Чтение 6–й страницы книги ~Конец пути~

— Ну, значит, больше не давать. — Любовод полез в сапог за ложкой. — Как, пора уже?
— Почти… — Урсула, подскочив, накрыла котел крышкой, сняла, отставила на траву: — Дойти должен маленько, запариться.
Пахло от котла действительно так сладко и пряно, что рот наполнился слюной.
— Может, не надо ему париться? — облизнулся Олег. — И так умнем.
— Надо, господин. Обязательно. Не то вкус не тот будет, и вода лишняя не уйдет.
Полог шатра колыхнулся, и наружу вышел правитель, облаченный в скромный серый халат, плотно простеганный железной проволокой.
— Сотни Раджафа на подходе, чужеземец. Скоро выйдут на поле.
— Так близко? — выпрямился Середин.
— Да.
— Сколько их?
— Сотен пять смолевников и столько же пеших.
— Неужели кумаи смогли перебить больше трех тысяч человек? — изумился ведун.
— Нет. Поранили и убили сотни две смертных. Но прочие испугались. Половина сбежала в первую же ночь. И потом бежали. Мне показалось, что после первой ночи смолевники стали их сторожить.
— Отлично, — засмеялся Олег. — Враг, которого приходится гнать на поле боя под конвоем, — мечта любого полководца. Урсула, запаривание отменяется. Этого требует стратегическая обстановка, — вскинул ведун ложку. — Есть необходимо прямо сейчас.
Мудрый Аркаим ошибся совсем немного. Вражеские сотни начали выходить на дальний край поля только после того, как ведун со спутниками успели дочиста опустошить котел и даже запить вкуснейшую кашу несколькими глотками меда. Олег перевел взгляд с противника на своих ополченцев. Как обычно, большинство воинов без дополнительного понукания пустили дело на самотек, понадеявшись на авось, — в общем, щиты из четырех тысяч человек изготовили от силы лишь каждый пятый. И что всего обиднее — самых обязательных теперь придется поставить на острие удара, в первые ряды.
— Ополчение из Кивы и Лами, ко мне! — громко крикнул Олег. — Строиться здесь!
Он поправил вороненый чешуйчатый доспех, уже вторично выделенный из запасов законного наследника Кайма, повернулся к своим спутникам.
— Мудрый Аркаим. Ты обещал слушаться меня во время битвы, как обычный ратник. Так ли это, правитель?
— Да, чужеземец, — склонил голову тот. — Слушаю и повинуюсь.
— Я выстрою ополченцев поперек поля. Ты, мудрый Аркаим, будешь командовать правым крылом. Тебе, Любовод поручаю левое. Будута…
— Мне центр! — радостно вскинулся холоп.
— Будута будет при мне на случай, коли приказ отдать придется. А теперь слушайте меня внимательно. Раджаф начнет битву ударом конницы. Имея такой кованый кулак, глупо не использовать его и не попытаться опрокинуть нас одним ударом, разорвать строй на куски, превратить войско в рыхлую толпу, столь удобную для безнаказанного истребления. Я не знаю, в какое место он нанесет удар. Но, куда бы этот удар ни пришелся, все остальные части войска должны тут же начать наступление, охватывая конницу со всех сторон, окружая ее. Нас намного больше, и это удастся без труда. Главное — не ждать. Конница, поняв, что не смогла прорваться, может попытаться отступить. Надо окружить и додавить ее до последнего человека.
— А если они прорвутся, чужеземец?
— Не прорвутся, — покачал головой Олег. — Нас больше в четыре раза. Никаких шансов!
Вскоре ополчение было выстроено — от леса до леса, как раз на месте давно затоптанной лисьей строчки. Первые два ряда — воины со щитами, не имеющими ни ручек, ни ремней, тяжелыми, но зато довольно толстыми. Два пальца сырой древесины — не всякая стрела пробьет. Только лучников у Раджафа почти наверняка нет, эти легкоконные мастера попали Олегу в капкан еще в первой сече. А чтобы подготовить хорошего лучника, требуется много, много лет напряженного труда. Взять их через пару месяцев после первой битвы противнику просто негде. Вот копейного удара такому щиту никак не удержать. Был бы стальным при такой же толщине — тогда может быть. Но никак не деревянный. И всей пользы от него — что не так страшно.
Еще пять сотен воинов, мужчин из малых приграничных городов, Олег выстроил правильным квадратом у себя за спиной, по центру фронта. Почему-то именно им ведун доверял больше всего. Было в этом что-то инстинктивное, нерациональное. Чувствовал — не бросят.
Команды были отданы, план сражения — разработан, люди — расставлены на местах. Теперь оставалось только ждать. Конница у Раджафа — значит, и инициатива у него. Олег не мог даже слегка припугнуть противника нападением — с самопальными щитами без ручек и умбонов о наступлении даже на несколько шагов не могло идти и речи.
— Надеюсь, тебе не захочется переночевать перед битвой, — прошептал себе под нос Середин. — Смотри, мы готовы. А вдруг нападем, да и снесем вместе с лагерем перед самой темнотой. Лошади расседланы, смолевники без доспехов. Что делать станешь?
