на ноги и стала перед шерифом. Но она сама себя
обманула: душа ее жаждала подвига, и гордость толкнула ее на подвиг,
который был ей не по силам. То, что она назвала имена товарищей
Джонни-Боя, было только преддверием беспросветного ужаса. Она стояла,
глядя в землю, и старалась заглушить в себе голос долга. Она была в
трясине между двумя мирами, ни жива ни мертва, лишенная благодатной силы и
нового и старого мира. Чем яснее она сознавала это, тем сильнее что-то
нарастало в ней и стремилось к освобождению, тем сильней она жаждала
увидеть новую звезду, новую надежду на беспросветном небе своей жизни,
новую грозную веру, которая дала бы ей силы жить и действовать. Бесшумно и
тревожно она ходила по кухне, чувствуя себя беззащитной перед мраком,
перед дождем, перед внешним миром и замирая от стыда, когда мысль о любви
Евы проносилась в ее сознании. Она подняла свои натруженные руки и
разглядывала скрюченные пальцы.
обогнать Букера. А потом? Как ей увидеть Джонни-Боя или Букера? И в ее
ушах зазвучал угрожающий голос шерифа: "Готовь простыню, живым ему не
быть!" Простыня! Да, да, простыня! Все ее существо обратилось в волю: все
долгие годы ее жизни сосредоточились, слились в стремлении к одной цели.
Возьму простыню и пойду! Сделаю, как он сказал. Господи боже, пойду с
простыней за телом моего сына! А потом что? Она выпрямилась и сурово
улыбнулась; она поняла сердцем, для чего прожила всю жизнь; вся она готова
была вылиться в одном, последнем действии. Я знаю! Я знаю! Она вспомнила,
что револьвер Джонни-Боя лежит в комоде. Спрячу револьвер под простыней и
пойду за телом Джонни-Боя... На цыпочках она прошла к себе в комнату,
выдвинула ящик и достала простыню. Ева спала: в темноте слышалось ее
ровное дыхание. Она пошарила в ящике и нашла револьвер. Завернула его в
простыню и спрятала под фартук. Потом она подкралась к постели и долго
смотрела на Еву. А может быть, так даже лучше. Это должно было
когда-нибудь случиться... Здесь, на Юге, ей нельзя было жить вместе с
Джонни... И я не могла сказать ей про Букера. Скоро все кончится, и она
никогда не узнает. Никогда не перестанет мне верить. Она затаила дыхание,
когда солома в матрасе сухо зашуршала; потом все снова затихло, и она
спокойно вздохнула. На цыпочках она вышла из комнаты, прошла по коридору и