Чтение 6–й страницы книги ~Стриптиз~

Музыка прекратилась. Площадка опустела. В самой ее середине бросалась в глаза жалкая туфля, лежащая стели серпантиновых лент, и все взирали на нее, пока Жюль не решился ее подобрать.

- Это ваша, мадмуазель Селита?

Разве не ироническим был этот вопрос, когда и так заметно, что у нее одна нога босая?

- Я попытаюсь найти каблук. Он, должно быть, где-нибудь под столом.

- Ни к чему это, Жюль. Спасибо.

А ее глупый дантист спрашивал:

- У вас есть запасная пара?

- Да, там, наверху.

Лучше будет подождать и не идти через весь зал, пока посетители не начнут снова танцевать.

- Закажите мне, пожалуйста, чего-нибудь выпить.

У нее еще хватило сил мужественно улыбаться, поглядывая сквозь стекло поднятого бокала.

- Давайте чокнемся! Глава 4

Оказавшись в артистической, где никого не было, она устало опустилась на табурет, стоявший у зеркала, и принялась разглядывать свое отражение сурово, без всякой жалости, ненавидя себя в эту минуту так же, как ненавидели ее другие.

Эта нелепая история с туфлей выбила ее из колеи сильнее, чем какая-нибудь подлинная драма. И будь у нее хотя бы пять тысяч франков, она тут же бы уехала.

Куда именно, она не знала. Прошло то время, когда она могла претендовать на место в парижских кабаре. Есть, правда, в Женеве одно кабаре своеобразная мекка стриптиза, где она уже дважды побывала, но это самая настоящая фабрика. Их было пятнадцать каждый вечер, иногда больше, и они выступали, сменяя друг друга, как на конвейере, с номерами, строго рассчитанными по минутам.

Попробовать поехать в Ниццу? В Марсель?

Впрочем, к чему об этом думать, коль скоро ей не на что даже купить билет на поезд? У нее вообще никогда не было денег, тем более здесь, потому что, как только она получала хоть немного, то сразу же направлялась в казино; не имея средств купить билет в главный зал, где играли в рулетку или в железку, удовлетворялась более дешевыми вариантами азартных игр в большом холле.

Сколько бы она ни проигрывала, через неделю ее снова неудержимо тянуло туда. Селита как будто стремилась заставить судьбу, несмотря на ее упорное сопротивление, быть наконец к ней милостивой и позволить в конце концов выиграть.

Ожидая, что в один прекрасный день это произойдет, она оказалась в Канне как в ловушке, не имея возможности оттуда выбраться. С ней случалось такое уже не в первый раз. В свое время она испытала нечто подобное в Анкаре, странном городе, в столице, искусственно созданной прямо в пустыне Малой Азии.

Она решила, что ей выпала удача, когда одно агентство, расположенное у ворот Сен-Мартен, отправило ее туда, заключив с ней контракт сроком на шесть месяцев. И она еще не подозревала, что эти шесть месяцев превратятся в два года.

Кабаре было жалким, убогим. Вокруг зала находились ложи, которые могли быть при случае плотно занавешенными. Никогда в жизни ей не приходилось отпихивать столько рук. Каждый день она клялась, что начнет откладывать деньги на возвращение, но прошло два года, а она по-прежнему оставалась там, уже почти смирившись с мыслью, что никогда не уедет. Так, может быть бы, и произошло, если бы один бельгийский дипломат, возвращавшийся с семьей в Европу, не предложил ей сопровождать его детей в качестве гувернантки.

- Не нужно только говорить моей жене, где я тебя встретил. Я представлю тебя как учительницу, которая хочет вернуться на родину.

Он, конечно, воспользовался ею во время путешествия предложил остаться у них в Брюсселе, но, по правде говоря, особо на этом не настаивал, потому что, как бы ни было это удобно и практично, он не мог избавиться от постоянного страха, что жена обнаружит их связь.

Селита славилась своими зелеными глазами, которые, как поверхность моря, меняли цвет в зависимости от погоды; у нее были темно-рыжие волосы, не нуждающиеся в окраске; ей постоянно говорили, что ее заостренный нос и подбородок точно такие же, как у знаменитой писательницы Колетт в годы ее молодости, когда она создавала "Клодину в Париже".