Похоже, те же мысли посетили и великого Раджафа. Он выстроил своих ополченцев небольшим прямоугольником у выхода на дорогу — видимо, прикрыл обоз, — а конница, не получив даже получаса отдыха, вдруг опустила копья и с какими-то несвязными, устрашающими воплями понеслась вперед.
— В левый фланг бей, — тихо посоветовал Олег. — Мы тебя к березняку прижмем да тихонько вырежем. А резерв я тем временем пошлю против твоего ополчения.
Но Раджаф действовал с упрямой прямолинейностью зомби: сверкающие золотыми доспехами кованые сотни помчались на центр, в самую середину неровного строя ополченцев.
— Подтоки в землю!!! — что есть мочи закричал ведун, хорошо понимая, что при виде сверкающей бронированной лавы, катящейся прямо в лоб, о недавнем уроке недолго и забыть. — Подтоки в землю! Садиться готовьтесь! На колено, на колено!

Его голос утонул в оглушительном треске ломающихся копий и щитов, в предсмертных криках, воплях ужаса и боли. Пики смолевников легко пробивали тонкие деревяшки и людей за ними, нанизывая на каждое копье по два, три, а то и четыре человека — но и выставленные ополченцами перед смертью бывшие косы тоже находили своих жертв, корежа лошадям груди, вспарывая животы и разрывая шеи. Они умирали, падали вперед — туда же, на поднятые копья, вылетали из седел и лишившиеся скакунов всадники.
И все же напор атакующей конницы, накопившей огромную инерцию, продолжался. Задние ряды, затаптывая друзей и врагов, возносились на груду дергающихся тел, скакали дальше, чтобы в свою очередь рухнуть, собственными телами накрывая острия копий, давя несчастных пехотинцев, ничего не видящих и не понимающих. Мгновения — и уже по ним, по их спинам и ребрам, их рукам и головам катила неодолимая волна атаки.
— Копья держите! Копья вверх! Лошадям в груди направляйте! — заорал Олег, видя, как закованная в железо лава стремительно пожирает ряды ополченцев.
Только что их было девять рядов — целая стена, толстая, надежная, — как вдруг сразу осталось шесть, пять, четыре… Всадники, вколачивая копыта коней в шевелящуюся окровавленную массу, наклонялись к гривам коней, выбрасывали вперед копья, накалывая на них неопытных ополченцев — вчерашних пахарей, не успевших состряпать банального щита, — бросали свои пики в телах умирающих, выхватывали мечи и рубили, кололи, били щитами, продолжая ломиться дальше и дальше.
Три ряда, два… Ополченцы даже своими уродливыми копьями выбивали всадников с короткими мечами из седел, резали морды лошадям, отмахивались, вонзали косы снизу иод чешую. Но вместо убитых смолевников возникали новые, и те кололи пиками, бросали их, хватались за мечи, чтобы истребить еще кого-нибудь, зарубить хоть одного, хоть еще двоих.
Последний ряд.
— Сейчас прорвутся. — Олег передернул плечами, потянул из ножен саблю, оглянулся на резервные сотни и выкрикнул всем и всегда понятный клич: — Мужики, наших бьют!!! За мной, бей их! Ура-а-а!!!
Он послал вперед своего скакуна, в считанные секунды одолел два десятка метров до разрывающегося заднего ряда фаланги, встретился глазами с радостным кареглазым бородачом, уже вообразившим себя победителем, и ударил саблей по его клинку. Меч смолевника отскочил вправо — Олег метнул щит, его ребром ломая врагу руку посередине плеча и выбивая того из седла, промчался мимо, столкнулся со следующим, поймал его клинок на щит, подбросил вверх, а саблей рубанул поперек лица. Снова дальше, даже не глядя, что там будет с подраненным врагом.
Еще смолевник — они столкнулись щитами, и тот попытался уколоть Середина через верх, в плечо. Удар получился слабый, скрежетнул вниз по доспеху, не причиняя вреда — ведун резко дернул щитом выше, отбрасывая чужую руку, и тут же резанул через открывшуюся внизу щель чужую ногу. Ведун отмахнулся от меча справа, опять пнул щитом левого врага. Тот, слабея от кровопотери, начал заваливаться, а справа какой-то неугомонный юнец все норовил дотянуться до Середина своим толстым коротким мечом. Олег резко качнулся вперед и вправо, пропуская вражеское оружие слева над плечом — там все едино вороненая чешуя, не поранит, — и стремительным выпадом вдвое более длинной сабли кольнул парня меле ключиц в основание шеи.
— Ур-ра-а-а!!! — подоспели, окончательно закрывая брешь, ополченцы.
Юнцу в бок и под мышку впились копья, и он окончательно повалился под копыта, слева вместо чужого коня появились одетые в белое пехотинцы. До ближайшего смолевника было уже метров пять — не дотянуться. Теперь вместо последнего ряда бойцов на острие вражеской атаке находилось еще восемь рядов свежей бодрой пехоты.
Олег приподнялся на стременах, вглядываясь вперед. Так и есть, пока конница прорывалась вперед, увязая в бесконечных рядах ополченцев, пока рубилась насмерть, отвоевывая шаг за шагом, у нее за спиной, сжимая в смертельных объятиях, сомкнулись правый и левый фланги неторопливого пешего строя. Теперь полное истребление конницы становилось лишь вопросом времени и обычной ратной работы. Вырваться воины Раджафа уже не могли.
