Чтение 6–й страницы книги ~Всадники ночи~

— Ну и кто ты таков, мил человек? — приблизился к нему князь Сакульский. — Откуда взялся, куда собирался и отчего в бочке этой поселиться захотел?
— Я-я-я-я… — Незнакомец остановился, сглотнул и продолжил более внятно: — Купец я Островский, именем Семен Чекалин, три возка сукна дорогого со Пскова в Дорогобуж доставить хотел, по уговору давнему, но твердому. Три дня тому усадьбу боярина Калединова миновали. Мыслили завернуть, товаром похвастать, продать чего, коли по нраву придется. Однако же усадьба сия заперта оказалась накрепко, и никто даже на стук не выглянул. Двинулись мы тогда далее, докуда Господь времени светлого отвел, да недалече отсюда на ночлег и остановились…
— Перерыв, — остановил его князь. — Ребята, заводите сюда обоз, пока вконец не стемнело. Пахом, ты там куда пропал?
— Я так мыслю, княже, — выглянул с сеновала дядька, — сюда надобно до утра схорониться. И тепло, и мягко. А коли лестницу затянуть, без шума наверх и не забраться. Нежданно упыри не нагрянут, успеем взяться за железо.
— Так и сделаем, — кивнул Зверев. — Слезай пока, холопам одним не управиться. Тридцать коней распрячь! А еще воды достать нужно и сена задать. Колодец должен быть снаружи. Какой же скотный двор без колодца?
На сеновал люди забрались уже в абсолютной темноте. О свете пришлось забыть — какой огонь в таком месте? Холопы затащили наверх лестницу, уложили на стропила, Пахом в темноте роздал всем по шматку изрядно переперченной ветчины, кому не по вкусу — предложил копченых лещей. Никто не согласился: поди разберись на ощупь с рыбьими костями.
— Эй, купец Чекалин, — окликнул нового знакомого Зверев. — Так что с твоим обозом здесь приключилось?
— С обозом? — Купец тяжко вздохнул: — Про сукно свое ныне и не ведаю. А славное было сукно, аглицкое, по пять гривен тюк. Эх, как же я теперь артельщикам на глаза покажусь? Полторы сотни гривен, как одна копеечка…
— Так куда он делся-то, Семен?
— Ох, не ведаю, боярин. Мы как на ночлег-то встали, все ладно было. Костер развели, кулеш заварили. Укладываться начали. Я по нужде малой в сторону отошел — ан тут всадники невесть откуда примчались. Мыслишка у меня явилась: боярин Калединов нагнал, прикупиться желает. Тут ведь, сам знаешь, боярин, дорога малохоженая, купцы с красным товаром редко заглядывают.
— Не боярин, а князь! Слышь ты, смерд? Князь Сакульский, Андрей Васильевич! — судя по голосу, прикрикнул на купчишку Пахом.
— Ох, прости, княже, не гневись, бес попутал. Видел, что путник знатный, ан званием ошибся. Прости меня, несчастного, совсем разум мой в бочке сей помути…
— Что дальше было? — перебил его Зверев. — Приехали всадники, и..?
— А-а… Ну это… Порты я подтянул. Пока подвязывал, пока отряхивал — глянь, а один из этих всадников ночных возничего мого, тезку, Семена, за волосья вдруг взял, голову откинул да в горло и вцепился. Ой, тут все как взвыли! А я понял: неладно тут что-то, — и по травке, по травке, в сторону и бежать. Сарай этот углядел, внутрь спрятался. Вдруг чую: копыта стучат. Округ они ездить начали. Говорит кто-то: «Сюда он бежал, видел я смертного у канавы. Прячется». Потом закричали они: «Выходи, выходи!» Опосля, слышу, спешились. Ну тут я искать начал, куды схорониться. Бочку нашел, в нее и забрался. А они ходили, ходили. Опосля опять слышу: «Поехали, завтра выследим. Куда он, пеший, денется? Будет ввечеру потеха веселая, охота с добычей». Ну после того пропали душегубы. Я, грешный, рассвета дождался, из схрона свого вылез, до обоза дошел — ан там и нет ничего. Ни коней, ни сукна, ни людишек моих, ни крови нетути. Ровно и не останавливался там никто. Остался я один-одинешенек. Ни добра, ни серебра, ни лошадей, ни куска хлеба — голод утолить. Побрел по дороге, долю горькую свою оплакивая, ан вскорости вспомнил: охота же на меня ночью случится! Куда же пешему супротив конного? Я тоды следы свои, ровно заяц, запутал хорошенько да полем, полем назад возвернулся, в знакомый схрон. Помыслил так, что не станут в старом месте искать. Следы-то уходят — вот и погонятся, не вернутся. Вышло, почитай, по-моему, да не до конца. Меня здесь не нашли, однако же трижды за ночь к сараю душегубы возвертались и сызнова искать начинали. Я оттого и не ушел ныне. Опасался, опять поганые в темноте по кровушку мою заявятся.