Ее считали порочной. Вот только что разгулявшийся дантист спрашивал ее, говоря о номере, которого еще не видел:

- Возбуждает ли вас то, что вас показывают голой?

Он не знал, что она никогда не показывается голой на сцене. И вообще, если бы он смог вызвать их всех на откровенность, он бы с изумлением обнаружил, что в "Монико" меньше сексуальности, чем, например, на пляже, где Селита нередко видела женщин, а то и девушек, которые с порочной усладой выставляли свое тело на обозрение и, прижимаясь голым животом к теплому, почти живому песку, явно получали самое настоящее сексуальное удовольствие.

Возможно, то же самое произошло вчера с Мадо на сцене, если только она не разыгрывала комедию, в чем Селита не была уверена.

Остальные же почти не испытывали чувственного влечения к мужчинам...

Мари-Лу, например, иногда увлекалась, но это были какие-то детские увлечения, как у маленькой девочки, и как она сама простодушно замечала, что это у нее "для головы, а не для тела".

Наташа, с тех пор как покинула мужа, могла преспокойно спать одна неделями или даже месяцами, а то, что случилось у нее с Эмилем, это не в счет. Просто забавное и неожиданное удовольствие, полученное как бы между делом, походя, подобно тому как во время путешествия вдруг возникает желание отведать незнакомое лакомство.

Франсина жила только ради Пьеро и готова была еще иметь детей, при условии, что их отец куда-нибудь денется.

Кетти была единственным исключением. Она обладала агрессивной и вульгарной сексуальностью, заставляющей ее говорить о любовных делах откровенно и непристойно, подобно кое-каким посетителям, которых обычно старались избегать. Но Селита подозревала, что Кетти просто прикрывает этой напускной грубостью свою полную неспособность получать удовольствие от подобных утех.

Для Флоранс, для Селиты и, несомненно, еще для миллионов женщин мужчина был ценен не только сексом, но также и тем, что он может стать опорой в жизни, хотя и к одному этому нельзя все сводить.

Эмиль сегодня днем задал вопрос, который у Селиты никак не выходил из головы:

- Вы его любите?

Потом добавил со своим мальчишеским простодушием:

- Он порой вызывает у вас отвращение?

Так вот нет, не вызывает! А может быть, и в самом деле Селита по-своему любила его. Из-за того, что она решила его победить. Из-за того, что он стал в ее глазах главным противником.

И это был противник серьезный, под стать ей, он постоянно увертывался, что делало партию более трудной и оттого особо увлекательной.

Мадам Флоранс завоевала его, очевидно, потому, что оставалась ему верной и продолжала работать на, него, пока он был в тюрьме, а также потому, что день за днем помогала ему и у нее хватало ума прощать его слабости.

Селита решила отобрать его, и это была не подлость или предательство с ее стороны, а честная война.

Неужели же она откажется от борьбы из-за какой-то туфли, сорванной с ноги, из-за смешного девичьего заговора вроде тех, что бывают в монастырях?

Она сказала неправду дантисту о том, что у нее здесь есть запасные туфли.

Единственная обувь, которая еще оставалась у нее в "Монико", были легкие башмаки из красного атласа, обшитые разноцветными камешками. Она их надевала для своих испанских танцев.

Внизу, наверное, думали, что она дуется или плачет, а может, и собирает вещи, чтобы уехать. Она вздрогнула, услышав шаги на железной лестнице, но не стала смотреть в стеклянное окошечко на уровне пола, чтобы выяснить, кто поднимается.

Когда открылась дверь, она увидела в зеркале Леона, который держал в одной руке молоток, в другой - найденный каблук. Не говоря ни слова, он поискал глазами туфлю, подобрал ее и направился к подоконнику.

Он любил мастерить, особенно когда работа требовала выдумки и усилий.

Повертев несколько раз замшевую туфлю своими толстыми пальцами, он вытащил из кармана гвозди и принялся за дело.

Подоконник, однако, не годился для этого. Еще поискав глазами, он в конце концов остановил свой взор на табурете Селиты.

