Чтение 6–й страницы книги ~Умирающий изнутри~

Спасения нет. На следующий день она приносит карты.

- Они известны, как карты Зенера, - объясняет она, подняв карты вверх и развернув их веером словно дикий Били Хичкок, показывающий "стрит". Дэвид никогда прежде не видел такого комплекта, хотя они были знакомы ему по колоде, которой пользовались его родители в их бесконечной игре в канасту.

- Их придумали двадцать пять лет назад в университете Дюк доктор Карл Е.3енер и доктор Дж.Б.Райн. Их называют также "ЭСВ карты". Кто мне скажет, что значит ЭСВ?

Рука Нормана Геймлиха взметнулась в воздух:

- Экстрасенсорное восприятие, мисс Мюллер!

- Очень хорошо, Норман. - Она начинает рассеянно тасовать карты. Ее глаза, в которых обычно отсутствует всякое выражение, блестят с интенсивностью игрока в Лас-Вегасе. Она говорит:

- Колода состоит из двадцати пяти карт, разделенных на пять мастей или символов. Пять карт отмечены звездочкой, пять - кружком, пять - квадратом, пять - волнистыми линиями и пять - крестом или знаком плюс. - Она передает пачку Барбаре Штейн, еще одной своей любимице и просит ее нарисовать символы на доске. - Смысл в том, что экзаменуемый смотрит на оборотную сторону каждой карты и пытается назвать символ, изображенный на лицевой стороне. Тест можно проводить различными путями. Иногда сначала карту смотрит экзаменатор, что дает испытуемому шанс уловить правильный ответ из его мыслей. Иногда испытуемому разрешают потрогать карту, прежде чем угадать символ. Иногда он гадает вслепую, а иногда ему можно смотреть на обратную сторону каждой карты. Хотя, как это делается, не имеет значения, основная цель остается той же: определить символ, который он не видит, используя свои экстрасенсорные способности. Эстел, предположим, что испытуемый вообще не имеет экстрасенсорных сил, а действует, руководствуясь чистой догадкой. Сколько можно ожидать правильных ответов из двадцати пяти карт?

Эстел, захваченная врасплох, краснеет и покрывается пятнами:

- Э... двенадцать с половиной?

Кислая мина мисс Мюллер. Поворот к более умной, счастливой двойняшке:

- Беверли?

- Пять, мисс Мюллер.

- Верно. Всегда есть один шанс из пяти при угадывании правильной масти, поэтому пять верных ответов из 25 - все, что может принести одна удача. Конечно, результаты никогда не бывают такими чистыми. Один раз вы можете получить пять верных ответов, другой раз - шесть, потом - пять, потом, может быть, семь, а потом, возможно, только три, но в среднем, после длинной серии опытов, должно получиться пять. Это, если действует чистый случай. На самом же деле в опытах Райна некоторые группы субъектов имели в среднем 6,5 или 7 попаданий из 25. Райн считает, что это можно объяснить только экстрасенсорным восприятием. У некоторых испытуемых были и лучшие результаты. Однажды мужчина назвал правильно девять карт подряд. Через несколько дней он назвал 15, а затем 21 карту из 25. Странность случившегося просто поразительна. Кто из вас думает, что это лишь удача?

Поднялась примерно треть рук в классе. Некоторые из них принадлежали к тупицам, которые не смогли понять, что надо высказать симпатию к излюбленному предмету учителя. Некоторые были неисправимыми скептиками, которые презирали эти циничные манипуляции. Одна рука была рукой Дэвида Селига. Он пытался принять защитную окраску.

Мисс Мюллер сказала:

- Давайте проведем сегодня несколько опытов. Виктор, ты будешь нашим первым подопытным. Выйди вперед.

Нервно усмехаясь, Виктор Шмиц вразвалку вышел к доске. Он стоял около стола мисс Мюллер, а она все перемешивала карты. Затем, быстро взглянув на верхнюю карту, она пододвинула ее к нему.

- Какой знак? - спросила она.

- Круг?

- Посмотрим. Класс, ничего не говорите. - Она передала карту Барбаре Штейн, попросив ее сделать отметку под нужным знаком на доске. Барбара пометила квадрат. Мисс Мюллер взглянула на следующую карту. "Звезда", - подумал Дэвид. Барбара пометила звезду.

- Волны, - сказал Виктор.

- Плюс.

