Чтение 6–й страницы книги ~Окаянный груз~

— Добро! За что здесь?

— Дык... — Мародер замялся. — Свинью украли...

— Ага! А хозяйку по голове, — вмешался надзиратель. Тот, что был с факелом.

— Так не насмерть же, — виновато промямлил бывший солдат. — Легонько, чтоб не орала...

— Кто ж знал, что она шляхтянка? — добавил второй из мародеров — курносый. Вздернутая верхняя губа открывала два крупных резца. За это он был удостоен прозвища — Заяц.

— Ясно, — кивнул Шпара. — Все с вами ясно. Втроем мародерствовали?

— А то?

— Молодцы... Просто соколы. Встать вправо, — Он резко дернул головой, показывая, в какую именно сторону должны отойти заключенные.

— Так. Ты... — Сотник замер напротив лесника. — За что?

— А не хрен... — буркнул бородач.

— Что «не хрен»? — не понял Войцек.

— Бабе рот открывать не хрен.

— Жену он прибил, — вновь пришел на помощь надзиратель. — Насмерть.

— За что?

— А вот говорит: «Не хрен рот открывать».

— За что жену-то убил? — Сотник глянул в едва заметные из-под лохматых бровей заплывшие глазки лесника.

— А не хрен.

— Говорливый, а, Хватан? — обернулся Войцек к своему кривоногому спутнику.

— Страсть, — согласился тот.

— Орясина орясиной, — прибавил второй, скуластый.

— Верно, Грай. Нам такой без надобности. Влево!

— Так. Ты, молодой, за что?

Ендрек не сразу сообразил, что сотник обратился к нему. Попытался ответить громко и задорно, но пересохшее от волнения горло не послушалось. Пришлось сперва откашляться.

— За правду!

— То есть?

— Стишок крамольный пел на площади. — Охраннику, похоже, доставляло удовольствие показывать свою осведомленность. — Сам же нас благодарить должен. Не подоспей стражники, толпа его потоптала бы. А он нос воротит.

— Да? — удивился Войцек. — А что за стишок? Расскажи.

Ендрек замялся. На правой руке порубежника на темляке висела грозная с виду нагайка. А ну как не понравится стих?

— Не бойся, — перехватил его взгляд сотник. — Я бью только за дело.

Студиозус вновь откашлялся и, решив: «А, будь что будет», с чувством, с расстановкой прочитал:

— Свиту князя вельможного Януша

От казны не оттащишь и за уши.

Как деньжат не копи,

Шкур с кметей не лупи,

Все по ветру развеют пожалуй что!

Закончив, дерзко, с вызовом глянул на сотника и, заметив краем глаза перехватывающую плеть ладонь, привычно отшатнулся, съеживаясь и прикрывая глаза локтем.

Боль обожгла. Но не плечи и голову, как ожидал Ендрек, резанула острой вспышкой пониже спины. Хотя, если разобраться, не такой уж и острой. Можно сказать, погладил.

— Это тебе за плохую рифму в последней строчке, — напевно, видно, для того, чтобы не заикаться, произнес порубежник. Помолчал чуть-чуть и добавил с горечью: — Как вам, молокососам столичным, объяснить, кто вас грудью прикрывает на границе? Чтоб вы, между прочим, спокойно жили и родительские деньжата прожигали.

— Я не прожигаю! — вскинулся Ендрек. — Я образование получаю!

— Да? Студиозус?

— Я окончил три курса медицинского факультета в Руттердахе! По рекомендации самого пана Каспера Штюца, между прочим!

— Вот так даже, да? — ощерился сотник. — Вот и сидел бы в Руттердахе! Оттуда ж видней, что тут в Прилужанах творится!

— Не усидел я! — Ендрека, что называется, понесло. Он понимал, что сейчас обещанные стражниками десять плетей могут показаться за счастье, если осерчает суровый порубежник, но сдержаться уже не мог. — Когда на родине такое творится!

