Андрей стоял, во все глаза глядя на худощавого мальчишку, что сидел на троне. Господи, неужели это и есть великий и ужасный Иван Грозный? И только когда боярин легонько пихнул его в бок, спохватился:
— Здравствуй, русский царь.
— Я не царь, я великий князь, — почему-то улыбнулся правитель.
— Князей много, ты один. На тебя вся надежда земель русских с востока и до запада, от севера и до юга. А раз самый главный — значит, царь.
— Почитал я в книгах старых, — звонким голосом ответил мальчишка, — сказывали там мудрецы, что титул царский[19 - Титул «царь», скорее всего, происходит от иранского «сар», предводитель. Поэтому он был так распространен в Азии и неизвестен в Европе.] правители Орды носили, что над всей ойкуменой населенной властвовали. Русские же государи князьями исстари величались.
— Нет Орды, государь, — развел руками Зверев. — Значит, тебе надлежит над миром властвовать, больше некому. Ты ведь единственный правитель земель русских.
— И то правда, — неожиданно поддержали новика из душной боярской толпы. — Средь татарских ханов каждый клоп норовит себя царем назвать. Правителями главнейшими себя считают. А властитель же законный на этих землях един. Ты, государь.
Поддержавший новика гость вышел вперед, и Андрей с удивлением узнал в массивном человеке с посохом, в тяжелой шубе и в высокой бобровой шапке князя Михаила Воротынского.
— Ведомо мне, в землях закатных титул твой, государь, — продолжил князь, — переводят как «принц», а то и как «герцог». Оттого короли, земли которых богатством и размерами Ижорского погоста не превышают, себя считают знатью более высокой, нежели правитель земель русских. Царский же титул они наравне с императорским чтут. Привыкли пред царями трястись со времен ордынских. Однако же ныне меня другое удивляет. Отчего боярин Андрей Лисьин с волосами длинными ходит? Нешто он в трауре? Отчего так, Василий Ярославович?
— Молод он еще, княже. В переписные листы[20 - Переписные листы — это списки поместного ополчения. Кто, откуда, сколько людей с собой привести обязан. Согласно этим спискам с боярина требовали явиться на смотр или в поход нужным составом, по ним же платили жалованье — в соответствии с численностью приводимого помещиком отряда.] еще не вписан. Не боярин еще.
— Как же не боярин, Василий Ярославович. Видел я этого новика в бою, многих опытных ратников стоит. Посему словом своим поручиться готов: боярин это. Настоящий боярин. Смело можно в листы вписывать. Достоин! Князь Михайло, а ты чего молчишь? Скажи и ты свое слово.
— Видел и я в бою сего отрока, — выдвинулся на шаг из рядов гостей князь Глинский и с угрюмым выражением лица ударил в пол посохом: — Достоин!
— Что скажешь, государь? — поклонился Ивану Воротынский. — Поверишь ли словам двух князей своих? Дозволишь ли отрока Андрея Лисьина до срока в листы переписные внести?
— Я его тоже в бою видел, — с гордостью сообщил правитель. — Достоин! Брадобрея сюда! Шубу мою охотничью, тафью, кинжал персидский! Священника!
Смысл последнего распоряжения Зверев не понял. Не причащать же его собирались? Гости зашумели, подступая ближе, но угрозы в их тихих перешептываниях не ощущалось. Скорее наоборот.
— Я приму его клятву, дитя мое... — Архиерей, что простоял все это время рядом с троном, двинулся вперед, поднял с груди крест, осенил им новика, потом поднес для поцелуя. Андрей прикоснулся к холодному золоту губами. — На колени, дитя мое... Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого... Клянешься ли ты быть верным земле русской, государю Иоанну Васильевичу и вере святой, отрок?
— Клянусь!
— Клянешься ли ты не жалеть живота своего ради защиты земли русской, государя Иоанну Васильевича и веры святой, отрок?
— Клянусь!
— Пред ликом Бога нашего, Исуса Христа, пред людом православным, пред государем нашим... Клянись, что не будешь лгать ни людям, ни государю, что не затеешь ни измены, ни извета, ни крамолы, что не посрамишь имени русского.
— Клянусь, отче.
— Целуй крест святой, мощевик преподобного святого Саввы, целуй на клятве сей, отрок!
Зверев снова прикоснулся губами к распятию.
— Склони голову, сын мой. Предайся рукам умелым...