— Приезжали? — поинтересовался Пахом.
— Не, тихо было. Но зело страшно.
— Отчего же днем не ушел?
— Опасался, засели они недалече где-то да промаха мого ждут. Чтобы сам вылез.
— Дык, ты чего же, купец? Так и сидел бы в бочке, пока брюхо не отсохнет?
— Тебе, никак, не спится, Пахом? — кротко спросил Андрей и шумно зевнул. — Ну так тебе первому и сторожить. От звуков странных и подозрительных. Углядеть-то все едино ничего не получится.
Однако ночь прошла на удивление тихо. Князь, проснувшись, даже огорчился. Похоже, если бы они все время ночевали в поле, никаких напастей с упырями вовсе бы не случилось. Вот и угадай поди, где найдешь, где потеряешь.
Холопы уже поднялись и теперь запрягали лошадей. Дядька сумел соорудить из чего-то костер, от варева в котелке аппетитно пахло мясом. Потянувшись, Зверев бодро скатился по лестнице, подошел к колодцу, кинул вниз стянутую железными кольцами бадью, вытянул и, споро раздевшись, опрокинул себе на голову. Торопливо обтер ладонями тело, вытянул из черной глубины еще воды, ополоснулся снова.
— Обожди, Андрей Васильевич! — крикнул от сарая дядька. — Сию минуту рубаху свежую принесу. Шелковую, дабы не так припекало.
— Можно подумать, мы тут от жары страдаем.
— А ты на небо глянь, княже. Распогоживается. Облака поползли заместо марева. То к перемене. Отвяжутся дожди, мыслю… — Пахом неспешно подошел, нагруженный одеждой. Протянул бледно-розовую шелковую рубаху с вышитой вокруг ворота пятнистой змеей, поддоспешник. — Да, померзли мы за эти дни, промокли. Ныне бы в баньку завалиться, пропариться хорошенько, пот веником согнать… Да где ее возьмешь?
— Баня русскому человеку всегда к месту. Только зачем ты мне байдану притащил? Упыри здешние вроде только ночью нападают. Утро на дворе, Пахом!
— Рази не слышал, княже, о чем купец вечор сказывал? — Дядька упрямо сунул хозяину поддоспешник. — Всадники обоз его грабили. Да еще и охоту обещали затеять. Когда это упыри охотой баловались али на конях скакали? То люди живые, душегубы обычные. Недалече хоронятся, за дорогой следят. А у нас тридцать возков груженых, да всего четыре мужа при том добре! Тут не то что тать, иной воевода полюбопытствовать захочет. Надевай, Андрей Васильевич, надевай. Холопы ужо в броне, да и я юшман себе приготовил.
— Пуглив ты больно, Пахом. Неужели и в молодости таким был?
— По молодости, княже, я лишь свой живот оберегал. А ныне и твой тоже. Надевай!
Зверев смирился, влез в тяжелые жаркие доспехи, вернулся к огню, возле которого бессмысленно суетился коротышка, и зычно спросил:
— Илья! Ты бочку-то купцу Чекалину вернул? То его добро, не наше. Как он без бочки тут останется?
— Нет!!! — взвизгнул Чекалин. — Я не останусь! Я с вами пойду!
— Куда ты с нами? Мы к Великим Лукам путь держим. А тебе, помнится, в другую сторону.
— Нет! Не надобен мне более Дорогобуж! — закрестился купец. — Не хочу! С вами! Чур меня, не останусь один! Не останусь!
— Коли так, — не стал больше подшучивать над Семеном Зверев, — поведешь вместе со всеми повозки. Первым пойдешь. Дорогу, надеюсь, помнишь?
Путники подкрепились, запили жирную мясную кашу сладким сытом, и вскоре обоз медленно пополз обратно, в сторону «стратегического» тракта Дорогобуж — Великие Луки.