— Какое «такое» творится? — свел брови к переносице Войцек. Хотел еще что-то сказать, но махнул рукой. — А, лешак с тобой, парень! Налево!

Будущий лекарь вышел из строя и пристроился рядом с лесником. От бородача воняло почему-то псиной. Как ни странно, Ендреку этот запах показался приятным. Еще бы, после ночевок у бадьи с испражнениями...

А Войцек Шпара уже допрашивал Хмыза:

— За что здесь?

Бывший урядник собрался с мыслями и основательно, как привык делать любое дело старый солдат, ответил:

— Ротмистру в ухо дал.

— Ротмистру? Из гусар, что ли, будешь?

— Так точно. Крыковская хоругвь. Этой весной нас ближе к Ракитному перебросили.

Войцек внимательно оглядел его. Да, настоящий гусар. Подстриженные в кружок наполовину поседелые волосы, золотое кольцо в левом ухе, усы не закручены, а вытянуты книзу и почти касаются ключиц.

— Что ж ты, гусар, старших по чину бьешь? — почти сочувственно проговорил Шпара.

— Псу под хвост таких старших по чину, — просто ответил Хмыз. — Без году неделя ротмистр, мамкино молоко на усах еще каплями, а туда же — учить.

— На то он и ротмистр.

— Да пусть он хоть трижды хорунжий будет. Я тридцать лет в седле. Он меня учить будет за конями ходить!

— Может, и так, — покачал головой Меченый. — Все равно нельзя.

— Так я от наказания и не бегу.

— Это виселица, — несмело пробормотал надзиратель.

— Знаю! — рыкнул на него Войцек. — Вправо!

Прошло совсем немного времени, и возле Ендрека с лесником переминались с ноги на ногу все нищие во главе с Губошлепом, старательно стонущим и задирающим больную ногу. Остальные обитатели тюрьмы застыли в подобии строя у правой стены.

Войцек Шпара медленно пересчитал их.

— Шестнадцать. Да вас двое.

— Разом — восемнадцать, — кивнул Хватан.

— Двоих не достает до п-полных десятков, — заметил Войцек. Махнул рукой. — Эй, вы, двое! Сюда!

Плеть указала на лесника и, Ендрек изумился, не поверив вначале собственным глазам, на него.

— Что, д-два раза повторять надо? — нахмурился сотник.

— Быстрее, остолопы! — подогнал их Хватан. — Раз в жизни, может, такой фарт...

Они приблизились к Войцеку.

— Ты хоть на коне усидишь? — поинтересовался порубежник, глядя снизу вверх на лохматого лесника.

— Дык... Это...

— Яснее можешь сказать?

— Да.

— Что «да»?

— Дык... усижу.

— А ты? — этот вопрос предназначался студиозусу.

— Не знаю, — растерялся парень. — Приходилось, но недалеко...

— Значит, н-научишься, коль приходилось. А нам лекарь не помешает. Дорога долгая, мало ли что.

Ендрек кивнул, а сам уже подумывал дать деру, оказавшись на свободе. Как они втроем будут с полутора десятками управляться, стеречь? Может, и все так решили? Из тюрьмы выбраться — и врассыпную. Пускай порубежники погоняются.

Но, если у кого и были такие мысли, они мигом испарились при виде десятка реестровых с арбалетами наизготовку, поджидавших недавних арестантов на тюремном дворе. Коней им, понятное дело, тоже никто не дал. Просто сгрузили в телеги — хватило всего двух — и погнали коней неспешной рысцой куда-то на закат.

Высоко поднявшееся солнце пригревало левую щеку.

Пригород Берестянки стоял умытый белопенными садами.

Цвела вишня.

Глава третья,

из которой читатель узнает, что в бою ярость иногда бывает важнее слепой силы, а также какой опасности подвергается одинокий путник, сбившийся с дороги у стариц речных заводей Елуча.

— Тьфу! Вот ученый малый, дрын мне в коленку! — возмущенно выкрикнул Хватан. — Все! Бросай саблю и иди отдыхать!