Андрей наклонил голову — снизу ему тут же подставили медный тазик, на волосы потекла теплая вода, по ним заскользили чужие пальцы, а через минуту он ощутил, как по затылку поползло что-то шершавое. В таз упала прядь волос, еще одна. Шершавый инструмент быстро смещался от затылка вверх, с легким потрескиванием срезая прическу. Еще, еще... На голову опять полилась вода. Невидимый брадобрей выдернул из-под головы тазик, и новик понял, что можно выпрямляться.
— Клянешься ли ты быть верным защитником земли русской? — опять подступил архиерей. — Клянешься всеми помыслами, всей силой и разумом служить Руси, государю Иоанну Васильевичу и вере святой, отрок?
— Клянусь!
— Засим благословляю тебя, отрок, на службу ратную, на муки и на подвиг во имя веры отцовской, отныне и до того часа, как Господь наш Исус примет тебя в свои небесные чертоги. Благословляю. Аминь. Встань, боярин. Негоже воину русскому на коленях стоять.
— Слава боярину русскому, Андрею Лисьину! — крикнул кто-то с левой стороны, и все присутствующие дружно присоединились: — Слава новому боярину! Слава!
— Прими, боярин, в честь дня своего... шубу с княжеского плеча... — Иван Кошкин, принесший подарки государя, широким движением накинул шубу на Зверева. — Дай тафью на тебя надену из княжеских рук... — Боярин двумя руками взял коричневую тюбетейку с двумя бархатными клиньями, двумя рубинами и тонкой опушкой, надел Андрею на новенькую лысину. — Прими клинок острый из рук княжеских для дел своих ратных... — Кошкин вручил Звереву кинжал в ножнах красного дерева с золотыми накладками и деревянной же рукоятью, отступил: — Слава боярину Лисьину!
— Слава новому боярину, слава!! — поддержали гости.
Андрей ощутил, как у него загорелись щеки. Наверное, нужно было сказать что-то и ответ, но он не успел: великий князь поднялся с трона:
— Служи честно, боярин Андрей Лисьин. Служи, и для тебя всегда достанет моих милостей и внимания.
Все склонили головы, наступила тишина. Юный Иван Грозный вместе с думскими боярами, архиереем и охраной покинули залу. Грохнули двери, распрямились мужчины, снова загудели разговоры. Прием был окончен.
— Ну что, боярин Алексей? — Князь Михайло Воротынский вытянул руку и тяжело опустил ее Звереву на плечо. — Получается, крестником я твоим стал во вступлении во звание боярское... Пойдем, ради такого праздника отобедать тебя приглашаю.
— А отец?
— Отец твой, боярин, вон, уже с князем Ромодановским разговоры какие-то вежливые ведет. Видать, тяжба у него какая-то важная имеется. Уговорит ли? Идем, им и вовсе лишние собеседники ни к чему.
Князь Михайло Иванович Воротынский приехал ко дворцу в карете. Его знатность, видимо, позволяла перемещаться по Кремлю не пешком, как «простые» думские бояре, а в экипаже. Стоящего у коновязи скакуна Андрея забрал княжеский холоп, сам Зверев забрался внутрь щедро обитого бархатом салона. Карета тронулась... И Андрей понял, что рессоры в этом мире еще не изобрели. Обитые железными ободьями колеса катились по дубовой мостовой, подпрыгивая на каждой бляшке, постукивая и погрохатывая. Внутри столь почетного транспортного средства стоял изрядный гул, набитые травой сиденья никак не гасили постоянные тычки снизу. В общем, если бы коня не увели — молодой боярин предпочел бы подняться в седло.
К счастью, княжеский дом находился совсем рядом с Кремлем — минут десять медленной езды в запряженной цугом повозке по тесным улицам, загроможденным возками, бочками, корзинами и коробами. Очень скоро карета съехала с мостовой на землю, выстеленную соломой. Внутри экипажа сразу стало тихо и мягко, никакой тряски — но холопы уже отворили дверцу и развернули до земли складную лесенку.
Двор Воротынских мало чем отличался от прочих городских дворов: тут был и хлев, и конюшня, и высокий стог сена, и свой колодец. А вот дом... Дом представлял собой семиярусное сооружение, сплошь украшенное резьбой, с наборными слюдяными окошками и хитрыми стоками для воды с трубами в виде тигров и львов, пасти которых в дождь должны извергать воду. Словно сказочные теремки, ярусы стояли один на другом, уменьшаясь в размерах. Самый верхний был размером со скворечник, шестой ярус с голубятню, но все прочие казались вполне просторными домами, а первый этаж скорее дворцом. Дом разделял двор на две части, и слева за крышей выглядывала зеленая крона дерева. Похоже там, дальше, находился сад.