Пахом оказался прав: дожди отступили. Редкие кучерявые облака лишь изредка накатывали на солнце, даря земле короткую прохладу, после чего горячее Ярило опять обрушивало вниз весь свой жар. Над полями и лугами поднимался хорошо видимый белесый пар, макушку под волосами припекало, тело же оставалось мокрым, как от дождя. Как не вспотеть, когда на тебе войлочная шкура в полтора пальца толщиной! В такой одежде зимой, в морозец щеголять, а не в канун Кузьмы и Демьяна[5 - День святых Кузьмы и Демьяна — 14 июля. Кстати, считается, что в этот день женщинам положено устраивать девичники и пить пиво под закуску из свежих овощей.] разгуливать.
За лугами дорога ненадолго ушла в густой до черноты еловый лес, но уже через версту снова оказалась на богатых, давно не кошенных лугах. Еще два часа пути — впереди показался мосток через ручей, совершенно неразличимый в густых зарослях таволги и осоки. Здесь люди устроили небольшой привал, перекусив и дав отдых лошадям, а после полудня двинулись дальше, неспешно наматывая на колеса пыльные проселочные версты.
От зноя глина успела застыть до прочности асфальта, телеги больше не вязли, катились ходко, и теперь людям приходилось поторапливаться, чтобы не отстать от своей добычи. Андрей повеселел: у него имелся надежный проводник, он больше не боялся завязнуть в какой-нибудь низине — и в запасе оставалась еще целая неделя до полнолуния. В общем, судьба повернулась к нему лицом.
— Приближаемся, — оглянувшись на скачущего рядом с обозом князя, громким шепотом сообщил Семен Чекалин. — Версты через три усадьба будет.
— У-у, — усмехнулся Андрей. — За три версты всякое случиться может. А чего шепотом говоришь?
— Дык, княже, странно сие… Усадьба богатая. И вдруг — пустая. Ни холопов, ни подворников на хозяйстве, ни скотины. Разве так бывает?
— Умеешь ты настроение подпортить, купец… — Князь дал Аргамаку шпоры и умчался вперед.
Три версты туркестанский скакун пролетел, как птица — в один миг. Усадьбу боярина Калединова князь увидел еще издалека. Размером немногим менее отцовской, она прочно обосновалась в излучине реки, поднимаясь над полем белых и желтых кувшинок метров на пять: три метра — земляной вал, еще два — бревенчатые стены. Если прибавить то, что неведомая протока имела ширину не меньше десяти саженей, — укрепление надежное. Его, почитай, только с одной стороны оборонять при нужде придется. Над стенами возвышались кровля дома и два православных креста: над луковкой рубленого храма и над острой шапкой колокольни. Видать, прочие постройки были заметно ниже.
Не доезжая до усадьбы примерно полверсты, Зверев свернул к воде, спешился, ослабил Аргамаку подпругу, но к реке не пустил: горячий после галопа, запариться может. Так и стоял, удерживая скакуна под уздцы и наблюдая за маленькой боярской крепостью. Ворота открыты — хоть и одна только створка, — неподалеку пасется табун в два десятка лошадей. Двое пастухов: один с кнутом, в длинном черном кафтане, второй — в светлой косоворотке, маленький. Подпасок, что ли? Оба ходят. Значит — живые. Над воротами, свесив через бревно руки, стоит холоп в темной шапке и белой рубахе, смотрит в сторону Андрея. Без пики, без брони. Да оно и понятно — жара. Холоп отступил назад, глянул во двор, вернулся на место. Значит, тоже жив. Ни лихоманка, ни упыри не сожрали.
— Вроде нормальная усадьба, — пожал плечами князь. — Наплел чего-то купец, намудрил. Испугать, что ли, хотел? Ладно, Аргамак, пошли. Напьешься — пастись пущу. Пока еще остальные доползут…
Обоз он встретил перед поворотом дороги. Остановил, приказал холопам натянуть поверх брони полотняные рубахи, сам набросил на плечи епанчу — не война ведь, зачем местных жителей железом пугать? Неладное подумать могут. Семену Чекалину красноречиво покрутил пальцем у виска — после чего приказал трогаться.
Однако в усадьбе, как оказалось, тоже подготовились к встрече: когда путники поравнялись с табуном, дорогу им преградили двое мужиков и баба, держащая на полотенце большущий круглый хлеб.
— Доброго вам пути, гости дорогие, — дружно поклонились они. — Прошу к нам завернуть, откушать чем Бог послал, в баньке попариться, отдохнуть с дороги.
— Не было никого! — бочком, словно краб, подбежал к Аргамаку купец и остановился возле стремени. — Вот те крест, княже, заперты были ворота. И тишина.