"Квадрат, тупица!" Квадрат.

- Круг.

- Круг. - Внезапный возглас волнения от попадания Виктора. Мисс Мюллер, сверкая глазами, призвала к тишине.

- Звезда. - "Волны". Барбара отметила волны.

- Квадрат. - "Квадрат", - согласился Дэвид.

- Квадрат. - Еще один возглас.

Виктор покончил с колодой. Мисс Мюллер подвела итог: четыре верных попадания. Не слишком удачно. Она провела с ним второй раунд. Пять. Порядок. Виктор, ты, может, и сексуальный, но не телепат. Мисс Мюллер обвела класс глазами. Другой объект? "Только не я, - молил Дэвид. - Боже, только не я". Она вызвала Шелдона Файнберга. Он попал в первый раз - пять, второй - шесть. Прилично, но не потрясает. Затем Элис Коген. Четыре и четыре. Каменистая почва, мисс Мюллер. У Дэвида все время выходило 25 из 25, но он был единственный, кто знал об этом.

- Следующий? - сказала мисс Мюллер. Дэвид съежился на стуле. Сколько еще до звонка? - Норман Геймлих.

Норман подошел к учительскому столу. Она посмотрела карту. Дэвид просканировал ее, уловив изображение звезды. Перебравшись в мозг Нормана, Дэвид с изумлением обнаружил там отблеск изображения, звезда округлилась до круга, затем снова стала звездой. Что это? Неужели этот отвратительный Геймлих обладает силой?

- Круг, - пробормотал Норман. Но в следующий раз он попал - волны - и еще один - квадрат. Кажется он улавливал эманации, смутные и неясные, но все же улавливал из мозга мисс Мюллер. У жирного Гемлиха были следы дара. Но только следы; Дэвид, сканирующий его разум и разум учительницы, видел, что образы становились все туманнее и совсем исчезли к десятой карте. Норман выдохся. Все же у него было семь попаданий, лучший результат. "Звонок, - молил Дэвид. - Звонок, звонок, звонок!" Прошло двадцать минут.

Небольшая передышка. Мисс Мюллер раздала листки для теста. Она собиралась опросить сразу весь класс.

- Я буду называть номера от одного до двадцати пяти, а вы пишите знаки, которые "видите". Готовы? Один.

Дэвид увидел круг и написал "Волны".

Звезда. "Квадрат".

Волны. "Круг".

Звезда. "Волны".

Когда тест близился к завершению, ему пришло в голову, что он совершил тактическую ошибку, перепутав все. Для маскировки надо было написать два-три верных ответа. Но было уже слишком поздно. Оставалось всего четыре номера; если бы он угадал несколько из них, после того как перепутал все предыдущие, это выглядело бы подозрительно. И он продолжал ошибаться.

Мисс Мюллер попросила:

- А теперь поменяйтесь листками с соседом и пометьте ответы. Готовы? Номер один: круг. Номер два: звезда. Номер три: волны. Номер четыре...

Затем она спросила о результатах. Есть у кого-нибудь десять или больше попаданий? Нет, учитель. Девять? Восемь? Семь? У Нормана Геймлиха снова оказалось семь. Он гордился собой: Геймлих - читатель мыслей. Дэвид почувствовал отвращение при мысли, что у Геймлиха есть хотя бы кроха силы. Шесть? У четверых получилось шесть. Пять? Четыре? Мисс Мюллер усердно подсчитывала результаты. Другие цифры? И тут Сидней Голдблат произнес:

- Мисс Мюллер, а как насчет нуля?

Она удивленно подняла на него глаза:

- Ноль? Есть кто-то, кто неправильно отметил все 25 карт?

- Дэвид Селиг.

Дэвид Селиг хотел провалиться под пол. Все глаза смотрели на него. Жестокий смех преследовал его. Дэвид Селиг ошибся все 25 раз. Словно сказали, что Дэвид Селиг намочил трусики, Дэвид Селиг списал на экзамене, Дэвид Селиг зашел в туалет девочек. Стараясь скрыть свои способности, он сделался вдруг ужасно подозрительным. Мисс Мюллер строго сказала с видом оракула:

- Нулевой счет может быть тоже довольно значительным. Это может означать необыкновенно сильные ЭСВ способности, а вовсе не полное их отсутствие, как вы могли подумать.

