Чтение 6–й страницы книги ~Эвакуатор~

- На альфу Козерога?

- Неважно. Долго рассказывать. Ты сама-то видишь, что здесь больше оставаться нельзя?

- Вижу, - тупо сказала Катька.

- Высморкайся. Ты говоришь глухим басом, как баба Яга из ступы.

Она послушно высморкалась. У нее не осталось ни сил, ни воли. Скажи он ей сейчас "Садись в ступу, и полетели", - села и полетела бы, не зная, зачем и куда.

- Ты мне все еще не веришь?

- Почему, верю.

- Ты понимаешь, что я не шахид?

- Понимаю.

- Катя! Кать, очнись! Через неделю здесь все развалится окончательно!

- Вижу.

- Ну так и поехали!

- Куда?

- Это неважно, я тебе говорю! Надо уезжать отсюда!

- На чем?

Он стукнул себя кулаком по колену и отвернулся. Катька смотрела на пруд, по которому плавали желтые каштановые лапы о пяти толстых пальцах, липовые сердечки, кленовые ладошки. Все взорвалось, и органы неведомых существ раскиданы повсюду. Надо было дожить до того, чтобы в каштановой и кленовой листве мерещились оторванные ручки. Листья осыпались лавиной, да и все сыпалось. Как это я раньше не замечала, что осень - взрыв, что повсюду валяется мертвое, только что бывшее живым? Как страшно листьям, но ведь нам страшней. У них есть какая-то надежда - деревья остаются, все продолжится; а где наши деревья? Рухнуло все, нет больше никакой опоры, ни самой призрачной вертикали. Куда и зачем бежать, если жизнь до такой степени ничего уже не стоит? Ветер может сколько угодно таскать листву по асфальту, по чахнущему газону, - живей она от этого не сделается.

- Хорошо, - сказал он наконец. - Это уже против всех инструкций и вообще против совести. Но меня так и так отзывают, терять нечего. Я тебе покажу тарелку.

Некоторое время до Катьки не доходило.

- Ты же сказал, тарелок не бывает.

- Неважно. Полное название ты все равно не поймешь. Считай, что тарелка.

- Где она?

- У меня на даче. В Тарасовке, по курской дороге.

- В смысле?

- В обычном смысле, в сарае.

- Подожди. Откуда у тебя дача?

- Кать, приди в себя, а? Почему у меня не может быть дачи?

- Но ты же заслан. Ты что здесь, с пятидесятых годов?

- Почему с пятидесятых?

- Ну... когда давали дачи...

- Кать, очнись. Купили мне дачу, чтобы было где хранить тарелку. Трудно, что ли? Где я, по-твоему, должен ее держать в городе?

- Она... она очень большая, да?

- Не очень. Но там стартовая площадка, там вообще все для взлета. Как я буду взлетать из Свиблова? С крыши, как Карлсон? Она сама по себе компактная, я мог бы ее хоть под кроватью держать. Но нужно пространство, чтобы... ну, старт и все...

Катька смотрела на него внимательно и испуганно. Он не шутил.

- И когда мы едем?

- Поедем завтра.

- А что я дома скажу?

- Не знаю. Что хочешь. Учти, у тебя остается шесть дней. И взять я могу только пятерых - плюс Полька.

- Итого мне надо набрать еще троих.

- Да.

- Нет. Я не могу решать, кому спасаться, а кому сдохнуть.

- Тогда все сдохнем.

- Может, еще и не все.

- Ну, не знаю. Если хочешь, давай поэкспериментируем. Кто-то, конечно, уцелеет. Кто-то даже будет мародерствовать. Жилплощадью торговать. Освободится много жилплощади, и она капитально подешевеет.

- Ты-то откуда все это знаешь?

- Я, Катя, эвакуатор. Я этого навидался больше, чем ты можешь себе представить. Вот уже где у меня все это. И самое жуткое, что уезжать все равно придется. Сама запросишься. Человеку гораздо трудней умереть, чем он себе представляет. Только тогда уже все будет очень сложно. И добираться, и стартовать.