А может, он избрал такой способ, чтобы прийти к ней мириться?

Работа захватила его целиком; нахмурив брови, чуть высунув язык, он перевернул табурет и использовал одну из ножек в качестве сапожной колодки, нацепив на нее туфлю.

- Держи туфлю за носок!

После нескольких попыток ему наконец удалось добиться своего. Убедившись относительно прочности каблука, хозяин заметил:

- Сегодня будет держаться, но лучше в ней не танцевать.

Она взяла протянутую им туфлю.

- Спасибо.

- Не за что.

Подойдя к двери, он сказал не оборачиваясь:

- Признайся, что ты получила по заслугам.

Когда чуть позже она спустилась, Наташа уже заменила ее за столом дантиста, и тот смотрел на Селиту с некоторым смущением, не приглашая вернуться. Мари-Лу и Кетти собирались уже подняться, чтобы переодеться для выступлений. Селита подошла к стойке бара, уселась на табурет, и тут она поняла, что Мари-Лу не придет ночевать в эту ночь на площадь Командант Мария.

Швейцарец последней субботы месяца, как его здесь называли, поскольку не знали его имени, сидел в углу один, не интересуясь ничем, что происходило вокруг. Не догадываясь, как это нелепо здесь выглядит, он достал из кармана газету и стал ее читать.

Он был уполномоченным одного женевского банка и каждый месяц приезжал в Канн, чтобы встретиться с богатым клиентом. Тот доживал свои дни в одной из самых красивых вилл на Лазурном берегу, изредка выезжая из нее в автомобиле в обществе шофера и сиделки.

При первом посещении "Монико" швейцарец долго изучал их всех и не ушел до закрытия. Танцевал он всего один раз, исключительно для того, чтобы иметь возможность поговорить с Мари-Лу. Своими манерами простой и доброй девушки она внушала ему доверие больше других.

- Я не вернусь сегодня ночевать, - объявила тогда Мари-Лу Селите, когда они одевались, чтобы уйти. - Этот тип ждет меня за углом.

Их видели уходящими в сторону Круазетт. Мари-Лу вернулась в семь часов утра, и так как у нее не было ключа, ей долго пришлось стучать в дверь, ожидая, пока услышит и проснется Селита.

- Прости меня, подружка. Представь себе, он поставил будильник на шесть часов, не предупредив меня, и заявил, что сделал это для того, чтобы я ушла, не привлекая внимания служащих отеля. Он живет в "Карлтоне", занимает большие апартаменты с салоном. Я запомнила номер - триста первый. Мы туда не входили вместе. Опасаясь портье, он мне сказал: "Через десять минут вы подниметесь в триста первый номер и ничего не спрашивайте". Он воображал, что я буду ожидать, бродя взад-вперед по улице. Естественно, что все это время я болтала с Луи - ночным портье.

И с тех пор комедия разыгрывалась каждый месяц. Швейцарцу не приходило в голову переменить партнершу. Он терпеть не мог никаких неожиданностей, ничего, что может усложнить жизнь, и хотел, чтобы все шло по раз заведенному порядку.

Из-за его присутствия Селита чуть было снова не изменила свои планы, ибо при мысли о том, что ей придется возвращаться сегодня одной, девушке стало не по себе. Без денег она не могла покинуть Канн, но ничто не мешало ей перестать цепляться за Леона и заинтересоваться каким-нибудь другим мужчиной.

Совершенно кстати оказался снова здесь человек в твидовом сером костюме, сидящий на том же месте, что и накануне, со своим обычным спокойным видом и с раздражающей ее улыбочкой. Она была убеждена, что он приходит сюда ради нее, она явно его заинтересовала. Присутствовал ли он во время этой сцены с туфлей?

А почему бы ей не начать именно с ним все сначала?

Она наклонилась к Людо, который только что налил ей виски.

- Ты знаешь, кто это?

Он посмотрел в указанном направлении и покачал головой.

- Я тоже задавал себе этот вопрос. Он явно не из Канна, но не иностранец, а француз. У него большая машина с откидным верхом. На прошлой неделе, когда я подрабатывал в яхт-клубе, он был там среди сливок общества.