Ендрек стоял перед укрепленным на дереве маленьким — локоть в поперечнике — круглым щитом, на котором жирной, смоляной черноты краской были намалеваны три полосы: две наискосок справа налево и слева направо, а третья — поперек горизонтально. Эти линии показывали направление шести основных ударов, отрабатываемых новичками. Хватан называл разрисованную мишень попросту — вертушкой, а сотник Войцек употребил мудреное слово — мулине. Вооруженный саблей боец рубил поочередно — справа налево вниз, слева направо вниз, справа налево вверх, а после с другого боку, тоже вверх, и последние два удара плоско по-над землей справа и слева. Как сказал командир. упражнение должно развивать подвижность кисти, чувство баланса и вообще, дать бойцу обвыкнуться с оружием.

Все бы хорошо, да вот получалось у Ендрека абы как, через пень-колоду. Вот и сейчас едва себя по ноге клинком не зацепил. То-то было бы смеху у опытных фехтовальщиков...

Таких в отряде Войцека набралось не много. Сами порубежники, понятное дело. Трое мародеров из реестровых солдат. Те самые, что сперли свинью и едва не лишили жизни хозяйку, выбежавшую воспрепятствовать грабежу. Урядник Хмыз из гусарского полка. Конечно, в отряде Войцека его никто урядником не назначал, но пожилой обстоятельный вояка пользовался общим уважением, и к его мнению прислушивались. Трое шляхтичей из обнищавших родов, попавших в Берестянскую тюрьму из-за любви к горелке.

Один из них — Юржик — пил не просыхая еще с Великодня. Вначале за свой счет, потом за счет друзей, потом начал продавать все, что нашлось под рукой. Пропил коня, седло с уздечкой, саблю, сапоги... В общем, все, вплоть до исподней рубахи. И ту пытался заложить измученному таким напором и целеустремленностью шинкарю, который от греха подальше и сдал его стражникам, заглянувшим на огонек, да и просто по-человечески промочить горло и согреться прохладной ночью.

Двое других, тоже из мелкопоместных — про таких говорят: «От шляхетского звания лишь сабля и гонор», — пили-гуляли вместе. Что им с пьяных глаз померещилось, никто того никогда не узнает, но они начали крушить все вокруг. Неудачливый шинкарь, в чьем заведении приключилась свалка, потерпел немало убытку от молодецкой забавы. А стражникам пришлось оглушить буянов и доставить их в буцегарню. За решеткой паны Стадзик и Гредзик окончательно рассорились, ибо каждый винил в случившемся не себя, а напарника, и с той поры не разговаривали.

Так и набралось знакомых с саблей половина на отряд. Немного, чего уж говорить.

Вот и решил пан Войцек погонять новичков, натаскать с оружием, насколько можно. Чтоб хотя бы защитится могли и сами себя не покалечили, случись драка.

Обычно в роли учителей выступали Хватан или Грай. А то и оба вместе. Шляхтичи до наставничества не унижались — не та закваска. Хвощу с тройкой мародеров дел хватало — им приходилось ухаживать за лошадьми и, опять-таки, учить тех, кому общение с конем оказалось в диковинку.

Ендрек посещал и те, и другие уроки. Поначалу казалось тяжело, а потом втянулся. Даже стало интересно. И азарт разобрал: да как это так, у других получается, а у меня нет? Должно получиться. Кровь из носу, а должно!

— Давай, давай, не стой, парень. Других держишь! — Молодой порубежник звал медикуса «парнем», хотя сам был на пару лет младше. — Еще полгода, и можно кочергу доверить.