Тяжело опираясь на посох, князь взошел на крыльцо, ступил в дом, поднялся на второй этаж, миновал коридор и свернул в просторную светелку. Там стояло большущее кресло, обитое цветастым шелком, накрытая персидским ковром софа у стены, придвинутый плотно к стене стол, полдюжины стульев с высокими спинками, шкаф, пюпитр и несколько сундуков, тоже завешенных коврами. Хозяин сбросил шубу на один из сундуков, оставшись в дорогой ферязи, желтых атласных шароварах и красных сафьяновых сапогах с задранными носками, развел руки. Несколько раз глубоко, с явным облегчением, вздохнув, он прислонил посох к стене, скинул бобровую шапку, оставшись в одной тафье из тонкого войлока, пригладил черную бороду.
— Чего желаете, Михаил Иванович? — заскочил в приоткрытую дверь холоп.
— Яблок принеси, вишню, слив, груш... Сласти прихвати.
Князь извлек из шкафа медный кувшин с длинным тонким горлышком, которое мастерская чеканка превратила в тело змеи, выудил пару серебряных кубков, подсел к столу, наполнил.
— Ну, боярин Андрей, давай выпьем за твое звание новое. Чтобы пришла к тебе, боярин, новая слава ратная, чтобы не было тебе на поле бранном боли и горести...
Воротынский перекрестился, выпил. Зверев последовал его примеру. Хозяин тут же наполнил кубки снова, взял свой в руку, откинулся на спинку стула:
— А скажи мне, боярин, откуда к тебе хитрость такая пришла: гуляй-город во время сечи поставить?
— Если честно, княже, о гуляй-городе я не думал, — признался Зверев. — Я хотел сделать такую... избу на колесах. Чтобы в ней по полю боя ездить и из пищалей всех врагов расстреливать. А они чтобы никого внутри достать не могли.
— Навроде осадной башни?
— Да, — кивнул Андрей. — Но она оказалась очень неуклюжа, тяжела. Посему я на это дело рукой махнул. А щиты остались. Они сами по себе намного легче, их пара человек переместить или поднять сумеют. За ними от стрел можно прятаться, от врага всякого, и их тоже на колеса можно поставить. Вот и опробовал. И, как мне кажется, получилось неплохо...
Отворилась, три румяные девки в сарафанах с гиней клетчатой грудью и в синих платках принесли блюда с пряженцами, с фруктами, с пастилой, халвой, курагой и изюмом.
— Пироги откуда? — придирчиво поинтересовался Воротынский.
— Хозяюшка велела принесть, — поклонилась одна из девок. — Сказывала, не кушали давно, а мальвазию наверняка пьете.
— Ишь, следит, — хмыкнул Михайло Иванович. — Передай, гость у меня. Молодой боярин Лисьин, о котором я сказывал.
Андрей же прислушался к странному шуму. Будто смеется кто-то недалеко. Прямо за окном. Голос женский, не детский.
— А я вот поразмыслил на досуге, как удобно бы твой гуляй-город разгромить при нужде. Вроде и стены низкие, и бьют пищали недалеко, и заряжаются долго. Простой лестницей одолеть можно. Кинуть на щиты да поверху перебежать. И лезть не надо. С ляхами да свенами воевать легко, всегда стрелами отогнать можно. А у татар да османов луки не хуже наших. В перестрелке увязнешь, столько же, сколь и они, людей потеряешь.
— На поле боя с лестницей в руках? — прихватил горсть изюма Зверев. — Такого неуклюжего, с занятыми руками ратника враз зарубят. Не дойдет. Конница встретит и порубит.
— Лестницы можно в середину правильного строя спрятать. Плотный строй не каждая конница одолеет.
— Никакой плотный строй не устоит под картечными залпами.
— Твои пищали стреляют шумно, да недалеко. С лестницами до стен всего шагов двести пробежать останется.
— А конница? Что ей толпа рыхлая, без строя, да еще с лестницами вместо копий. Враз стопчут.
— Я про гуляй-город твой говорю, боярин.