О, Боже. Необыкновенно сильные экстрасенсорные способности. Она продолжала:

- Райн говорит о феномене "перемещения вперед" или "перемещения назад", при котором необыкновенно мощная экстрасенсорная сила может случайно фокусироваться на карте следующей или предыдущей или отстоящей на два-три номера вперед или назад. Поэтому может появиться результат ниже среднего уровня, когда на самом деле он великолепно попадает, только мимо цели! Дэвид, разреши мне взглянуть на твои ответы.

- Да нет здесь ничего такого, мисс Мюллер. Я просто записывал свои догадки и кажется они все неправильные.

- Дай мне посмотреть.

Словно идя на эшафот, он нес ей листок. Она положила его рядом со своим списком и пыталась как-то совместить их, ища сдвиг. Но его наугад выбранные ошибочные ответы защитили его. Перемещение на одну карту вперед дало ему два попадания; назад - три. Ничего такого значительного. И все же мисс Мюллер не отпустила его.

- Я хочу снова испытать тебя, - сказала она. - Мы сделаем несколько попыток. Нулевой результат - очень интересен.

Она начала тасовать карты. Боже, боже, боже, где ты? Ах, звонок! Я спасен звонком!

- Ты можешь остаться после урока? - спросила она.

В страхе я покачал головой.

- Мне нужно подготовиться к геометрии, мисс Мюллер.

Она не отступала.

- Тогда завтра. Мы проведем тест завтра.

Боже! Всю ночь он провел без сна, обливаясь потом и дрожа от страха, и забылся только около четырех часов утра. Он надеялся, что мать оставит его дома, но вот незадача: в половине восьмого он уже трясся в автобусе. Может, мисс Мюллер забудет о тесте? Но она не забыла. Роковые карты лежали на столе. Спасения не было. Он оказался в центре внимания. Ладно, Дэвид, на этот раз будь умнее.

- Ты готов начать? - спросила она, берясь за первую карту. В ее голове он увидел знак плюс.

- Квадрат, - произнес он.

Он видел круг.

- Волны.

Он видел еще один круг.

- Плюс.

Он видел звезды.

- Круг.

Он видел квадрат.

- Квадрат, - сказал он. Это один.

Он продолжал тщательно считать. Четыре неправильных ответа, затем один правильный. Три неправильных, еще один правильный. Располагая их в фальшивом беспорядке, он позволил себе пять попаданий в первом тесте. Во втором - четыре. В третьем - шесть. В четвертом - четыре. Не слишком ли средне, подумал он? Может, дать ей опыт с результатом один? Но она уже потеряла интерес.

- Я все-таки не понимаю твой нулевой результат, Дэвид, - говорила она ему. - Но мне все же кажется, что у тебя нет способности экстрасенсорного восприятия.

Он старался выглядеть разочарованным. Даже словно извинялся. "Извини, училка, у меня нет ЭСВ". Мальчик смиренно направился к своему месту.

В одно сияющее мгновение откровения, мисс Мюллер, я мог бы разрешить вопрос всей вашей жизни. Тягу к невероятному, непредсказуемому, неизвестному, иррациональному. Чудесному. Но я не смог этого сделать. Я слишком дорожил своей шкурой, мисс Мюллер. Мне нужно было сохранить низкий уровень. Простите меня. Вместо того чтобы сказать вам правду, я сфальшивил, мисс Мюллер, и этим отослал вас к знакам зодиака, к людям из летающих тарелок, к тысячам сюрреальных вибраций, к миллионам апокалиптических звездных миров, хотя одного прикосновения моего разума к вашему могло быть достаточно, чтобы предотвратить ваше безумие. Одно мое прикосновение. Секунда. Миг.

Это дни страстей Дэвида, когда он корчился в муках на своей постели из гвоздей. Давайте побыстрее пройдем это. Тогда будет меньше страданий.