— Интересно, он сам принимал участие в атаке или позади отсиживался?
Самое страшное, что могло сейчас случиться — это атака ополчения из Кайма, удар в спину тем, кто занят истреблением окруженного врага и не замечает ничего вокруг. У Раджафа еще оставался шанс превратить поражение в победу. Но… Но пехота врага так и не решилась вступить в бой. То ли воевода был среди смолевников и некому оказалось отдать приказ, то ли ополченцы, видя гибель отряда отборной конницы, не пожелали лезть в мясорубку и, оставшись без конвоя, предпочли тихо уйти. Жить-то хочется всем…
В воздухе закружился снег. Он падал огромными бесформенными хлопьями, словно торопился поскорее скрыть тот ужас, что творился на земле. За время, прошедшее с начала битвы, Хорс уже спрятал сияющий лик за непроглядной пеленой облаков, не желая видеть смерть и боль, и теперь чистый белый саван старательно укутывал окровавленную землю.
— Будута, скачи туда, убедись, что ополченцы Раджафа действительно ушли, — оглянулся на холопа Олег.
— Сделаем, боярин.
Паренек наклонился с седла, отер напоенный кровью меч о спину какого-то безжизненного бедолаги, вернул в ножны и принялся подергивать поводья, заставляя скакуна попятиться прочь из пешей толчеи. Избиение последних смолевников завершалось, но до конца ратной работы было еще очень, очень далеко. Ополченцам предстояло еще самое тяжелое — предать земле своих и чужих воинов, отослать раненых домой, справить тризну, провожая павших в последний путь.
«Раньше чем через пару дней не уйти, — понял Середин. — Долго. Раджаф наверняка какую-нибудь пакость приготовить успеет. А преследовать остатки его войска нечем. Конницы-то нет».
Можно было бы расспросить о происходящем правителя — но вытаскивать сейчас мудрого Аркаима из гущи схватки было делом хлопотным и долгим. За несколько часов в стране все равно ничего не изменится.
«Ладно, вечером поговорим», — решил ведун, выбравшись наконец из толкучки.
Его присутствия на поле брани больше не требовалось. Раджаф снова был разгромлен. И на этот раз — окончательно.
Потери ополченцев составили больше полутора тысяч человек. Ничего удивительного, учитывая, что бездоспешная, необученная и почти безоружная пехота сражалась с закованными в железо профессионалами. На самом деле соотношение было еще более позорным: примерно полторы сотни убитых смолевников против тысячи мертвых пехотинцев, — но ополченцы эту цифру быстро подправили, без жалости добив всех найденных ранеными врагов. Со стороны мудрого Аркаима ранены были около семисот, но где-то две сотни из них — легко и могли остаться в строю. Поэтому Середин считал только тяжелых — тех, кого пришлось по двое укладывать на телеги, чтобы отправить домой, — либо сильно увечных, пусть и способных держаться на ногах.
Рытье ямы, укладывание в нее погибших, насыпание кургана, поминание ушедших в иной мир мертвых друзьей — все это заняло как раз два дня. Ведун ополченцев не торопил. Они честно заслужили свое право на небольшой отдых, а погибшие — на достойные проводы. Тем более что мудрый Аркаим, следивший за обширной страной десятками орлиных глаз, тревожных изменений не замечал. Никаких войск, никаких людских толп нигде и никуда не перемещалось. Разве только столицу горожане продолжали лихорадочно укреплять — но тут уж изменить ничего было нельзя.
Колонна ополченцев двинулась вперед утром третьего дня. Как это обычно и бывает после первой победы, пусть и такой кровавой, в людях появилась уверенность в собственных силах, желание добить врага, победить окончательно. Теперь на них можно было положиться. Особенно если указать что-то конкретное, ради чего стоит рисковать и терпеть лишения.
Олегу вспомнилась далекая Гражданская война, закончившаяся еще до рождения его родителей. Там люди хоть примерно представляли, ради чего животы кладут. Кто-то — за равенство, счастье и жизнь без буржуев и помещиков, на своей земле, у своих заводов. Кто-то — против быдла, лишающего их накопленного за столетия добра и власти. Увы, в большинстве случаев соседи режут друг друга по поводам, мало понятным постороннему человеку. Какая разница, Южные или Северные штаты провозгласят одну и ту же конституцию? Какая разница, имеет или нет право на наследство некая дочь короля? Какая разница, креститься слева направо или справа налево? Какая разница, кто сядет на трон — брат Раджаф или брат Аркаим? Нет, для Раджафа и Аркаима разница есть. Есть разница для той женщины, королевны — сможет она заказывать себе триста или только сто пятьдесят платьев в год. Есть разница для епископа — сколько десятины он получит с прихожан. Но ведь гибнут не они, гибнут простые смертные, для которых при любом исходе не изменится совершенно ничего.
Ладно, они с Любоводом — им домой вернуться хочется, что обычным путем сделать почти невозможно, им товаром не мешало бы разжиться, виселицы избежать, отомстить Раджафу за нежить речную. Тут хочешь не хочешь, а рисковать приходится. А пахарям-то чего погибать? Так ведь нет — идут, мужеством своим гордятся, готовы снова коннице под копыта лечь…
Олег придержал коня, дождался, пока его догонит правитель, поехал рядом.