— И я про него, княже, — улыбнулся Андрей. — Я так мыслю, у каждого оружия свои достоинства и свои недостатки есть. Рогатина для удара с хода хороша, но в тесной рубке бесполезна. Сабля хороша в рубке — но с нею в плотный строй не врежешься, тут же на копья поднимут. Пехота, что в армиях западных используется, медлительна, для удара стремительного бесполезна. Коли рыхлой массой идет, то даже горстка всадников толпу без вреда для себя вырубит. Но снаряжение для нее дешево, плотный строй копейщиков опасен даже для кованой конницы, да и при штурме городов в проломы, кусками стен заваленные, только пехота пробраться способна, конницу туда не кинешь. Еще конница очень уязвима для стрел. Конь — это ведь мишень большущая, в него и за полверсты попасть можно после пяти-шести попыток. А кольчугу на него не наденешь — свалится с ног от такой тяжести. Зато стремительна конница, слитным копейным ударом в чистом поле любого врага за минуту способна опрокинуть и истребить. Мой гуляй-город стрел совсем не боится, а в ближнем бою огрызаться свинцом может страшно. Но медлителен, этого отрицать нельзя, еще медленнее пехоты ходит. Зато коннице бить в него бесполезно. Лошадью бревенчатого щита не сломаешь. А кто из врагов в щели проскакивать станет — так то уже не плотный слитный удар получится, а так, шальные бойцы, которых прибить несложно. Абсолютного, самого лучшего оружия не существует. У каждого разные стороны имеются. Зато если разные виды вместе применить, то можно сильную сторону каждого использовать, а слабую — затушевать. В гуляй-городе, за стенами, кованая рать отдохнуть может, лошадей раненых заменить, от стрел укрыться. Зато коли пехота чужая на штурм пойдет — она эту пехоту легко изничтожит и те же стены от лестниц защитит. Вот и будут конница с гуляй-городом друг друга дополнять, усиливать.
— Складно сказываешь, боярин Андрей, да токмо сам же обмолвился: медлителен больно гуляй-город. Куда ему с конницей заодно быть? Коли кованая рать на рысях пойдет, так только пыль из-под копыт! Что ей проку от твоих щитов?
— Я бы с этим согласился, княже, — кивнул Зверев. — Да только разве мало мест на поле брани, которые защищать, а не захватывать надобно? Например, лагерь войсковой с припасами, с добром нашим, ранеными. Может, брод, дорогу или колодец, ради которого сеча затеяна. Опять же, Михайло Иванович, иной раз счастье ратное и русским изменяет. Без гуляй-города в таком разе враг гнать нас будет верста за верстой, пока всех, кого найдет, не перерубит. А так за стены бревенчатые можно спрятаться да дух перевести, силами собраться, новый удар подготовить. А враг пока пускай бревна зубами грызет, в щиты бьется. Согласись, княже, коли ратники уверены в тылу своем, в прочном тылу, без сомнений — то и в атаку шальную идти легче. Без страха, без оглядки. Неудача случится — гуляй-город спасет. Удачным наступление выйдет — так ведь он в землю не вкопан, его можно следом за наступающими катить. Чтобы ежели что — тут же опять крепко в землю вцепиться. Али не прав я в чем-то, княже?
— Хитро сказываешь, — покачал головой князь Воротынский. — Разумно и складно на удивление. Так и хочется замысел сей в деле опробовать... Давай, новый боярин, за тебя еще раз выпьем! Ты мне сразу там, под Островом, приглянулся. Хоть и юн, ан разумен на изумление.
Они опять осушили кубки, и Зверев спросил:
— Так отчего не попробовать?
— Легко о сем здесь, за столом сказывать, вздохнул князь, — ан не так просто в поле сие осуществить. Не чернилами ведь, не пергаментами рискуем. Животами, кровью человеческой за промах любой платить придется.
— Попробовали ведь уже. Там, под Островом.
— Ляхов одолеть — невелика честь. Да и до большой сечи под Островом дело не дошло. Вот татары — они врагом посерьезнее будут. Как-то с ними твоя хитрость себя покажет?
— Пока не попробуешь, не узнаешь.
— Это верно, юный боярин, — согласился Михаил Иванович и снова наполнил кубки. — А теперь сказывай, откуда ты про хитрость сию прознал? Про гуляй-город, про то, как в деле его использовать разумнее выйдет, про пищали, без коих хитрость эта вся, мыслю, совсем никчемной будет? Только не сказывай, что сам все как-то вечерком придумал. Такое зараз не придумывается. Чтобы так все вместе слитно организовать, увязать с оружием иным, с конницей — это немалый опыт иметь надобно...
Что мог ответить ему Андрей? Посоветовать воспользоваться Интернетом, где все вопросы тактики и стратегии разных видов войск в разные времена обсасывалось многократно самыми разными специалистами и любителями? Почитать военно-исторические книги, где так же не раз анализировалось, кто, когда и как правильно действовал, а кто — нет. В этом мире, кроме Плиния Старшего да Плутарха, никто и ничего, похоже, не читал. Не считая псалтыря, естественно.
— Большей частью случайно получилось, — пожал плечами Зверев. — Я же ведь избы хотел сделать, а не просто щиты. Ну а потом хорошенько обдумал, что получилось, как использовать можно.