Вторник. День Выборов. Месяцами воздух наполнял шум предвыборной компании. Свободный мир выбирает нового лидера. Весь Бродвей запружен платформами с громкоговорителями и лозунгами. Наш следующий Президент! Человек для всей Америки! Голосуйте! Голосуйте! Голосуйте! Голосуйте за X! Голосуйте за Y! Пустые слова сливаются, расплываются и уплывают. Республикрат. Демиканец. Буум. Зачем мне голосовать? Я не буду голосовать. Я не голосую. Я не из их числа. Не из общей массы. Голосование для них. Однажды, поздней осенью 1968-го, я стоял около Карнеги-холла, собираясь пойти в книжный магазин на другой стороне улицы, когда внезапно все движение на 57-й улице остановилось, а на тротуарах выросло вдруг, словно зубы дракона, несметное количество полицейских. На восток промчался кортеж мотоциклистов, и - ото! - в черном лимузине проехал сам Ричард М.Никсон, Президент Соединенных Штатов Америки, весело помахивая рукой собравшейся публике. Я подумал, вот наконец моя большая удача. Я загляну в его голову и приобщусь к великим Государственным тайнам, я пойму, что отличает наших лидеров от простых смертных. И я взглянул в его разум, а что я там обнаружил, я не скажу. Скажу только, что ничего такого особенного, что я ожидал. С тех пор я не желаю иметь дела ни с политикой, ни с политиками. Сегодня я останусь дома. Пусть выберут Президента без моей помощи.

Среда. Я начеркал по нескольку строчек в наполовину законченной курсовой Йайа Лумумбы и других таких же работах. Перерыв. Звонит Юдифь.

- Вечеринка, - говорит она. - Ты приглашен. Там будут все.

- Вечеринка? Кто? Где? Зачем? Когда?

- В субботу вечером. Около Коламбии. Хозяин - Клод Германт. Ты его знаешь? Профессор французской литературы. - "Нет, его зовут не Германт. Я изменил имя, чтобы защитить виновного". - Один из этих новых профессоров. Молодой, динамичный, красивый, друг Симона де Бовуара. Я приду с Карлом. Там будет много народу. Он всегда приглашает самых интересных людей.

- Симон де Бовуар? Они там будут?

- Нет, глупыш, не они. Но ты не пожалеешь. Клод дает лучшие вечера. Блестящие комбинации людей.

- Мне он кажется вампиром.

- Он дает так же, как и берет, Дэйв. Он особенно просил меня пригласить тебя.

- Откуда он вообще меня знает?

- Через меня, - ответила она. - Я рассказывала о тебе. Он смертельно хочет с тобой познакомиться.

- Я не люблю вечеринки.

- Дэйв...

Я слышу в ее голосе предупреждение. Я не расположен спорить прямо сейчас.

- Ладно, - говорю я вздыхая. - В субботу вечером. Дай мне адрес.

"Почему я так податлив? Зачем позволяю Юдифь манипулировать мной? Может, я так строю свою любовь к ней через эти капитуляции?"

Четверг. Я делаю два параграфа для Йайа Лумумбы. Очень опасаюсь его реакции на то, что пишу для него. Он может этого просто не вынести. Если я когда-нибудь закончу. Я должен закончить. Я еще никогда не пропускал установленного срока. Не осмеливаюсь. После обеда. Я прогуливаюсь до книжного магазина на 230-й улице. Мне нужен свежий воздух и я, как обычно, хочу посмотреть, что появилось новенького со времени моего последнего посещения, три дня назад. Привычно покупаю несколько изданий - антология второстепенных поэтов-метафизиков, "Беги, кролик, беги" Апдайка и тяжелый труд по антропологии Леви-Штрауса, описывающий некое амазонское племя, который я никогда не собирался читать. За кассой появилась новенькая: девушка 19-20 лет, бледненькая блондинка в белой шелковой блузке, короткой клетчатой юбке и с безразличной улыбкой. Может и привлекательная на чей-то незанятой взгляд. Меня же она вовсе не заинтересовала, ни сексуально, никак, и хотя я представил, как заваливаю ее - ничто человеческое мне не чуждо, - то, что я вторгся в ее разум было лишь мимолетной прихотью. Не буду судить ее за поверхностность. Я вошел в нее легко и погружался все глубже, минуя тривиальные верхние слои, устремляясь к самому ее естеству. О! Какая внезапная вспышка общности, душа к душе. Она пылает. Она излучает огонь. Она идет ко мне с живостью и полнотой, которая потрясает меня, подобное столь редко случается со мной. Исчезает тупой надоевший манекен. Я вижу ее всю целиком, ее мечты, фантазии, желания, любовь, восторги (неудачное совокупление прошлой ночью и оставшееся после него чувство вины и стыда), всю кипящую, рвущуюся, мятежную человеческую душу. За последние полгода я только однажды испытал подобное потрясение - в тот ужасный день контакта с Йайа Лумумбой на ступеньках Нижней Библиотеки. И когда я вспоминаю тот горький опыт, во мне что-то переключается и происходит то же самое. Падает темный занавес. Я отключился. Я теряю контакт с ее сознанием. Тишина, эта ужасная ментальная тишина, обрушивается на меня. Я стою, окаменев, снова одинокий и напуганный, руки начинают дрожать, я роняю сдачу и она взволнованно спрашивает:

- Сэр? Да, сэр? - Ее нежный девичий голосок звучит, как флейта.