— Благодарю за приглашение, — склонил в ответ голову Зверев, — да путь у нас еще дальний, каждый час дорог.
— Не велел боярин никого мимо пропускать, добрый человек, — не уступали дорогу местные. — Сам ныне в отъезде, но к сумеркам вернется всенепременно. Осерчает, обидится. Не с кем перемолвиться ему, скучает в нашей глухомани. Заворачивайте, гости дорогие, не побрезгуйте. Ни яств, ни меда хозяин не пожалеет. Коли товар приглянется, то и за ценой не постоит. Ключник уж и баню велел затопить, и столы скатертью чистой застелить. Ночь близка, город далече. Где еще теплую постель да беседу интересную найдете? Не обижайте господина нашего, не отказывайтесь от щедрости его. Мы и за лошадьми вашими присмотрим, и товар убережем.
Местные холопы склонили головы в поклоне и ждали ответа.
— Не оставайся, Андрей Васильевич! — дернул за стремя купец. — Не к добру все это. Ой, прости Господи, пожалей душу мою христианскую, ой, не к добру. А ну душегубы опять появятся?
Как раз последние слова и заставили Зверева спешиться.
— На обоз посмотри, — бросил он поводья Чекалину. — Куда мы от верховых денемся? Захотят — все едино догонят. В чистом поле не отбиться, за стенами ночевать спокойнее.
— Благодарю за приглашение. — Князь подошел к холопам, отломил краюху хлеба, сунул в перемешанную с перцем соль, откусил. — Останемся с радостью. Да только, боюсь, обоз наш к вам на двор не поместится.
— А мы его здесь, напротив терема составим. Дозорные ночью со всем тщанием приглядят. Лошадок к табуну пустим — пусть отдохнут, повеселятся на свежей траве.
— Так тому и быть, — махнул рукой Андрей. — Готовьте свои хоромы. Боярина-то как зовут?
— Федот Владиславович Калединов, из рода Тверских Калединовых, что еще Владимиру Святому служили, — торопливо заговорил один из холопов. — По старшей линии, боярин, мы идем…
— Не боярин! — перебил его Зверев. — Князь Сакульский, Андрей Васильевич. Ну да меня ваш хозяин и сам должен знать.
Местная дворня старалась изо всех сил, помогая гостям, но распрячь, почистить, напоить и выпустить в табун всех лошадей все равно заняло почти полчаса. Андрей тем временем прогуливался по усадьбе — и чем дальше, тем сильнее удивлялся. Кони в конюшне имеются, пара меринов стоят. Накормлены, ухожены. Это не считая тех, что на лугу. Но вот свиней, собак, коров, даже кур — и в помине нет. Усадьба, пусть и не очень большая, рук рабочих требует. А во дворе — всего человек шесть. Не видать привычной суеты: кто воду носит, кто дрова пилит-колет, кто птицу щиплет, кто полы метет. Тишь да гладь. И все же двор-то — ухоженный! Чистый, подметенный, поленница у стены ровная, солома у крыльца, циновка перед дверью. Церковь — большая, добротная. Однако никаких следов к ее входу не ведет! На земле не натоптано, на паперти ни пыли, ни грязи. Свечами, ладаном не пахнет, и — тихо внутри. Нешто ни одной службы за день не состоялось, неужели за весь день никто внутрь не заглянул?
Зверев повернул к храму, перекрестился, поднялся по ступеням, взялся за ручку — заперто! И похоже, что изнутри.
— Батюшка с боярином отъехал, — поспешил к нему один из холопов. — Как вернется, вечерню служить будет. Причастит, коли пожелаете, гости дорогие.
— Причаститься нам не мешало бы, — согласился Андрей.
Все вокруг казалось странным — однако подворники боярина Калединова на упырей явно не тянули. Люди как люди. Живые, бодрые. Разве только угрюмые больно. Может, они сами совсем недавно с бедой управились и теперь пытаются наладить жизнь? Тогда запустение и безлюдность понять можно.
Аргамака к табуну Андрей отвел лично, пригрозил пастухам, чтобы следили особо, и для пущего их старания кинул серебряную новгородскую чешуйку. Когда же вернулся, уже знакомая баба от ворот с поклонами пригласила в трапезную:
— Все столы накрыты, князюшка. Угощение остывает, пиво выдыхается. Извольте снедать, гости дорогие, подкрепитесь с дороги. Чем богаты, тем и рады. Ступайте, откушайте. Ныне вот-вот и баня поспеет.