— Случайно, сказываешь? — Князь хмыкнул. — Что же, случайно и впрямь немало поразительного по Божьему попущению случается. Тут главное не откреститься, а заметить подсказку, что ангелы-хранители посылают. Ты чего?
Звереву опять померещился совсем рядом тихий женский смешок. Неужто кикиморы в доме княжеском балуют?[21 - Вопреки знаменитой песне В. Высоцкого, кикиморы живут не на болотах, а в домах. Это такие малютки-невидимки женского пола, которые современные экстрасенсы вполне могут принять за полтергейст.] Вот он и насторожился.
— Да вот думаю, курагу лучше взять или сливу?
— Сливу, конечно. Кураги и зимой наешься...
Себе Воротынский выбрал наливное яблоко и так смачно, брызнув в стороны соком, впился в его глянцевый бок, что у Андрея даже слюнки потекли. А хозяин снова поднял кубок:
— Давай еще раз за тебя, боярин юный и разумный не по годам. Далеко пойдешь, Андрей Лисьин, коли не отравят.
— Я постараюсь, — благодарно кивнул Зверев. В голове уже шумело, хотелось сотворить что-нибудь великое и радостное, соответствующее событию. Но ничего подходящего в голову не приходило.
— Бердыш свой ты тоже долгими размышлениями придумал? — ласково поинтересовался Воротынский. — Сковали мне по памяти десяток таких для холопов, поигрался я ими. И впрямь штука ладная, удобная. И как саблей рубить можно, и как рогатиной колоть, и как ножом резаться, и как щитом прикрываться. Кабы не столь велик получался, истинно заместо сабли бы носил! Сказывай, как додумался до штуки такой?
— Не додумался, — честно признался Зверев. — Мне чужой славы не надо. Гуляй-город я выдумал, а бердыш уже готовым увидел и опосля у кузнеца истребовал.
— Вот как? И где же ты такое диво дивное углядел?
— Я? — Зверев поперхнулся, сообразив, что спьяну сболтнул лишнего. — Где увидел?
— Да.
— Я... Я бы рассказал, княже, да ведь не поверишь. Истинно не поверишь.
— Отчего же, — развел руками Михаил Иванович. — Штука ладная, сам в руке держал и в деле увидел. Как же не поверить?
— В общем, далеко это место... И не описать, где.
— Умеешь любопытство разжечь, боярин, — бросил хозяин на край блюда огрызок яблока. — Теперь не отстану точно. Ну сказывай, не томи. Что за место такое тайное, как попал туда?
Зверев задержал дыхание, все еще колеблясь с ответом, а потом решительно выдохнул:
— Во сне!
— Где?! — Воротынский оглушительно захохотал. — Где-где? Вот уж воистину, место далекое, неведомое. Ох, потешил! Да, воистину... А ты знаешь верю, верю. Я как-то, помнится, со Змеем-Горынычем сразился. О четырех головах! Три срубил, а одна никак не давалась. Пока бился, она сперва подо мной коня сожрала, потом голову мне откусила. Потом огнем обожгла — одежа вся на мне сгорела, поддоспешник, епанча. Одна кольчуга осталась панцирного плетения. И царапалась, так царапалась... Но я потом извернулся, в глаз ему совню воткнул.
— Как же ты без головы-то, княже? — не понял Андрей.
— Так сказывал же тебе, боярин, — опять захохотав, хлопнул гостя по плечу Михаил Иванович, — во сне сие было, во сне. Так и не победил я гада того. Совню[22 - Совня — если кратко, то это широкий тяжелый меч, насаженный на копейное древко.] в глаз сунул — и проснулся. А совней после того сна долго, ох, долго баловался. Ладная штука в горячей сече. — Хозяин поднялся, отошел к окну, распахнул створки: — Душно что-то ныне. Как бы грозы не случилось.
В светелку тут же ворвался звонкий девичий смех. Андрей поднялся, подошел к князю, выглянул наружу. Внизу, в небольшом скверике, отгороженном от прочего двора махиной дворца, качались на качелях две девицы в легких ситцевых сарафанах. Еще несколько девочек, девушек и женщин стояли под деревьями: вдоль частокола росли яблони и вишни, ближе к дому — две сливы, покрытые множеством темных спелых плодов. На окружающих качели двух полукруглых газонах красовались крупные ромашки, гладиолусы и пышные разноцветные гвоздики.