Ендрек вздохнул и передал саблю Мироладу, невысокому круглощекому мужичку годов сорока, угодившему в кутузку по личному распоряжению берестянского полковника, пана Симона, за то, что поставил в полковые конюшни прелое сено. Счастье еще, коней не успели накормить, иначе могли заворот кишок получить, а то и вовсе пасть. Тогда, пожалуй, улыбчивому, говорливому торговцу не сносить головы. Пан полковник за коня мог запросто голыми руками задушить, а то и саблей по темечку приласкать. А так Миролад отделался испугом и теперь искупал вину в отряде Войцека. Неизвестно, был ли он и взаправду таким неприспособленным к жизни: кашу поручи варить — пригорит, дров рубить — трухлявое дерево, как нарочно, сыщет, за лошадьми ходить — охромеют в лучшем случае; или искусно притворялся, дабы избежать большинства работ в лагере, — но прозвание за свои нахлебнические наклонности получил однозначное: Мироед. На десятый день жизни в лесной глуши, где войско пана Шпары готовилось к выполнению поручения пана Симона, имени Миролад уже никто и не вспоминал. Мироед и Мироед. А он и не обижался. Откликался с удовольствием.

Торговец принял из рук Ендрека саблю, сомкнул пальцы на рукояти.

— Первая позиция! — скомандовал Хватан.

Миролад встал к мишени в три четверти — левую ногу опер на всю стопу, а правую поставил на носок чуть впереди.

Порубежник кивнул:

— Ничего. Выучился. Еще б! За десять ден и кошку можно выучить рубиться, — и вдруг нахмурился. — Как пальцы держишь, чудо в перьях! Не лопата, чай! Большой палец не загибай, а вдоль спинки тяни! Да легче, легче, нежнее с сабелькой-то! Ты с ней нежно, а она тебе жизнь сохранит.

Поставщик сена поправился, взял саблю свободнее, крутанул пару раз кистью, разминаясь.

— О! Молодцом, дрын мне в коленку! — одобрил Хватан. — Может, толк и выйдет.

Ободренный похвалой Миролад принялся за мулине, промазал мимо мишени и едва не упал, зацепившись ногой об ногу.

— Тьфу ты ну ты! — махнул рукой порубежник. — Верно сказал — толк выйдет, а бестолочь на всю жизнь останется! Брось саблю, гад! Тебе с хворостиной еще упражняться...

Миролад обиженно вздохнул и передал саблю следующему ученику, одноглазому, чубатому малому по кличке Глазик. Прозвище приклеилось потому, что сухой, узкоплечий мужичок, выглядевший гораздо старше своих двадцати семи лет, был одноглазым. О прошлом он вспоминать не любил, но дотошные болтуны все-таки вытянули еще в буцегарне, что Глазик промышлял кражей коней и крупной скотины, такой как коровы и волы. Как-то в молодости, на заре воровской школы, его вместе с наставником поймали кмети. Били страшно, всем селом. Наставника ухайдакали насмерть. Даром, что тот отличался силищей не хуже деревенского бугая. Затоптали. Изломали все ребра, а те остряками попротыкивали легкие. С такими ранами не живут. А вот Глазик, легкий и жилистый, выжил. Окривел, долго отлеживался, но ведь выжил! А уцелевший глаз с той поры холил и лелеял. Иначе как ласковым «глазик мой» не называл. За это и кличку получил.

У конокрада фехтовать получалось не в пример лучше, чем у медикуса и торговца. Хотя он бурчал, кривился, пытался доказать строгим учителям и всему миру, что ему это умение никогда в жизни не пригодится. «И вообще — жил столько лет без сабли, глядишь, еще столько же проживу».

— Давай, Глазик! — подзадорил его Хватан. — Покажи недотепам!

Конокрад легко провел несколько ударов точно по разметке мишени. Хмыкнул недовольно. Повторил.

— Видите, дурни, как надо? — сверкнул зубами из-под пышных усов порубежник. — Учитесь. Хоть бы с палками упражнялись, что ли...

Ендрек с Мироладом, не сговариваясь, вздохнули. Каждый молча взял в правую руку обструганную палку. Учиться так учиться. Тем паче, что, вопреки изначальному недовольству, студиозусу-медику начинало нравиться управляться с холодной отточенной сталью. Нет, не убивать! Упаси Господи от отнятия человеческой жизни. Но чувство единения с оружием, виденным прежде разве что в чужих руках да на картинках, доставляло удовольствие.