— Скажи, мудрый Аркаим, ради чего мы сражаемся? Нет, я помню, ты законный наследник Кайма, Раджаф захватил твой трон. Теперь мы вернем тебя обратно в правители. Но что будет с этими несчастными, с теми, кто погибал под твоими знаменами и убивал в твою славу. Они заметят хоть какую-то разницу или для них всего лишь одно имя сменится другим? Скажи, мудрый Аркаим, стоит ли умирать только ради того, чтобы на плакате, славящем правителя, изменилось несколько букв?
— Ты опять замышляешь измену, чужеземец? — вопросительно приподнял брови правитель.
— Нет, мудрый Аркаим, как раз я знаю, ради чего иду в поход. Ради платы, которую получу от тебя, и ради мести, которую Любовод получит от твоего брата. Но что мне сказать этим людям, когда я снова отправлю их под удары вражеских мечей? Ради чего они должны класть свои животы?
— Но ведь ты знаешь о пророчестве, ведун Олег, знаешь об уговоре Кайма с богами, о моем служении Итшахру и его возрождении. Чего тебе нужно еще?
— Пророчество, врата мира мертвых, власть над всем миром? Мы сражаемся ради этого?
— Именно, чужеземец. — Правитель покачал головой: — Похоже, ты слишком легкомысленно относишься ко всему этому, ведун Олег.
— Но разве это изменит что-то в жизни пахарей и ремесленников, мудрый Аркаим? Ведь эта власть, богатство, удовольствия опять достанутся только тем, кто и сейчас не беден. А ради чего умирают они? Только не говори мне о свободе, справедливости и правде. Эту лапшу ты вешал мне на уши в прошлый раз.
— Они будут умирать во имя свободы и справедливости, чужеземец… — Правитель немного помолчал и продолжил: — Во имя того, чтобы был изгнан трусливый Раджаф, чтобы рухнул позорный уговор, чтобы раскрылись врата мира, впуская к нам величайшего бога по имени Итшахр. Чтобы он был единственным из богов, чтобы я правил от его имени на земле, все каимцы стали князьями, а прочие народы — их слугами и рабами; чтобы ты, ведун Олег, и твой друг Любовод получили каждый в правление любую страну по своему выбору, дабы это послужило вам платой за помощь мне в мои тяжелые времена. Именно так я понимаю свободу и справедливость. Тебя что-нибудь не устраивает в моих планах?
— Свободный и справедливый мир — это тот мир, в котором я являюсь единственным властителем и диктатором… Да, пожалуй, в этом что-то есть… Что-то понятное, без пустого словоблудия.
— В котором я являюсь властителем, — усмехнувшись, уточнил мудрый Аркаим. — Я готов прощать тебе некоторую грубость и неуважение, чужеземец, раз уж ты оказался человеком из пророчества и хорошим воеводой. Но только не посягательство на основы основ. Наместником Итшахра на Земле буду я, и только я.
— Безусловно, — немедленно подтвердил Олег, отступая от опасной грани. — Ты, и только ты способен стать наместником Итшахра на Земле. У меня и в мыслях не было посягать на это священное право законных наследников Кайма.
Общаясь с князьями, боярами и иными родовитыми, власть предержащими особами, всегда стоит следить за возможными двусмысленностями своих слов. Большинство из них способны забыть удар меча — но никогда не простят пощечины. Могут не обращать внимания на оскорбления — но станут смертельным врагом из-за вежливого намека на недостаточную родовитость.
— Представь себе мышонка, чужеземец. Мышонка, которого смыл штормовой поток, — милостиво кивнул ему правитель. — Мышонок может сдаться, утонуть, быть разбитым о камни. А может решительно бороться и выплыть на гребень потока, нестись вперед на его высоте. Мышонок никогда не сможет одного: остановить этот поток. Ты понимаешь меня, ведун? Все эти люди здесь потому, что мне понадобились их жизни. Они могли засесть в своих городках и тихо сдохнуть там, борясь за право меня предать, или вместе со мной выйти на битву и сражаться, добывая честь и славу. Они не могли одного, чужеземец. Отсидеться в стороне. Когда идет поток, он заливает мышиные норки. Без радости, без злобы. Заливает, и все. Потому что это поток.
Я понимаю тебя, ведун Олег. Ты привык сражаться за чужой покой, и твоя душа мучается, когда приходится бросать в мясорубку тех, кого ты привык спасать. Что же, постарайся сделать так, чтобы их погибло поменьше. Но те, кто оказался на пути потока, не могут не плыть среди штормовых волн. Секрет в том, что человек всегда должен блюсти свою честь, достоинство. Всегда должен быть готов к борьбе, к боли, к страху, чтобы преодолеть, выплыть, попасть на гребень. Или умереть. Но умереть с честью, не воняя потом годами тухлятиной из затопленной норы. А думать о смысле потока… Не стоит заботиться о том, чего не можешь изменить. Нужно сохранить свой стержень, остаться самим собой в меняющемся мире. И тебе, и каждому из них. Поверь, они еще будут вспоминать эти дни как самые счастливые в своей жизни.
— Если останутся в живых.
— Те, кто останется в живых, чужеземец. Поток не способен истребить всех мышат, когда их много. Но никогда не бывает, чтобы выжили все.