Мужчина угадал, что говорили о нем и им интересовались. Театральным жестом он вынул из своего бумажника с золотой монограммой визитную карточку и попросил бармена передать ее Селите.

Та прочитала:

"Граф Анри де Деспьерр".

Было указано два адреса, один в левой стороне, другой в правой. Первый гласил: "Замок де Деспьерр в департаменте Йериго", а второй - 23, улица Франциска I, Париж".

Она направилась к нему, вернула визитную карточку и сказала очень холодно:

- Спасибо.

- Позвольте вам предложить выпить.

- Не сейчас. Я только что выпила виски, а еще раньше шампанское. К тому же скоро мне нужно идти готовиться к выступлению.

- Я знаю расписание.

Она заметила, что Леон со своего места у входа наблюдает за ними, и у нее еще раз возникло желание все бросить и начать заново.

- Вы еще долго пробудете в Канне?

- До того момента, пока моя супруга не обнаружит, что ей тут надоело.

Она заметила обручальное кольцо на его пальце, а также перстень, на печати которого был выгравирован, как она теперь понимала, герб его рода.

- Вы разочарованы? - поинтересовался он.

- Почему?

- Вы могли бы питать разные иллюзии. Ведь когда плохи дела с одним, возникает естественное желание попытать счастья с другим.

- Что вы хотите сказать?

Он ничего не ответил, только посмотрел в сторону хозяина.

- Кто вам об этом рассказал? - спросила она.

- Никто. Просто у меня есть глаза. Вы странная девушка, Селита.

Имя ее он прочел, конечно, на витрине, где висят фотографии, но как бы то ни было, она чувствовала себя смущенной.

- Ваши подруги уже там, наверху. Я полагаю, вам пора одеваться. Что вы сегодня танцуете? Французский канкан?

У него был такой вид, будто он немного смеется над ней, мило поддразнивает на манер старшего брата, а ее это раздражало. Поджав губы, она покинула его, не говоря ни слова, и поднялась в артистическую.

Начинались выступления. Кетти уже выходила на площадку. Мари-Лу кончила натягивать колготки из черной сетки и, немного поколебавшись, ибо она дала слово не разговаривать с Селитой, прошептала:

- Сегодня вечером я...

- Знаю, я его видела...

Мари-Лу не была создана для сложных ситуаций, а деля жилище с Селитой, оказалась в более трудном положении, чем остальные.

- Ты знаешь, это не я...

- Не тревожься из-за меня!

- И Мадо тоже не хотела. И все-таки.

- А!

- Уверяю тебя. Она чувствует себя потерянной здесь, в новой для нее среде, и она уцепилась за Наташу, или, точнее говоря, Наташа взяла ее в свои руки, а малышка не осмеливается...

Снизу донесся голос мадам Флоранс:

- Мари-Лу!

- Иду, мадам!

Она одернула свое платье из черного атласа, посмотрелась последний раз в зеркало и бросилась на лестницу. Селита, в панталонах с оборками и в бюстгальтере, надевала чулки, когда в свою очередь прибыли Наташа и Мадо.

Через фрамугу она видела, как они шли по служебному помещению, ей удалось уловить жест Наташи, которая подтолкнула новенькую к лестнице, ибо та явно не решалась.

Они обе знали, что она одна находится наверху. Неужели Мадо вообразила, что Селита ей сейчас закатит сцену или выцарапает глаза, как кошка?

Произойдет нечто совсем противоположное, ибо Селита приняла решение.

Она остается. Она не будет менять свои планы. Этот граф де "чего-то там" не интересует ее больше, несмотря на его твидовые костюмы, два места жительства и перстень с гербом.

Наташа разделась догола, а Мадо только подновила косметику и, задрав платье, переменила трусики.

Селита, уже полностью одетая, посмотрела на них обеих и остановилась около новенькой.

- Я прошу у тебя прощения, - четко произнесла она, голос ее не дрожал и был лишен жалостливых ноток. - Я умею признавать свои ошибки, и я отдаю себе отчет в том, что поступила гнусно. Меня за это заставили заплатить. Я ни на кого не сержусь.