- Послушай! А ты не мог бы нас эвакуировать... ну, скажем, в другую страну?

- Куда? В Африку?

- Почему в Африку. В Штаты, например.

- А-а. Наш муж нас все-таки уговорил.

- Ну, правда, почему не туда?

- Потому что туда у меня нет возможности, извини. У меня нормальный межпланетный корабль, а не "Дельта эйрлайнс". Хочешь туда лететь - лети, оформляйся, но не советую. Там тоже уже началось, а за неделю так продвинется, что как бы они сами сюда не побежали. Остается, конечно, Австралия - но это, сама понимаешь, не вариант.

- Ну да. Альфа козерога, конечно, надежнее.

- Гораздо надежнее, - серьезно сказал Игорь. - Ты вообще это... не трогай альфу Козерога. Ты там не была, в конце концов. Мне тоже не ахти приятно выслушивать все эти гнусности про Родину.

- Ты любишь Родину? - спросила Катька.

- Да, - ответил Игорь, - я очень люблю Родину. У меня приличная Родина, и на ней живут приличные люди. Тебе понравится. Там не может не понравиться.

- Да, да, - кивнула Катька. - Живые деньги.

- При чем тут живые деньги! - взорвался он. - У нас вообще можно... можно жить без этого всего! У вас же каждый живет, будто делает нелюбимую работу - и главное, стопроцентно бессмысленную! Все друг друга еле терпят... У нас же - ты понимаешь? - действительно все по-человечески! Все сделано для радости. Ты сама все поймешь, правда. Я как только наш вокзал представлю...

- Какой вокзал? - дернулась Катька.

- Центральный вокзал! Там встречают приезжих. Ты сразу попадешь в такое... такое поле любви... Ты почувствуешь, что тебя ждут, что тебе рады! У вас ведь как - куда ни приедешь, в какой город ни выйдешь с вокзала, сразу первое чувство, что ты не нужен, что тебя не должно быть! Автобусы какие-то, заляпанные грязью, таксисты дерут втридорога, горожане ползут, не глядя друг на друга... И так везде, в любой Америке! Никто никому даром не нужен! Если бы ты знала, как я тут вообще... задыхался до тебя. Ты же совсем наша, ты умеешь радоваться другому человеку, умеешь просто делать другому хорошо! Тебе самой это в радость, это же страшно естественная вещь. А у нас так все, тебе там будет в сто раз проще адаптироваться, чем в Штатах. Чем хочешь клянусь. Господи, я так его и вижу...

- Кого?

- Вокзал. - Игорь мечтательно уставился в холодные небеса. - Огромный хрустальный купол, и такое, знаешь, преломление - все в радужных пятнах, весь пол.

- И оркестр, да? Дрожит вокзал от пенья аонид?

- Откуда ты знаешь?

- Это не я, это стих такой.

- Пенье, да. Оно наплывает отовсюду, и ты идешь, как в звуковом шаре. И все запахи, и все цвета - все лучшее, что вообще может дать планета. Она тебе как бы сразу открывается всеми сторонами, и пейзажи по стенам, движущиеся. Такой просторный, просторный мир! У нас же все гораздо шире, как у вас. Наши города - это как три Стамбула! Все вдвое больше - улицы, здания. Мне так дико тесно у вас все время... Только в Тарасовке могу дышать, но я редко там бываю. Мне нельзя, чтобы соседи часто видели. Только на профилактику езжу, смазать там, проверить... ну и по выходным иногда... когда здесь совсем достанет.

- Это сколько от Москвы?

- Километров восемьдесят пять.

- А что, люди тоже больше наших? Там, на альфе?

- Не то чтобы больше. Другие. Я тебе здесь не могу рассказать. Пока будем лететь, подготовлю. В тарелке есть проектор, там все покажу. Целая программа для прилетающих. Просто чтобы в дороге посмотреть, подготовиться.

- А здесь нигде нельзя? В Москве?