— Мышата, говоришь?
— Ты можешь называть их хоть тиграми, ведун Олег, — пожал плечами мудрый Аркаим. — Потоку все равно.
Ополченцы вышли к столице вечером третьего дня. Олег специально торопил их, подгадывал, чтобы попасть под стены Кайма именно в конце дня. Он хотел напугать жителей числом своего войска, заставить их мучиться мрачными предчувствиями, оставшись наедине с мыслями в ночной тиши. Но вышло наоборот. Две с половиной тысячи воинов показались жалкой щепкой, что прибило течением реки к огромному валуну. Ведун успел подзабыть, какова на самом деле в размерах столица древней страны. Круг почти километрового диаметра; покрытые коркой льда в ладонь толщиной, стены высотой с четырехэтажный дом, поверх которых теперь возвышался плотный тын из остро заточенных кольев в полтора человеческих роста высотой, каждое в половину обхвата диаметром. Что по сравнению с этакой махиной двадцать пять сотен воинов? Их не хватило бы взять в кольцо даже половину города, пусть бы они и встали на расстоянии копья один от другого.
— Ты сможешь захватить его, чужеземец? — при виде такого могущества засомневался в своих силах даже мудрый Аркаим.
— Все в руках богов, правитель, — вздохнул Середин. — И двух с половиной тысяч маленьких сереньких мышат. Молись Итшахру, мудрый Аркаим, принеси ему жертвы. Может, его воля окажется сильнее воли тех, кто заключал уговор.
— Это поможет? Или могучий Итшахр лишь успокоит мою душу?
— Все в руках богов, — повторился ведун — Долгий покой под защитой медного стража сыграл злую шутку с твоими каимцами, правитель. Они совсем забыли, как встречать внезапных гостей. Смотри, они поставили частокол, но забыли сделать в нем бойницы. Значит, лучники не смогут стрелять по атакующим воинам. Хотя лучников в городе, пожалуй, и нет, полегли уже все. Но ведь через такую стену даже прицельно сулицы не метнуть. Через верх кидать бесполезно, не попадешь никуда. Людей в городе обитает тысяч двадцать… Нет, меньше. Ведь центральные кольца занимает святилище и дворец богов. Значит, около пятнадцати тысяч. Может, немногим больше. Две трети — старики и дети. Из взрослых половина — женщины. Итого, сколько там остается мужчин, способных держать оружие? Столько же, сколько и нас. А скольких увел отсюда на битву великий Раджаф? Четыре тысячи? Похоже, мудрый Аркаим, твой брат выгреб отсюда всех мужчин до последнего отрока. Они, конечно, разбежались. Кто-то вернулся, кто-то побоялся, что его за дезертирство повесят, кто-то к отступающим примкнул… В общем, готов заложить свою шапку, что больше тысячи крепких бойцов там, за стенами, не наберется.
— Ты на стены посмотри. Вон высота какая. Лед скользкий. Да еще тын.
— Стены не высотой крепки, мудрый Аркаим, а твердостью их защитников. А с этим в Кайме слабовато. Лучших из бойцов война уже сожрала. Осталось то, что осталось… Ополчение из Птуха нужно поставить лагерем с северной стороны, из Аналарафа — с юго-восточной, сами мы с остальными ополченцами тут останемся. Будем находиться в прямой видимости друг от друга. Плотной осадой это назвать нельзя, но все стены на виду будут, так что незаметно ни из города, ни в город никто не проберется. Сейчас ополченцы пусть устраиваются, а завтра начинают город штурмовать. Лезть на стены, вязать пучки из хвороста, подкидывать под частокол и поджигать. Толку, конечно, мало — но пусть защитники понервничают. Будута! На рассвете обозников соберешь, к лесу поедете. Рубите тонкие хлысты, везите сюда. Сделаете потом наметы.
— Что за наметы? — не понял правитель.
— Лестницы такие. Шириной сажени в три-четыре. Они тяжелые, и если к склону привалить, отбросить потом трудно. После этого поливай их, не поливай — все равно наверх забраться нетрудно. Я же сказывал, мудрый Аркаим. Пользы от ледяных стен — только то, что шайке разбойничьей по ним тайно наверх не залезть. Да и то пригляд ратников умелых нужен. Будута, сперва наметы, понял? Потом найдешь сосны ровные и высокие. Стены в высоту саженей десять будут — значит, хлысты по пятнадцать в длину понадобятся. Свалишь, от ветвей зачистишь. Ну… Штук десять точно понадобятся. Уложишь попарно на телеги, комлем к макушке. Одну телегу под один конец, другую — под другой. Поверх стволов набьешь палки поперечные в полушаге одна от другой. Тоже типа лестницы. Вот эти приклады сюда не подвози, пока все пять полностью готовы не будут. Все понял? Давай, действуй, ты за старшего.
— Из меня ключник хороший выйдет, боярин, — приосанившись, кивнул паренек. — Вот увидишь.
— Посмотрим. Ну что, мудрый Аркаим, идем к ополченцам. Ты правитель, тебе своей властью и старших в малые лагеря назначать надобно.