— Что тебя удивляет, боярин? — Наблюдательный хозяин на изумление быстро замечал изменение в настроении Андрея. — Ты давно не видел юных дев? Или знаком с кем-то из них? Вон те девчонки с косами — это мои дочери, Елена и Анастасия. В сарафанах с синими юбками — дочери князя Трубецкого, соседа нашего. Эти уж на выданье. За ними тетка вон приглядывает, Евлампия Скопина, вдова князя Федора.
Теткой была темная женщина, одетая в черное платье со множеством юбок, превращавших одеяние ниже пояса в подобие колокола.
— А вот та, смешливая, в понизи жемчужной — то жена окольничего путивльского, князя Шаховского, Людмила, из рода Славиных. У них дом напротив дома Ивана Кошкина, аккурат через улицу, коли сюда от вас смотреть.
Женщина выглядела обычной старшеклассницей и была удивительно похода на Таню Савельеву из параллельного класса. Такие же рыжие кудряшки, множество ярких веснушек, придающих лицу радостное выражение, губки бантиком. Цвет глаз Андрей не разглядел, но Шаховская все равно показалась ему... Ну, может, не очень красивой — однако появилось желание посмотреть на нее ближе.
— Нет, никого не видел, — покачал головой Зверев. — Просто один я в семье Лисьиных. Пока один. Сестры никогда не было. Вот и не видел, чтобы так, на качелях во дворе развлекались...
— Да? В общем, наверное. А у нас в Москве чуть не в каждом дворе качели, али шаги гигантские, али карусель. Митрополит все обличает за бесовское сие удовольствие, что не в молитвах дети наши сидят, а в праздности. Да токмо как же детей не побаловать? Опять же мужьям дел немало в жизни предстоит. И в поле биться, и за имением доглядывать, и о делах государства думать. А им что? Замуж, к мужу за пазуху пересядут — только и делов, что детей рожать, на ключника покрикивать да красу свою на пирах показывать. Вот и все занятие. Так чего им головки красивые учением бесполезным забивать? Пусть веселятся.
— Пусть веселятся, — согласился Андрей.
Людмила, почувствовав его взгляд, подняла голову, помахала рукой и рассмеялась. С улыбкой она показалась очень даже симпатичной.
В дверь постучали, вошел холоп:
— Княгиня спросить велела, не накрывать ли стол к обеду? Гость с нами останется?
— Останется, — кивнул хозяин. — На обед ведь и приглашал. Так, боярин Андрей? Вели накрывать. А мы пока еще по одной выпьем. Да?
— За дом этот веселый. Чтобы всегда в нем смех детский звенел.
— Эк тебя проняло, боярин, — поразился хозяин. — Хотя, тяжко, вестимо, за жизнь свою на качелях не покачаться. С дворней же веселиться не станешь. Да, плохо, когда сестры нет.
Дверь опять приоткрылась, в комнату вошла невысокая женщина лет двадцати пяти, в темно-бордовом кашемировом платье и шелковом волоснике, приколотом золотыми, с крупными рубинами, заколками. На груди женщины висели ожерелья: несколько нитей с самоцветами, жемчугом, золотая цепочка, — руки украшали крупные перстни. Она улыбнулась — Зверев судорожно сглотнул и попятился, больно стукнувшись затылком о стену. Дело в том, что глаза женщины были совершенно черные. То есть не просто глаза черные — а даже белки! Совершенно черные провалы под веками! И зубы во рту — тоже черные, как совесть налогового инспектора[23 - Именно такой была мода среди московской знати со слов иноземных путешественников. Неизвестно как зачерненные белки глаз и покрытые черным лаком зубы. Европейцы, конечно, любят соврать — но уж больно единообразны оставленные ими свидетельства.].
— К тебе я пришла, батюшка, — поклонилась женщина. — Хочу к столу позвать, отведать, чем Бог послал. И гостя твоего позвать.
— Спасибо, любая моя, — склонил в ответ голову Воротынский. — Это, боярин, Аглая, супруга моя.
— О... — Андрей закашлялся. — Очень... Приятно...
— А это, Аглаюшка, тот самый отрок, о котором я тебе сказывал. Зело под Островом отличился. А сегодня мы его по воле великокняжеской в бояре постригли. Шуба эта, тафья, кинжал персидский — все с плеча государева. Он, оказывается, и пред Иваном нашим отличиться успел!
— Достойный отрок, достойный боярин, — опять пугающе улыбнулась княгиня, взяла кувшин, наполнила кубок и подступила к гостю почти вплотную, протянула ему налитую по край емкость: — Пусть жизнь твоя будет полной, как эта чаша, Андрей Лисьин. Пусть Господь будет милостив к твоим чаяньям, а чаянья станут радостью для твоих друзей и близких.