- Здесь я энергии столько не наберу, - виновато сказал он. - Там изображение объемное, я это могу запустить только от двигателя. Подожди, через неделю полетим - все увидишь.

- Подожди. А если она компактная - как мы полетим, вшестером-то? И с тобой?

- Ну... она сейчас не в рабочем состоянии. Она как бы такой эмбрион. Надо расконсервировать, только по зиме уже трудно. Надо, пока снега нет. При минусовой температуре она очень долго будет греться. Народу набежит, из пушки не разгонишь. А у меня, к слову сказать, и пушка так себе.

Эти милые детали долженствовали, надо полагать, окончательно убедить ее в реальности происходящего, но до нее до сих пор не доходило - что за эвакуация, какая тарелка? Все пришло из фантастики, из сна, из их собственных прелестных игр, теперь невыразимо далеких, - но зачем ему продолжать игру теперь, когда серой запахло по-настоящему, она понять не могла.

Он это почувствовал - он всегда все чувствовал.

- Кать. Ты действительно полагаешь, что если мы из космоса, то должны во все тут вмешиваться? Ты решила, что сверхъестественная сила прилетит и всех спасет? Не будет этого, Кать. Вы со своей этикой вечного вмешательства в чужие дела уже так вляпались - вас теперь никакая сила не выволочет. Ты поживешь у нас и поймешь, у нас все рано или поздно понимают. Нельзя вмешаться в другой вид, нельзя вас сделать нами. Можно только забрать тех, кого стоит спасти.

- И почему ты решил, что стоит именно меня?

- А разные есть подходы. - Он улыбнулся и взял ее за руки. - У нас иногда думали: брать надо гениев. Или там детей. Или инвалидов. "Места для пассажиров с детьми и инвалидов". Некоторые до сих пор так делают, мучаются с выбором ужасно. Но я эвакуатор столичной школы, там особый подход. Нас учили просто: чтобы понять землян, надо жить нормальной земной жизнью. И с кем тебя сведет эта жизнь - того и забирай. Нечего выдумывать. Нету никаких критериев. Брать надо тех, с кем самому хочется жить. Те нам и подходят. А гениев набирать... большинство ваших гениев, честно тебе скажу, по нашим критериям ходят класс в пятый, в шестой. С прогрессом мы как-нибудь сами разберемся. Приличных людей надо спасать, и все.

- А как себя будут чувствовать эти приличные люди, которые отсюда сбегут? У каждого ведь целая паутина, ты знаешь? Отцы, матери, сестры, друзья, дети, одноклассники детей... Это счастье еще, что у меня родители в Германии... кстати, там тоже что-то будет, или как?

- Ну, не так, как здесь, - сказал он и отвел глаза.

- Так, может, мне к ним?

- Может, к ним! - взорвался он. - Давай, не держу! А я мужа заберу, зачем он тебе там! Мы с Сереженькой на альфу полетим, а ты с дочерью - к родителям. Будешь мне е-мейлы слать, я адрес оставлю. Игор собака альфа косм. Косм - это космическая связь, у нас своя сеть.

- Что, честно?

- Нет, нечестно. Еще бы не хватало в земной интернет лазить. Кать, ты что... ты правда со мной не полетишь?

- Подожди, но должна же я понять. Значит, вы эвакуируете, так? И перед каждым ставится выбор: только пять человек. Прости, но представь такую ситуацию: у меня здесь родители, брат, любимая подруга, которая во всех отношениях лучше меня, и двое детей. Мне, допустим, тридцать. Да, и еще собака, которую я не могу тут бросить. А ты можешь взять триста двадцать кило, как лифт. И что мне делать?

- Выбирать, - хмуро сказал Игорь. - Или оставаться.

- Да? А кто мне дал право решать, кому жить, кому умереть? Предполагается ведь, что я всех тут оставляю на смерть... так?

- Не факт. Далеко не факт.

- Но ты же почему-то улетаешь?

- Да. Потому что все серьезно.

- Ну и кто дал мне право? - повторила она.

- Я дал тебе право, - зло сказал он.

- А тебе кто его делегировал?