То, что началось утром, больше напоминало цирк или веселый праздник. Ополченцы, посланные в атаку старшими из своих городов, прыгали на обледенелые стены Кайма, заскакивали на них с разгона, лезли вверх, пытаясь выбить ступеньки для ног и рук, но раз за разом соскальзывали обратно к подножию. Сверху на них бросали камни и обидные слова, выплескивали ледяную воду, деревянные чурбаки, а изредка и копья. В нескольких местах атакующим удалось забросить наверх, к тыну, вязанки хвороста, но зажечь хоть одну не получилось. Облитые водой воины, румяные и веселые, возвращались к костру сушиться, подкрепляли силы горячей кашей и хмельным медом, снова уходили к стенам, угрожая защитникам всякими бедами и все так же безуспешно карабкались наверх.
Пожалуй, только ведун замечал, что камни, выбрасываемые на склоны, сулицы — самые настоящие, способные поранить или покалечить. Значит, чем больше их выбросят защитники сейчас, тем меньше этого оружия обрушится на ополченцев потом, когда наконец дойдет до дела.
Пустое веселье длилось два дня. На третий обозники, понукаемые величавым холопом, привезли десять возов, набитых длинными березовыми и осиновыми хлыстами. Еще день к ним, разложенным на земле, привязывали веревками и ремнями ступеньки-поперечины, а потом наметы с разных сторон придвинули к стенам города. Обороняющихся ждал очень неприятный сюрприз. В городе, выстроенном в форме правильного круга, не имеющего на стенах ни выступающих вперед башен, ни площадок для флангового огня, совершенно не видели того, что происходит под ногами, не знали, где стоят лестницы, а где нет, где атакующие лезут на штурм, а где просто подходят ближе, чтобы попугать или подразнить. Вязанок хвороста к этому времени ополченцы заготовили изрядно, а потому в первый же вечер смогли, не потеряв ни одного человека, запалить у частокола жаркие костры сразу в двадцати местах.
Выжечь проходы атакующие не сумели: горожане успели вовремя залить костры водой, — но теперь у людей появилась уверенность в том, что шанс прорваться внутрь есть, нужно только постараться. Вечером у многих костров мужчины разгоряченно обсуждали, как можно устроить настоящий, негасимый костер. Кто предлагал постоянно подбрасывать сухие вязанки, кто — накрыть заброшенный наверх хворост шкурами, которые не дадут воде заливать огонь, а потом просто сгорят. Некоторые ополченцы даже подходили к Олегу с этими идеями. И он разрешал попробовать — почему бы и нет? Успеха, может, и не добьются, но нервы защитникам помотают. Значит, перед решающим штурмом сил у каимцев станет куда меньше, нежели сейчас. Пусть выматываются. Победа складывается из мелочей. И каждая мелочь может спасти чью-то жизнь.
С большими хлыстами у холопа, видимо, что-то не заладилось, и он пропадал довольно долго. Целых три дня ополченцы так или иначе пытались прожечь в частоколе дыру. Снаружи тын покрылся многочисленными оспинами, местами древесина выгорела почти до середины кольев, но сквозных прорех не удалось сделать нигде. Вода, выливаемая через стену и на частокол изнутри, делала свое дело, убивая огонь раньше, чем тот успевал довести дело до конца. Олегу даже стало интересно — он был уверен, что вскоре его воины найдут свой, неведомый другим, способ одолевать пожарную оборону горожан. Однако вечером третьего дня усталый, взлохмаченный и усыпанный опилками Будута все же появился в палатке ведуна.
— Готово, боярин, сделал, — тяжело выдохнул он. — Айда, глянешь?
— — «Глянешь»? — не понял Середин. — А разве ты их еще не привез?
— Дык, я так помыслил, ты приспособу сию в тайне сохранить намерен. Оттого сюда и не повез. В леске на дороге пока оставил.
— Тоже верно, — согласился ведун и поднялся со шкур. — Обожди здесь, Урсула. Я сейчас вернусь.
До леска от воинского лагеря было всего около километра, так что седлать коня Олег не стал, решил пешком пройтись. Будута тоже оставил своего скакуна возле палатки.
— Отчего так долго? — поинтересовался Середин, пока они шли по утоптанному снегу.
— С длиной никак не могли угадать, боярин. Снизу смотришь — вроде все двадцать сажен в дереве получится. Валишь — а в нем и десяти не набирается! Обидно, да и часы уходят. Сосны-то необхватные, сам увидишь, боярин. А их еще закинуть на телеги надобно было да к дороге вывезти. А они сырые, тяжелые, что валуны…
Холоп говорил правду. Комель каждой из доставленных им сосен был больше метра в диаметре. Как обозники ухитрились погрузить эти деревья и привезти, не распиливая на куски, можно было только удивляться.
— Ну, молодец, молодец, — покачал головой ведун. — Не ожидал от тебя такой прыти. Надобно будет правителю за тебя слово замолвить. Может, и наградит. Устроишься потом, коли с нами к Муромскому князю вернуться не получится.
— Ты наверх глянь, боярин, — обрадовался Будута. — Я там планки-то в выемки врезал, дабы не качались, коли на край наступишь. Они ведь у комля да у хвоста по толщине зело разные. Я стволы веревками с единое целое по всей длине увязал, а планки поверху укрепил от болтания…
— Отлично, — запрыгнув на край телеги, заглянул наверх ведун. По тонкому концу ствола на расстоянии сантиметров сорока друг от друга шли аккуратные ступеньки из полешек в ладонь толщиной. — Отлично, Будута. Быть тебе после полной победы княжичем. А со мной завтра пойдешь — так еще и добычи перепадет изрядно. Ты вот что. Спереди снизу под стволами по чурбаку толстому еще подвяжи. Не у самого края, но не дальше, как в сажени.