Зверев принял кубок, мелкими глоточками выпил его до дна — иного подобное вступление и не предполагало, — перевернул кубок, показывая, что не осталось ни капли, и поклонился:
— Благодарю, хозяюшка.
Князь и княгиня стояли, явно чего-то ожидая. Андрей лихорадочно соображал — что такое он сделал не так? Или что-то забыл сделать?
Наконец княгиня улыбнулась:
— Скромный какой... Ну же... — Она наклонилась чуть вперед и крепко поцеловала его в губы. — Уста сахарные.
— А теперь к столу!
В обширной трапезной княжеского дворца хозяина и его гостя встретили радостными приветствиями больше двух десятков человек. Из них примерно десятеро — бритые и в тафьях. Значит — боярские дети. Настоящий двор получается, не простые холопы при хозяине обитают.
— А ну-ка, милая, не угостить ли нам знакомца нового вином хлебным? Он, други, сегодня из рук великокняжеских звание боярское получил!
Уже в который раз за сегодняшний день Зверев услышал приветственные крики, поднял небольшой серебряный ковшик, опрокинул в рот... И захрипел от неожиданности: водка! Он охнул, торопливо закусил огурцом с ближнего блюда, потом потянулся к буженине — остатки разума напоминали о том, что, наевшись жирного и маслянистого, можно как-то спастись от чрезмерного опьянения.
— Хорошо хлебное вино, боярин? — довольно поинтересовался у него Воротынский. — А вот попробуй на черносливе моем настоянное. За государя нашего, други! За великого князя Ивана!
Этот пир отложился в памяти Зверева отдельными фрагментами. Они лили за победу над ляхами, на хозяина, за хозяйку, за благословение Господа, за митрополита, за соседей, за оружие. Потом Андрей начал собираться в дорогу. Это означало: выпить «застольную», выпить «подъемную», выпить «на ход ноги», затем «запорожскую», «придворную». А уж потом самую главную — «на посошок». Гостю вручили посох, поставили сверху чарочку. Если бы Зверев пролил хлебное вино, уронил стопку или не донес до рта — его полагалось оставить ночевать в гостях. Но Андрей благополучно выпил, а потому смог собираться дальше. «Стремянная» — прежде чем поставил ногу в стремя, «седельная» — за то, что поднялся в седло, «приворотная» — перед выездом и, наконец, «заворотная» — за то, что все-таки сумел уехать.
Чем отличается лошадь от автомобиля — так это тем, что способна выбирать дорогу и соблюдать основные правила движения независимо от состояния «водителя». В четыре глаза они кое-как нашли верный маршрут, повернули на мощенную плашками улицу, остановились возле нужных ворот.
Встречать его вышли все члены кошкинской братчины: завели скакуна во двор, вынули Андрея из седла.
— Хороший мужик — князь Воротынский, — еще смог произнести Зверев, и свет в его глазах окончательно померк.
Ночной гость
Как весел и радостен был день предыдущий, так же страшен и невыносим оказался день новый. Голова юного боярина раскалывалась, желудок не желал принимать ни пищи, ни воды, а уж на вино Андрей не мог даже смотреть, мысленно поклявшись, что не сделает более ни глотка в своей жизни. Между тем дела не ждали. Оказывается, пока Зверев гулял с князем, Василий Ярославович ухитрился договориться в кремлевском наряде о продаже бочонка с порохом, и теперь нужно было ехать, пока мастер не передумал.
Возле Спасских ворот их встретил Пахом на телеге, и они покатили к торговым рядам. Там купили несколько прутов свинца, а также отрез парчи для Ольги Юрьевны, тонкого жемчуга и бисера для вышивки и украшений, тюк гладкого шевиота, изрядный отрез байки, немного шелка, соль и перец, шафран, бумагу, цветастого ситца, несколько платков, изрядный пук свечей, богато выделанную уздечку, вышитую попону и потник, горсть бубенчиков, десяток небольших медных колокольчиков, два бочонка вина, мешок «сарацинского зерна» (как именовали здесь рис) и еще много чего другого, всего и не упомнишь. Вернулись домой уже незадолго до сумерек. Возок Василий Ярославович велел не разбирать.
— Завтра поутру домой поезжай, Белый. Токмо не заблудись да пива в пути много не пей. Пока докатишься, мы тебя, глядишь, еще и обгоним. Мыслю, всего ден на пять задержимся еще, не более.
Бояре пошли к дому, поднялись на крыльцо, и только тут Василий Ярославович, замедлив шаг, задал вопрос, который, наверное, мучил его весь день:
— Скажи, сынок, а зачем тебя князь Воротынский к себе зазвал? Чего искал, о чем спрашивал? Хотел от тебя чего?