- Наблюдательный совет, - он достал из бумажника пластиковую карточку со странной голограммой: высокий узкий цилиндр с отводной трубкой наискось летел среди золотистых облаков. Больше всего это было похоже на водительские права. Никаких букв на карточке не было - была фотография Игоря с сильно вытянутым лицом и слегка выкаченными глазами. Вид на фото у него был идиотский.

- Ты там... такой? - после паузы спросила Катька.

- Я и здесь скоро буду такой, с тобой пообщавшись.

- Нет, а что... ведь ты же уже кого-то эвакуировал, верно?

- Было дело.

- Кого?

- Кать, не время ревновать совершенно.

- Да я не ревную, при чем тут вообще! Я хочу понять: они как, легко на это шли?

- Нелегко.

- Но шли?

- А там, знаешь, выхода не было. В Абхазии, например, в девяносто пятом году. Я все старался на юга, там немножко похоже... на наш климат. В Баку в восемьдесят девятом тоже было особо не до того... Самое смешное, конечно, когда вещи с собой берут. Жуткое количество. Там больше всего мучились даже не из-за людей, - мне все какие-то попадались довольно одинокие, не больше десяти ближайших родственников, - он кисло усмехнулся. - Очень мучились из-за нажитого. Вашим людям так трудно все достается! Это же аналог жизни. Они вроде как всю жизнь с собой берут, потому что больше-то от нее - никакого результата. Внутри - одни унижения, память таким набита, что Господь не приведи. Я одну семью забирал, они говорят: а можно диван? Этот диван как раз перед кризисом купили, с переплатой, столько туда вложили, жуть. А это у меня первая поездка была. Я их так обложил, до сих пор стыдно...

- Это сколько же тебе было? Четырнадцать? - быстро посчитала она в уме.

- Не совсем, мать, не совсем. У нас время немножко другое, я из-за всех этих перелетов подконсервировался. Ваш земной год примерно вдвое меньше нашего, мы там пока полный оборот сделаем - с ума сойдешь... Короче, это мне моих тридцать. А ваших шестьдесят.

- Ты такой старый? - не поверила она.

- Да молодой я, Господи. Я твой ровесник примерно. На сколько выгляжу, столько мне и есть. Я просто живу немножко дольше. Понимаешь? Опыт другой.

- Не понимаю. Возраст - это же и есть... сколько прожил...

- Ни фига подобного. Возраст - это насколько износился.

- Ну и как я буду жить... там? Сколько мне по-тамошнему?

- Двенадцать примерно, - он хихикнул. - Причем и по-здешнему, как мне иногда кажется, ты в этих пределах.

- Это почему? Потому что не бегу, задрав штаны, в эту твою тарелку?

- Да нет. Недоверие такое, знаешь... Детское. Ребенок почему ничему не верит? Он массу вопросов задает: а как это устроено? А как то? А почему у вас здесь не сходится? А борода у вас приклеенная или как? А взрослый человек уже понимает, что жизнь довольно иррациональна. И чем иррациональней, тем достоверней. Ему не надо спрашивать: а какая у тебя тарелка? А на чем она летает? А какое мое моральное право? Он просто понимает: вот у меня ситуация, мне надо решать, о причинах и моральных правах подумаем после. И делает взрослый выбор.

- Но его же не шантажируют, наверное. Ему же не говорят: либо ты летишь, либо я тоже останусь...

- Кать, я тебя люблю. Я взрослый человек и свой выбор сделал. Я буду с тобой там, где будешь ты.

- Интересно, - сказала Катька. Она почему-то успокоилась - наверное, потому, что рядом был действительно взрослый человек, готовый за нее решать. Это еще вопрос, поступим ли мы так, как нам советуют; но мы не безразличны, нами занимаются - уже неплохо. Ей-то всегда казалось, что Игорь безнадежный инфантил, за то и любила, потому, если честно, и не торопилась сбегать к нему; вот оно как все оборачивается. - А если у тебя там семья?