— Ох, боярин, — помотал головой холоп. — И так штуки неподъемные получились.
— Так это хорошо, что неподъемные, Будута, — похлопал его по плечу ведун. — Тяжело закидывать — зато и не сбросить будет. Как закончите крепить чурбаки, оставляйте эти штуковины здесь и идите отдыхать. Чуется мне, никто их отсюда не украдет.
С рассветом в лагерях ополченцев из Птуха и Аналарафа опять начались наскоки на стены с забрасыванием хвороста и факелов. С полсотни рано проснувшихся молодцев начали свой маленький штурм и со стороны основного лагеря. Середин их возвращать не стал: пусть делают вид, что все как всегда, — но основную массу людей от веселья оторвал и направил во главе с Будутой на дорогу за возками. Сам он впервые за последние дни облачился в вороненый доспех, закинул за спину щит. Многие ополченцы, поняв, что это неспроста, тоже устремились к своим местам, принялись надевать тулупы и стеганые халаты, прихватывали с собой копья и запихивали за пояс топоры на длинных рукоятях.
Под напором сразу сотен рук телеги с тяжеленными бревнами катились с такой легкостью, словно не весили вовсе ничего. Олег встречал груз и указывал места, где нужно поставить хлысты, рассчитывая, чтобы на стене перед ними не имелось наметов и чтобы расстояние между бревнами получилось не меньше полусотни метров.
— Никак, таран приготовил? — поинтересовался мудрый Аркаим, выйдя на шум из шатра.
— Штурмовые мостики, — ответил Олег. — Будем город брать. На тебя теперь главная надежда, правитель. Я вперед уйду, и обратной дороги нет. Ворота в Кайме никто сделать не догадался, назад не выскочить. Дорога только вперед. Если штурм замедлится — нас там перебьют, и все закончится. Поэтому не дай ополченцам мешкать, гони их вперед, за нами. Ну а я пошел речь перед людьми держать. О свободе и справедливости.
Естественным образом ополченцы сгрудились возле мостиков толпами по две-три сотни человек. Взяв с собой Любовода и холопа, Олег пошел к центральному хлысту, надеясь докричаться до всех, благо ветра не было, да и стояли ополченцы не очень Далеко.
— Значит, так, мужики! — решительно выдохнул он и указал на стену. — Здесь конец нашего пути! Здесь мы победим и вернем законную власть нашему правителю! Хотите вернуться домой богатыми и не корячиться от труда непосильного, хотите детей в сытости воспитать?! Там, за стенами, ждут вас всех груды любого добра, женщины, теплые дома. Хотите — тут живите, хотите — домой все везите, хотите — на месте пропивайте! Мудрый Аркаим дарит этот город вам! Вперед! И первый, кто ворвется, получит единолично любой дом, какой захочет!
— Нечто забраться туда можно? — чуть не испортил весь эффект от пламенной речи какой-то паренек. — Уж который день бьемся!
— Значит, я первый буду! — рявкнул Олег. — И выбираю себе призом дворец богов! Что, прозевали? Упустили свой шанс? Слушай меня! Первые сто ворвавшихся получат в награду любой круг города на выбор для личного разграбления! Опоздавшим достанется в пятьдесят раз меньше! Именем мудрого Аркаима! Разгоняйте эти телеги со всех сил и заталкивайте на стены! Вперед, разом! — Он выхватил саблю: — Вперед! Вперед! Вперед!
Воины навалились на возки с длинными хлыстами сразу в сотни рук, и те покатились, разгоняясь все быстрее и быстрее.
— Гони, гони! — приободрил ополченцев ведун. — Любовод, Будута, за мной, не отставайте. Гони!!!
Ополченцы перешли на бег, телеги то и дело подпрыгивали на кочках, и Середин молил всех богов разом, чтобы от непомерной нагрузки у возков не отлетели колеса.
— Гони, гони!
С разгона передние телеги налетели на обледенелый склон и по инерции покатились наверх, поднимая на себе концы хлыстов. Передние воины поневоле затормозили, груз выскочил у них из рук — но задние ополченцы продолжали толкать возы. Выше, еще выше…
Одна телега перескочила верхний край стены, качнулась вперед, стукнулась о тын, застряла — но бревно скользнуло еще немного вперед, врезалось в колья, заставив их покачнуться. Еще чуть-чуть, и оно выскочило над верхним краем частокола, слегка откатилось назад и повисло, зацепившись за острия прикрепленным снизу чурбаком.
— За мной! — Олег подпрыгнул, зацепился за одну из перекладин, влез на бревно, вскочил и побежал наверх, на ходу перебрасывая щит из-за спины в руку.
Он не зря потребовал от холопа длины бревен в полтора раза больше, нежели высота стены. Мостик, если можно так назвать тяжеленную махину из двух бревен, лежал под углом примерно сорок пять градусов — лестничные пролеты и то покруче бывают. Краем глаза Олег заметил, что самое левое из бревен пошло не прямо, а наискось и теперь заваливается вбок, что соседний мостик не дотянул до верхнего края и теперь по ледяной горке скатывается обратно, но три из пяти помостов легли правильно, зацепившись за край тына. Теперь все решал порыв — хватит ополченцев на него или нет.