— Банька — это хорошо, — повел плечами под тяжелой броней Зверев. — Банька — это к месту.
Женщина провела гостей по тихому дому к трапезной. Через приоткрытую дверь в одной из комнат князь заметил разложенную упряжь: ряды деревянных седел вдоль стены, висящие на деревянных штырях уздечки. И опять его удивил идеальный порядок. Порядок в кладовой, чистота в коридорах и прихожей; опрятные, ровно уложенные один вплотную к другому коврики, плетенные из тряпочных лоскутов. Как дворня из нескольких человек за таким большим домом следить ухитряется? Да еще караул несут, с лошадьми управляются, за двором приглядывают, сено да дрова запасают, на кухне работают. Усадьба — она немало повседневных хлопот требует. И опять в душе молодого человека острым кошачьим когтем скребнуло нехорошее предчувствие.
Здешняя трапезная размером уступала отцовской — однако без труда вмещала полтора десятка обитых войлоком скамей и четыре пятиметровых стола в три локтя шириной. Скатертью был накрыт только один, крайний, справа от двери. С угощением людишки боярина Калединова расщедрились: четыре крынки с пивом, поднос пряженцев, поднос с кусками жареной рыбы, два целиком запеченных лебедя, бессчетное число мисок с грибами, огурцами, капустой, репой, курагой, изюмом, сотовым медом… Даже странно, как рискнули холопы столь решительно разорить хозяйский погреб ради нежданных и незнакомых гостей. А ну не найдут те общего языка с Федотом Владиславовичем? С кого тогда за разор спросят? Работников в усадьбе мало, каждый добытый кусок хлеба на счету должен быть. С такой щедростью — как бы самим хозяевам голодать не пришлось.
— Пахом, читай молитву, — распорядился Андрей, усаживаясь во главу стола.
Поблагодарив Господа за хлеб насущный, путники принялись за трапезу, громко нахваливая гостеприимство незнакомого пока боярина. Выпили по кубку ядреного, хорошо настоянного пива, а когда дядька собрался наполнить емкости снова, Зверев молча вскинул руку и отрицательно покачал пальцем: достаточно. На этот жест князя не обратил внимания только коротышка, что взахлеб наливался пенным напитком и прикладывался понемножку к каждому из выставленных угощений.
Где-то через час вернулся один из подворников, поклонился в дверях:
— Баня поспела, гости дорогие. Пива туда ключник велел отнесть, веников дубовых да березовых, рубахи чистые положить, дабы свои средь узлов не искали, щелока с мочалками новыми приготовить.
— Ни к чему все это, — демонстративно зевнув, отмахнулся Андрей. — Боярин прибудет — а мы в бане веселимся. Ни поздороваться, ни за угощение поблагодарить. Нехорошо это. Не пойдем.
— А чего не помыться-то? — подал голос с низа стола купец. — То же не грех, за то обиду не держат.
— Ну и ступай, коли чешешься, — холодно предложил ему Зверев.
— Один? — Коротышка, словно черепаха в панцирь, втянул голову в плечи и попытался отрицательно ею помотать.
— Боярин не обидится, — подтвердил подворник. — Как можно? Он и сам повелел гостям баню завсегда топить, дабы попариться могли с дороги. Как же не попариться, коли полный день в пути человек провел?
— Вот вернется боярин, — невозмутимо притянул к себе блюдо с рыбой Андрей, — коли пригласит, с ним и пойдем. Отдохнем, помоемся, побеседуем, пива выпьем. Он ведь и сам с дороги будет. Ведь так?
— Но… Баня… она ужо натоплена, — явно растерялся подворник. — Идти пора. Для вас готовили… Обижаете.
— Мы, князья Сакульские, — ухмыльнулся Зверев, — по старшей линии из французских графов происходим. А у нас, во Франции, принято только два раза в жизни мыться. Во время крещения и при обмывании перед похоронами. Так что я лишний раз мочиться не собираюсь. Все, ступай.
— Но ты же сам просил, княже… — неуверенно промямлил подворник. — Про баню, попариться.
— Когда? — не понял Андрей. — Не было такого.
— Ну как с коня сошел… Хлеб тебе поднесли, баню предложили.
— Предложили, да я не соглашался.