Пятница. Просыпаюсь с болью и жесткой лихорадкой. Несомненно психосоматическая атака. Рассерженный, ожесточенный разум безжалостно истязает беззащитное тело. За ознобом следует жар, затем снова озноб. Безвольная упаковка. Я чувствую себя опустошенным. Голова набита соломой. Увы! Работать я не могу. Нацарапав несколько псевдо-лумумбских строк, я отбрасываю листок прочь. Устал как собака. Ну что же, хороший повод отказаться от этой глупой вечеринки. Я читаю своих второстепенных метафизиков. Некоторые из них не такие уж незначительные. Трагерн, Крэшоу, Уильям Картрайт. Например, Трагерн:

Чистые врожденные Силы, поглощаемые коррупцией,

Как прекраснейшее Стекло,

Или начищенная Медь,

Скоро сами в воображаемых одеждах

Божественные Впечатления, когда они пришли,

Быстро вошли, и Душа запылала.

Это не предмет, но Свет,

Он создает Небеса: яснеет Взор.

Верность

Нисходит лишь к тем, кто видит.

После этого снова поднимаюсь. Чувствую себя немного лучше. Нужно позвонить Юдифь. Пусть приготовит мне куриный бульон. Ой-вей! Увы мне! Вэй из мир!

Суббота. Я оживаю без помощи куриного бульона и решаю идти на вечеринку. Увы мне. Помни, помни, шестое ноября. Зачем Дэвид разрешил Юдифь вытащить его из берлоги? Бесконечная поездка на метро в центр; запах вина добавляет особый аромат к обычному путешествию в Манхэттен. Наконец знакомая станция, Коламбия. Нужно пройти несколько кварталов, поеживаясь от холода. Я не слишком хорошо одет для такой зимней погоды. Вот я уже приближаюсь к огромному старому дому на углу Риверсайд-драйв и 112-й улицы, где и живет Клод Германт. Заколебавшись, я стою на улице. Холодный ветер безжалостно хлещет меня. В парке кружатся мертвые листья. Внутри меня встречают проницательные глаза швейцара.

- Профессор Германт, - говорю я.

Он тычет вверх большим пальцем:

- Седьмой этаж, 7-Г, - он рукой указывает дорогу к лифту.

Я опоздал, уже почти десять часов. Поднимаюсь вверх в ветхой кабине, - крак, крак, крак, - дверь лифта открывается, шелковый плакат в коридоре объясняет дорогу в логово Германта. Но плакат не нужен. Потрясающий шум слева подсказывает мне, где развертывается действие. Я звоню. Жду. Ничего. Звоню снова. Там слишком шумно, меня не слышат. О, если бы я мог передавать мысли, а не только принимать! Я бы объявил о своем появлении громоподобным возгласом. Звоню еще, более настойчиво. А! Да! Дверь открывается. Маленькая темноволосая девушка, на вид еще школьница, одетая в какое-то оранжевое сари, которое оставляет ее правую грудь - маленькую - голой. Нагота в моде. Она весело улыбается.

- Заходи, заходи!

Внутри толпа. Восемьдесят, девяносто, сто человек, все в безумных нарядах, собравшись группами по восемь-десять человек, кричат друг другу нечто глубокомысленное. Те, кто не занят коктейлями, курят трубки, ритуально всасывая воздух и покашливая. Не успел я снять пальто, как кто-то засунул мне в рот трубку с мундштуком слоновой кости:

- Великолепный гашиш, - объяснил он. - Прямо из Дамаска. Давай, парень, затянись!

Я волей-неволей втянул дым и немедленно ощутил эффект. Я подмигнул.

- Да, - кричит мой благодетель. - Он затуманивает мозги, точно?