— Берегись!!! — Середин перебежал верх частокола, прыгнул вперед, через головы стоящих у стены мужчин и женщин — легко одетых, бездоспешных и в большинстве, вдобавок, безоружных. Естественно, чтобы лить наружу воду или кидать камни — оружие и доспехи ни к чему. Защитники еще не успели решить, как поступить с нежданно оказавшимся на стене бревном — а тут еще и люди начали чуть не на голову спрыгивать. Первый, второй… пятый.
— А-а-а! — спохватился наконец какой-то бородач, выдернул из-за пояса топор, кинулся на Олега.
Ведун поймал удар на щит, в ответ попытался обрушить саблю на голову. Горожанин отскочил, но так неудачно, что клинок отсек руку. Он, похоже, не успел почувствовать боли — просто тупо уставился на обрубок, — и второй удар отсек ему голову.
— Бей их!!! — Горожане наконец пришли в движение. Безоружные кинулись наутек, остальные взялись за топоры и сулицы. Второму десятку ополченцев не повезло — им довелось спрыгивать прямо на подставленные копья.
— Будута, спина! — крикнул холопу Олег. Вместе с купцом, выставив щиты, они ринулись на копейщиков, наугад рубя их клинками. Те прикрывались сулицами, и напарники, похоже, никого даже не ранили — зато расчистили под комлем бревна свободный пятачок, на который могли безопасно спрыгивать все новые и новые ополченцы.
Вдоль стены на них бежали с копьями горожане. Олег двинулся навстречу, встречая их по одному. Удар сулицы — принял на щит, отвел влево, уколол саблей снизу в живот. Удар копья — откинул щитом наверх, тут же рубанул саблей поперек груди. Удар сулицы — саблей отмахнул вправо и встречным ударом щита, окантовкой в грудь, опрокинул на спину.
Горожане, сообразив, что дело плохо, чуть замедлили напор, сбились кучкой и сразу вчетвером ринулись на Олега. Но метились они все равно только в грудь и голову. Ведун выставил навстречу щит. Прикрываясь им, упал на колено и стремительно рубанул совсем уже близких врагов по ногам. Трое сразу упали, четвертый, бросив копье, кинулся бежать.
Впереди неожиданно открылась пустота. Там, метрах в двадцати, тоже торопливо спрыгивали с бревна ополченцы, на валу валялись несколько окровавленных тел. Число штурмующих стремительно нарастало, а горожане, раскиданные вдоль всей стены, да еще и не готовые к сражению, никак не успевали собраться для решительного отпора.
— Вдоль стены атакуйте! — махнул ополченцам ведун. — Бейте их по одному, пока не поздно.
Сам он вернулся к своему мостику. Здесь схватка тоже закончилась, на крышу города успели спрыгнуть больше полутора сотен людей.
— Вдоль стены их атакуйте, туда, вправо, — махнул рукой Олег. — Собираться горожанам не давайте, бейте сотней на одного! Любовод, а Будута где?
— Убили, боярин! Ой, убили! — завопил снизу холоп, из бедра которого торчала сулица.
Олег присел, взглянул на рану:
— Кровь не хлещет — значит не помрешь. Любовод, срежь у кого-нибудь подол рубахи. Только чистый край выбери.
Купец кивнул, дернул чей-то подол, надрезал мечом, рванул. Протянул лоскут ведуну. Тот скомкал тряпку, дал холопу:
— Держи. Я сейчас копье выдерну, а ты сразу рану закрывай да зажми сильнее.
— Ой, не надо, боярин! — взвыл было холоп, но Олег уже выдернул сулицу, откинул в сторону.
_—_Зажми рану и жди, пока течь перестанет. Любовод, возьми вон у ополченца, что у стены лежит, халат, ему уже не нужно. Накрой Будуту. Как бы не замерз, пока все кончится.
С толстого комля штурмового мостика все продолжали спрыгивать воины, готовые к бою, но, пока не зная, куда бежать, скапливались у стены. Неожиданно среди ополченцев в стеганках и кожаных куртках появилась стройная высокая фигура в темно-бордовом халате.
— Что у вас тут? — легко приземлился возле Олега правитель.
— Холопа моего ранило, мудрый Аркаим. Ты почему здесь, правитель? Тут опасно, свара за город еще только начинается.
— Если ты помнишь, чужеземец, я умею за себя постоять, — с достоинством ответил правитель. — Так что тут происходит?
— Полторы сотни ополченцев атакуют вдоль стены влево, столько же — вдоль стены вправо, — кратко доложил Середин. — Противник разобщен, сильного сопротивления не предвидится. Горожане на той стороне Кайма, похоже, еще не заметили, что мы внутри. Их отвлекают ополченцы из Птуха и Аналарафа.
— Понятно. Пусть продолжают, а я хочу пройти в святилище.
— Это опасно, мудрый Аркаим!
— Куда опаснее, смертный, коли кто-то из охранников святилища узнает о начале штурма и посягнет на священное сокровище, на книгу тайного знания.