- У эвакуаторов, Катя, семьи не бывает. Мы, если женимся, становимся профнепригодны. Начинаем жизнью дорожить, все такое.

- Значит, некоторые так одной командировкой и ограничиваются? Встретил, полюбил, увез?

- Совершенно верно. Эвакуатор ошибается один раз. Я вот ошибся, теперь буду, видимо, простым наблюдателем. Турдын-коол. Хрен меня, женатого, выпустят с альфы.

- М-да, - сказала Катька. - Ну ладно. Очень мне жаль, что я не курю.

- Да, конечно. Очень было бы эффектно выпустить дым вертикально вверх, поцеловать меня напоследок и гордо уйти умирать.

- Вот видишь, я тебя уже раздражаю.

- Дура и есть.

- Сколько лететь-то? - буднично спросила Катька.

- Восемь ваших часов где-то.

Помолчали.

- А возможен... возможен такой вариант, что я не пройду испытание, сделаю неправильный выбор, и ты меня разлюбишь?

- Такой вариант невозможен. Я буду тебя любить всю жизнь.

Он сказал это очень спокойно, без всякого пафоса, как о деле давно решенном и потому не стоящем обсуждения.

- Так. А могу я, допустим, мужу рассказать про это? Ему же, вероятно, надо подготовиться? И вполне возможно, что он не полетит без своей матери, которую обожает?

- Итого минус еще одно место, - сказал Игорь.

- Она худая.

- Хоть дистрофичная. У нас, знаешь, тоже планета не резиновая.

- Но мне рассказать ему?

- Не знаю, извини. Я эвакуатор, а не турдын-коол. Турдын-коол делает прогнозы, дает рекомендации, у него четыре высших образования и зарплата в десять зверьков. А я эвакуатор, низшая ступень в иерархии, ниже только президент, потому что от него вообще никакой пользы.

- А зачем он вам тогда?

- Ну как... положено. Не с нас началось, не нами и кончится.

- Игорь, - сказала Катька, заглядывая ему в глаза. - Ну а вот... если бы ты? Если бы тебя так? Ты поехал бы или нет? Если у тебя десять близких, а взять можно пять?

- Я тебе, Катя, скажу жестокую вещь, - ответил он спокойно. - У хорошего человека не бывает много близких. Он понимает, что ваш мир вещь ненадежная, и старается не заводить лишней родни, которая была бы слишком от него зависима. Зависимые нужны людям дурным, слабым, боящимся остаться с собой наедине. Приличные люди одиноки, им нужны, как правило, три-четыре человека.

- Ну правильно, у нас же тут ад. А у вас дивный новый мир, там можно иметь полон дом родни...

- У нас и того меньше, - сказал он. - Мы люди нормальные, самодостаточные. Если кто влюбился сильно, как я сейчас, - уже смотрят косо. Надо уметь обходиться, не порабощать, не нагружать собой. Тоже этика.

- Значит, три-четыре, - повторила Катька.

- Ну, пять максимум. Один или двое - те, кто дал тебе жизнь. Один - кого ты сильно любишь. И еще один или двое - те, кому дал жизнь ты.

- Послушай! Давай отправим их всех, а сами останемся?! - Эта мысль только что пришла Катьке в голову. - Давай, ей-Богу! Это же шикарный вариант! Представляешь, все любимые в безопасности. Все души милых на высоких звездах. Как хорошо, что нечего терять! Зато как нам будет отлично вдвоем! - Она даже вскочила. - Представляешь, все накроется. Нас двое, у нас последняя ночь. Ну чудесно же! Или ты не хочешь умирать вместе со мной?

- А тарелку муж поведет? - спросил Игорь.

Катька сникла.

- А это... а на автопилоте как-нибудь нельзя?

- Как-нибудь нельзя. Кать, я тебе все условия обрисовал уже несколько раз. Если остаемся, то остаемся все. Если летим, то летим всемером: я, ты плюс пятеро по твоему выбору. Дочка не считается, она как бы часть тебя. Дальше думай, ты человек взрослый.

- Значит, либо я приговариваю всех, либо спасаю семерых?