В этой толпе мой разум, перегруженный сигналами, и так уже помутился, обкуренный марихуаной. Кажется, моя сила работает сегодня с довольно высокой интенсивностью. Правда, не слишком различая индивидуальности, я невольно погружаюсь, словно в густой суп, в хаос сливающихся мыслей. Темное дело. Трубка и человек исчезают и я, спотыкаясь, пробираюсь в комнату, сплошь заставленную набитыми до отказа книжными шкафами. Я ловлю взгляд только что заметившей меня Юдифь и ко мне протягивается прямая линия контакта, вначале непостижимо живая, ясная, потом прерывистая и переходящая в какое-то бормотание: брат, любовь, боль, страх, общие воспоминания, прощение, забвение, ненависть, враждебность, мерзость. Брат. Любовь. Ненависть.

- Дэйв, - кричит она. - Я здесь, Дэвид!

Сегодня Юдифь необычно привлекательна. Ее длинное, тонкое тело обернуто в блестящую лиловую, плотно прилегающую накидку, которая явственно обрисовывает ее грудь, маленькие выпуклости сосков и впадинку между ягодицами. На ее груди примостилась оправленная в золото нефритовая брошка с затейливой резьбой, распущенные волосы великолепны. Я горжусь ее красотой. Рядом с ней двое мужчин, выглядящих весьма впечатляюще. С одной стороны доктор Карл Ф.Сильвестри, автор "Исследования психологии терморегуляции". Он точно соответствует тому образу, который я уловил в мозгу Юдифь у нее дома две или три недели назад, хотя он старше, чем я думал. Ему, по крайней мере, пятьдесят пять, возможно, даже ближе к шестидесяти. И выше ростом - наверное, шесть футов пять дюймов. Я пытаюсь представить его огромное, тяжелое тело на жилистой стройной Юдифь. Не могу. У него багровые щеки, солидное самодовольное выражение лица, нежные умные глаза. Он излучает почти отцовскую нежность к Юдифь. Я понимаю, что привлекает в нем Джуд: он воплощает в себе образ сильного отца, чем никогда не был для нее бедный Пол Селиг. По другую сторону от Юдифь стоит мужчина, который, я полагаю, и должен быть профессором Клодом Германтом; я быстро пробую его мозг и подтверждаю свою догадку. Его разум подобен сосуду, наполненному переливающейся, сверкающей ртутью. Он думает на трех-четырех языках одновременно. Его буйная энергия утомила меня в одно касание. 40-летний мужчина, около шести футов ростом, мускулистый, атлетически сложенный; его волосы песочного цвета безупречно подстрижены, элегантно причесаны и курчавятся волнами в стиле барокко. Одежда его столь модерновая, что я, отнюдь не знаток в моде, не могу даже подобрать слов для ее описания: что-то вроде плаща из грубой золотисто-зеленой материи (полотно? муслин?), алый кушак, расклешенные атласные брюки, остроносые средневековые туфли. По его внешности денди и манерной позе можно предположить, что он голубой, но его окутывает мощная аура гетеросексуальности и по тому, как нежно поглядывает на него Юдифь, я начинаю понимать, что она возможно была когда-то его любовницей. А может и сейчас. Из скромности я не хочу узнавать это. Мои набеги на частные дела Юдифь - слишком скользкое место в наших отношениях.

- Разрешите представить моего брата Дэвида, - говорит она.

Сильвестри сияет:

- Я так много слышал о вас, мистер Селиг!

- Правда? ("У меня есть этот чудовищный братец, Карл. Поверишь ли, он может читать мысли. Твои мысли для него так же ясны, как радиопередача".) Интересно, что ему порассказала обо мне Юдифь? Покопаюсь в его голове и увижу. - Зовите меня Дэвид. Вы ведь доктор Сильвестри?

- Точно. Карл. Я предпочитаю Карл.

- Юдифь много рассказывала о вас, - говорю я в свою очередь. Мое тестирование не задалось. Вижу какие-то куски, обрывки мыслей, туманный хлам. Его разум неясен мне, словно я смотрю сквозь мутное стекло. В голове стучит. - Она показала мне две ваших книги. Хотел бы я разбираться в таких вещах.