Слегка косой мужичонка по прозвищу Пиндюр из вольных кметей-землепашцев, задержанный за потасовку со стражниками на мосту из-за отказа платить подать за переезд, сплюнул на утоптанную землю, пожал плечами. Буркнул себе под нос:

— Иль мине заняться нечем боле? Сдалась мине та штрыкалка...

— Чего?

Кметь вздрогнул, до сих пор не привыкнув, что Хватан, сказывалась привычка разведчика, слышит все. Ну, или почти все.

— Да я... Это... Ничо...

— Я тебе дам «ничо». В сей момент пойдешь коней чистить!

Пиндюр еще больше скосил глаза и забухтел под нос почти неразличимо. Лоснящийся, обгоревший на раннем летнем солнце нос недовольно морщился. Видно, ругался почем зря. Чистить лошадей он не любил еще больше, чем упражняться с саблей. Среди поселян вообще не в чести была привычка счищать пот и грязь с рабочих коней. На то и пословицы имелись во множестве. «Грязь — не сало, повисела и отстала». «То ж не грязь, а навоз. Высохнет — сам отвалится». «Больше вершка все едино не нарастет». «Грязь в холода согревает». Потому и воняли селянские лошадки немилосердно. Застарелым потом, прелым навозом и засохшей мочой. А здесь — ишь ты, подишь ты — заставляли коней не только жесткой щеткой из свиной щетины натирать до блеску, чтоб шерстинка к шерстинке, но даже купать в недалекой речушке. Вот уж неслыханная трата драгоценного времени, пустой перевод сил. Он так и пытался раз заявить... Нет, не Войцеку Меченому — его побаивались, а Граю. Получил сперва по шее, а после приказ — семь вечеров подряд чистить и купать коней всего своего десятка. «Семь, — сказал Грай, — число угодное Господу». И попробуй возрази. Раньше — так батоги грозили, а может быть, и каменоломни. Войцек же вытащил из тюрьмы, кормит, иногда даже пивом угощает. Опять же — не в духоте и смраде, а на свежем воздухе целый день.

Пиндюр горестно покивал головой и умолк.

Надо значит надо. Будем саблей махать, из арбалета стрелять, коней чистить... да мало ли что еще!

Сегодня, к слову сказать, десяток Хватана упражнялся с оружием, а десяток Грая работал по хозяйству. Обычно так они и сменялись. Работали все. Даже шляхтичи. Да и то, не сильно-то они вельможными оказались, если задержать себя стражникам дали да не выкупились из тюрьмы за дюжину с небольшим дней.

Отлынивал только лесник. Тот самый бородач, которого вместе с Ендреком взяли в отряд для ровного числа. Правда, он и отлынивал с умом. При пане сотнике особо не наглел. Выполнял порученную работу. Хотя не шатко, не валко. Лишь бы день до вечера отбыть. С прочими командирами — а пан Войцек частенько уезжал по делам, оставляя вместо себя одного из помощников — он церемонился меньше. Мог просто взять и напортачить так, что вдругорядь не поручат. Слава Господу, что лошадей ни разу не портил, с него бы сталось.

Так вышло, что Войцек Шпара уехал вместе с Граем и паном Юржиком еще вчера утром. То ли за фуражом, то ли за провиантом. А может, и за распоряжениями от пана полковника из Берестянки, а может, и самого великого гетмана, пана Автуха Хмары. Теперь Хватан, сцепив зубы от злости, командовал фехтовальщиками, искоса поглядывая на валяющегося в холодке лесника. Верзила жевал травинку и блаженно щурился на проглядывающее сквозь резную дубовую листву солнышко. Хмыза, подошедшего с укорами — дескать, все трудятся, а ты прохлаждаешься, лежебока, так тебя и так, — он послал. Не далеко, но обидно. Пожилой гусар побелел, покраснел, снова побелел, но сдержался. Саблей, знамо дело, он распластал бы наглеца, как дворовой пес старую тряпку — на мелкие кусочки. Но хвататься за саблю показалось Хмызу ниже собственного достоинства, а с кулаками на лесника кидаться — себе дороже. Убьет. Или, хуже того, покалечит. Он и жену-то убил, слегка зацепив по лбу кулаком. Поучить хотел по-простому, по-селянски.