То, что происходило у нее внутри, никто не должен был знать. Потрясенная Мадо Леруа не знала, что ей нужно было отвечать, и, бросив взгляд на Наташу, она пробормотала:

- Я тоже на вас не сержусь больше.

Она еще не усвоила традиционную здесь манеру говорить на ты.

- Ты можешь дать ей руку, - вмешалась Наташа. - Нет больше оснований продолжать делать друг другу зло.

Рука Мадо была мягкой, кончики пальцев шершавые, как это обычно бывает у женщин, которые много занимались шитьем.

Наташа, по-прежнему злая, продолжала говорить, держа в руках треугольник с блестками:

- Это я нашла твой каблук и вручила его хозяину. Что касается дантиста, то я всегда охотно готова тебе его вернуть. Впрочем, после выступлений он будет настолько пьян, что его придется волоком тащить в такси.

Поскольку Селита собиралась спускаться, Наташа позвала ее:

- А мне ты не пожмешь руку?

- Если хочешь...

Это был, конечно, не мир, а скорее перемирие. Мысль о войне не выходила у Селиты из головы, на этот раз о войне окончательной. Вот ведь Леон все-таки обеспокоил себя, явился к ней чинить ее обувь с видом, будто все это не имеет никакого значения, именно потому, что это для него как раз и имеет значение.

Она принялась оценивать возможности Мадо. Ну, придет он к ней раз, два раза, может, и чуть больше. Ее преимущество-молодость. Но ее девятнадцать лет разве не помешают ей понять его так, как ему этого хочется?

Флоранс его хорошо понимает. Селита тоже. Потому что они обе - настоящие и взрослые женщины. Подобно всем самцам, Леон испытывал потребность чувствовать себя хозяином положения, быть уверенным в том, что одержал победу и что женщина находится полностью в его власти.

Именно этого он добивался, когда, занимаясь любовью, был грубым и даже злым, а в глазах вспыхивали огоньки жестокости.

Селита вела с ним сражение, в какой-то степени нескончаемое сражение, в котором она так и не была полностью побеждена, и мужчина должен был всякий раз доказывать свою власть.

- Ты просто стерва! - нередко повторял он ей, причем в такие моменты, когда, казалось, он мог быть полностью доволен собой.

Он расспрашивал ее, пристально глядя в глаза, почти прижимаясь к ее лицу:

- Ты это делаешь нарочно? Признайся, что ты это делаешь нарочно!

Она говорила "да" специально, чтобы позлить его.

- Ты меня ненавидишь? - спрашивал он.

- Я не знаю.

И это было правдой, ибо она в конце концов сама увлеклась игрой. Он был самец, он был враг. Ей нужно во что бы то ни стало выиграть эту партию.

Дело было совсем не в том, что она стремилась найти опору и защиту или цеплялась за него из страха оказаться продавщицей универмага или уличной проституткой.

Жизнь постоянно пробовала ее утопить всякий раз, когда она ценой мучительных усилий высовывала голову из воды, всегда возникало что-нибудь (или кто-нибудь), чтобы снова погрузить ее в воду.

Ради нее самой и ее представления о себе она должна, просто обязана победить, выиграть хотя бы эту партию.

Она не располагала больше временем для новых партий. С каждым разом ее шансы уменьшались. А в эту борьбу она за последние шесть месяцев вложила весь свой пыл, всю свою волю.

Флоранс тоже разыгрывала последнюю карту. У нее было еще меньше надежды.

Ей уже было почти сорок, и она плохо себя чувствовала.

Каждая из них защищала то, что считала своим добром. Ни та, ни другая не взывали к жалости.

Позиция была совершенно ясной, разве не так?

Некоторое время тому назад Селита чуть было не дрогнула из-за истории с туфлей потому, что почувствовала себя униженной. Она, конечно, никуда бы не уехала, поскольку это невозможно, но всерьез подумывала броситься на шею этому дешевому спасителю, который был еще в придачу графом.

Теперь она злилась на себя за то, что хоть ненадолго, но позволила себе вынашивать такой замысел.