Сильвестри довольно улыбается. Тем временем Юдифь начала знакомить меня с Германтом. Он бормочет обычные при знакомстве заверения в своей радости. Мне кажется он вот-вот поцелует меня в щеку, а может и в руку. Голос его мягкий, мурлыкающий, в нем заметен акцент, но не французский. Нечто странное. Смесь, может быть франко-итальянский или франко-испанский. По крайней мере, его я могу опробовать даже сейчас; каким-то образом его мозг, более изменчивый, чем мозг Сильвестри, все же остается в пределах досягаемости. Пока мы обмениваемся банальными фразами о погоде и прошедших выборах, я проникаю в его голову. Господи! Казанова врожденный! Он трахает все, что движется, неважно - мужского или женского пола, включая, конечно, и мою доступную сестру Юдифь, которую он в последний раз взял всего пять часов назад в этой самой комнате. В ней еще кружатся его семена. Его сбивает с толку тот факт, что она никогда не кончает с ним. Он рассматривает это, как провал в своей безупречной технике. Профессор прикидывает возможность пригвоздить и меня сегодня же ночью. Безнадежно, профессор. Вы не добавите меня к своей коллекции Селигов. Он мило расспрашивает меня об ученых степенях.

- Только одна, - отвечаю я. - Я подумывал о степени по английской литературе, но так никогда и не собрался.

Он читает лекции о Рембо, Верлене, Малларме, Бодлере, Лотремоне - всю эту команду - и делает это вдохновенно; его классы полны обожающих его девушек, чьи бедра радостно раздвигаются перед ним, хотя в аспекте Рембо он не прочь при случае порезвиться с добрыми колумбийскими париями. Говоря со мной, он ласково и собственнически ласкает плечи Юдифь. Доктор Сильвестри предпочитает не замечать этого или не обращать внимания.

- Ваша сестра, - воркует Германт, - она - чудо, она - оригинальный, великолепный тип, мсье Селиг, именно тип.

Весьма скользкий комплимент. Я снова заглядываю в его мозг и узнаю, что он пишет роман о молодой, сладострастной и полной горечи разведенной женщине и французском интеллектуале, который воплощает собой жизненную силу, и рассчитывает сделать на этом романе миллионы. Он меня очаровывает: столь наглый, столь фальшивый, он все же остается привлекательным, несмотря на все его видимые недостатки. Он предлагает мне коктейли, хайболы, ликеры, бренди, травку, гашиш, кокаин - все, что только можно пожелать. Чувствуя, что он поглощает меня, я спасаюсь, с чувством некоторого облегчения ускользнув, чтобы налить немного рома.

У столика с напитками ко мне пристает девушка. Это одна из студенток Германта, ей не больше двадцати. Жесткие черные волосы уложены локонами, приплюснутый нос, восприимчивые глаза, полные мясистые губы. Не красавица, но тем не менее интересная. Очевидно и я заинтересовал ее, поскольку она улыбается и говорит:

- Хочешь пойти со мной домой?

- Я только что пришел.

- Да позже, позже. Не к спеху. Мне кажется, ты не дурак потрахаться.

- Ты говоришь это всем, с кем знакомишься?

- Мы еще не познакомились, - уточняет она. - Но нет, не всем. Хотя многим. А что такого? Теперь девушки могут брать инициативу на себя. Кроме того, этот год - високосный. Ты - поэт?

- Да не очень.

- А похоже. Держу пари, что ты очень чувствительный и много страдаешь.

Перед глазами проносится знакомая фантазия. Ее глаза обрамлены красным. Она окаменела. От черного свитера исходит резкий запах пота. Ноги ее слишком коротки для такого туловища, бедра слишком широки, груди слишком тяжелы. Неужели ей удастся взять меня? "Держу пари, ты очень чувствительный и много страдаешь. Ты - поэт?" Я пытаюсь просканировать ее; бесполезно; усталость сковала мой мозг, а общий гам толпы гостей подавляет отдельные сигналы.

- Как тебя зовут? - спрашивает она.

- Дэвид Селиг.

- А я - Лиза Гольштейн, я - выпускница...

- Гольштейн? - Это имя словно ударяет меня током. Китти, Китти, Китти! - Что ты сказала? Гольштейн?

- Ну да, Гольштейн.

- У тебя есть сестра Китти? Я думаю, Катерина. Китти Гольштейн. Ей около тридцати пяти. Сестра, а может быть, кузина...

- Нет. Я никогда о ней не слышала. Твоя знакомая?

- Бывшая, - отвечаю я. - Китти Гольштейн.

Я забираю свою выпивку и отворачиваюсь.