Вот и валялся силач в свое удовольствие. Щурился, как кот на сметану, лениво озирался на упражняющихся с оружием, на копошащихся по хозяйству.

Хватан, замечая бездельника (а как его не заметить? — невелик лагерь, все как на ладошке), кривился, словно горсть неспелого крыжовника в рот закинул, но до поры до времени молчал...

Глазик лихо крутил мулине.

Клинок так и порхал в его жилистой загорелой руке.

Ендрек, Пиндюр, Миролад и спившийся шулер-игрок Издор старательно повторяли урок с обструганными палками. Двое из солдат-мародеров — Даник, по кличке Заяц, и Самося — лениво, вполсилы рубились чуток в стороне. Внимательный взгляд опытного фехтовальщика, к примеру Войцека или того же пана Либоруша, оставшегося сотником в Богорадовке, нашел бы немало промахов в их ударах и защитах, выпадах и батманах, но студиозусу из Руттердаха движения солдат казались верхом совершенства.

Внезапно долгая заливистая трель прозвенела над поляной, где в окружении старых дубов с узловатыми ветвями стояли палатки. Это оставленный часовым, за непригодностью по причине болезненной гордости к прочим занятиям, пан Стадзик Клямка — высокий, худой, нескладный шляхтич — свистнул, подал сигнал тревоги.

— Кого еще? — Хватан круто развернулся, кидая ладонь на рукоять сабли.

Впрочем, ответ мог быть только один.

О тайном лагере в лесу знал лишь его устроитель.

Пан Войцек Шпара ворвался на поляну на вороном жеребце. Сотник небрежно придерживал повод кончиками пальцев левой руки, расслабленно свесив правую с неизменной плетью на темляке.

По обе стороны от него рысили скуластый Грай в суконном, застегнутом под горло, несмотря на летнюю жару, жупане и пан Юржик Бутля — курносый, коренастый, слегка лысоватый шляхтич средних лет.

— Смирно! — заорал Хватан, вытягиваясь в струнку.

Ендрек, до недавнего времени не испытывавший никакой тяги к воинской службе и даже где-то презиравший туповатых по его мнению реестровых, вдруг осознал, что в едином порыве с остальными строится неподалеку от мишени, норовит выпятить грудь покруче под строгим взглядом сотника.

С другой стороны поляны «смирно» скомандовал Хмыз. Копошащиеся у костра пан Гредзик Цвик, в отличие от своего товарища по несчастью очень общительный и держащий себя на равной ноге с последним кметем, и третий из мародеров Шилодзюб — Ендрек так и не понял, кличка это или имя — степенно отложили хворост и кресало с огнивом, поднялись, вытянулись в струнку.

Войцек осадил коня, легко спешился. Сурово оглядел притихшее воинство.

— Ну, что, со... соколики зарешеточные, сто-осковались в лесу?

Ответом была тишина. Ни один не рискнул подать голос. А ну как не в духе командир?

— Вижу, стосковались... — вел дальше Шпара. — В город, небось, хочется?

Ендрек, не удержавшись, кивнул. Кивнул и сам испугался. Потупил глаза.

— Точно. Хочется. Ну так пляшите! Завтра снимаемся. Сворачиваем лагерь и прямиком на Выгов.

Пан Войцек еще раз обвел взглядом отряд. Кивком головы подозвал Глазика. Передал повод вороного. Мол, отведи да обиходь. Грай с Юржиком уже давно расседлали своих буланого и серого в яблоках.