— Все больше про гуляй-город расспрашивал. Как лучше в битве штукой этой пользоваться, куда ставить, как пользу наибольшую от него получить. Еще про бердыши говорили. Он для своих холопов тоже их сковал. Хвалит.
— И все?
— Ну, — пожал плечами Андрей, — как напились сильно, предлагал у него гостевать, как в Москву наезжать будем. Дескать, тесно у боярина Кошкина.
— А ты?
— Отказался. Сказывал, друзья у меня здесь.
— Это верно, — кивнул Василий Ярославович. — При князе мы кто будем? Дворня! А здесь мы равные среди равных. Хотя... Впрочем, пойдем.
Пить в этот вечер Зверев не стал. Не смог. Один запах вина вызывал у него желание убежать как можно дальше и подышать свежим воздухом. Поэтому, когда успевшие набраться за время вечернего пира сотоварищи начали горланить песни и обсуждать права великого князя на польский трон, Андрей, уже успев хорошо подкрепиться, ушел к себе, разделся и растянулся на постели, закинув руки за голову. Сон не шел. Андрей вспоминал последние дни: прием в Кремле, гулянку у Михаила Ивановича. Интересно, что скрывалось за провалами в его памяти? Он там никому случайно не нахамил? Драк не устраивал? К девушкам не приставал? Хотя... Хотя как раз девиц на пиру, помнится, и не было. Даже княгиня вскоре ушла. Но в его воспоминаниях девушки еще продолжали качаться па качелях, улыбалась веснушчатая Людмила. Как ее? Шаховская? Князь, помнится, обмолвился, что через улицу она живет, в доме аккурат напротив кошкинского.
Глянуть, что ли, на нее хоть одним глазком? Просто посмотреть, и ничего более... Все, что от него для этого требовалось — просто остановить свои мысли, как не раз он это делал, познавая чародейскую науку у Лютобора.
Волнений в нем совсем уже нет, душа полна покоя, он лежит, глаза закрыты. Просто остановить течение мыслей — отрешиться от них, отступить, наблюдать за ними со стороны, пока они, никем не востребованные, не исчезнут совсем.
Созерцательное отрешение заняло у него всего несколько минут, после чего он всей своей сущностью ощутил льющийся сверху свет — прозрачный, божественный, очищающий, зовущий, — и потянулся к нему, возносясь над грешной плотью. Душа рвалась дальше — все выше, выше, к вечному счастью и покою. Но он смог совладать с возвышенным стремлением, задержался в своем полете, отвернул снова вниз, помчался над огороженными частоколом дворами. Этот кошкинский, вон и телега стоит, накрытая рогожей. Завтра в усадьбу покатится. Княжеский дом богаче, ближе к Кремлю стоит. Значит, дом окольничего тоже в той стороне — дальше на восток.
Андрей промчался над соседским двором, над улицей, решительно врезался в крышу дома, что стоял по другую сторону, и попал в какую-то темную комнату — наверное, кладовку. Удерживаясь на уровне пола, он шагнул сквозь стену и оказался в длинном коридоре, освещенном единственной масляной лампой посередине.
Хозяйка должна была ночевать где-то здесь — спальни всегда на втором этаже делают, он теплее. Зверев двинулся вдоль коридора, выискивая дверь, что покрасивее. Сунулся в одну — темно. В другую — темно. За третьей широкоплечий холоп тискал девку, уже успев высоко задрать ей юбку. Несчастная стонала так, словно ей на ногу поставили сундук, и прижимала охальника к себе покрепче.
Боярин двинулся дальше и через светелку наконец увидел то, что искал: просторную хозяйскую спальню, освещенную двумя трехрожковыми канделябрами, большую постель под белым балдахином — уже разобранную, со взбитыми подушками и откинутым толстым одеялом. Сама Шаховская сидела перед комодом, одетая лишь в шелковую полупрозрачную рубашку, и неторопливо расчесывала свои рыжие кудряшки.
При теплом свете свечей тело под шелком казалось чуть розоватым, словно залившимся стыдливым румянцем. Была видна каждая его черта — родинка слева под лопаткой, изгиб талии над бедрами, тонкие покатые плечи. Андрей ощутил в груди незнакомое, но приятное горячее чувство, медленно обошел женщину, чтобы взглянуть наконец в ее глаза — а взор продолжал скользить по острой, поднимающей ткань груди, по ямочке пупка, темному провалу чуть ниже.
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Андреев Николай
Каменистый Артем
Афанасьев Роман