— Соглашался, соглашался. Тогда…
— Ты с кем споришь, смерд?! — во весь голос вопросил Зверев и грохнул кулаком по столу. — Ты с князем речи ведешь, а не с бабой в подворотне! Спорить он еще будет! Как боярин вернется, с ним и поговорю. А ты мне не ровня, над ухом зудеть. Пошел вон!
Такое объяснение мужик понял — попятился, поклонился, ушел. Пахом, проводив его взглядом, повернулся к господину, вскинул брови.
— Не хочу я тут голым и безоружным оставаться, — одними губами пояснил князь. — Неспокойно на душе. Не на месте.
— Рыба у боярина Калединова вкусна больно, Андрей Васильевич, — в голос ответил дядька. — Дозволь, еще кусочек себе отложу.
— Бери, бери. И впрямь, вкусна рыба. Хороший хозяин Федот Владиславович, и кухарка у него знатная.
Сумерки не заставили себя ждать. Когда за окном из промасленной ткани окончательно стемнело и подворники, принеся в трапезную несколько масляных светильников, развесили их на стенах, во дворе неожиданно стало шумно, возник многоголосый гул, временами прерываемый смехом. Андрей подошел к окну, отодвинул задвижку, толкнул створку наружу.
Освещенное факелами тесное пространство между амбарами и конюшней оказалось заполнено множеством мужчин и женщин. Тут были и широкоплечие ратники в дорогих атласных рубахах с саблями на боках, и простые смерды — безоружные, одетые попроще. Были женщины всякого возраста в сарафанах, в платьях, в кофтах и юбках; три красавицы могли похвастаться даже суконными накидками, подбитыми песцом и соболем, жемчужными понизями на волосах. Боярин в добротной бобровой шубе стоял один, беседуя с тем холопом, что встречал на дороге гостей. Раб виновато кланялся и судорожно взмахивал руками, указывая то в сторону бани, то на дом.
— Он что, со всей дворней всегда путешествует? — из-за плеча князя поинтересовался Пахом. — Вон простого люда сколько вернулось.
— Лошадей нет.
— Что, княже?
— Сам смотри, лошадей оседланных во дворе нет. На чем они вернулись, толпа такая?
— Может, за воротами скакунов оставили? Бона как тесно. Хорошо, обоз наш снаружи, не то и вовсе бы не развернуться было. Видать, лошадей…
— А кто их расседлывает? — перебил холопа Андрей. — Три подворника? И где упряжь? Ее на улице не бросишь, должны в усадьбу занести. Но никто не несет. Черт!
Боярин Калединов снисходительно похлопал провинившегося холопа по щеке, круто развернулся и пошагал к крыльцу. Ратники потянулись следом. Князь отпрянул от окна, оглядел трапезную:
— И еще одно… Почему столы не накрывают, Пахом? Хозяин ведь вернулся. Проголодался с дороги. Почему же угощение для него не готовят?
В коридоре послышались тяжелые шаги, и на пороге появился гладко бритый, с пышными усами хозяин в шапке, похожей на небольшую треуголку, в шитой золотом ферязи поверх искрящейся рубахи темно-сиреневого атласа — видать, шубу он оставил где-то по пути. Узкую талию опоясывал широкий ремень, проклепанный серебряными бляшками, ножны сабли тоже украшала витиеватая серебряная чеканка. За спиной боярина маячили несколько бородатых холопов.
— Кого я вижу! — широко раскинул руки Федот Владиславович. — Неужто сам князь Сакульский к нам пожаловал, коего в пятнадцать лет из новиков зараз в бояре государь пожаловал? Наслышан, наслышан…
Боярин Калединов двинулся к гостю, Андрей поднялся навстречу… И тут услышал сдавленный писк — словно на мышонка наступили кованым сапогом. Купец Чекалин, широко раскрыв глаза, указывал перед собой скрюченным указательным пальцем:
— О-о… О-о… — И наконец закончил предсмертным стоном: — О-он это…
Князь перевел взгляд на хозяина. Тот опустил руки, разочарованно причмокнул, покачал головой:
— Вот он куда ушел, паскуда.
— Так это… — Зверев рванул саблю, пытаясь сразу нанести удар поперек груди душегуба, но боярин успел отклониться, вскинул свой клинок.
Пахом перемахнул стол, кидаясь на помощь воспитаннику, ему наперехват прыгнули холопы Калединова. Илья с Изей побежали вокруг стола. Андрей попытался ударить сверху, но клинки столкнулись, и боярин подступил, толкнул его в грудь, попытался ударить эфесом в висок. Зверев увернулся, рубанул поперек груди. Сталь опять звякнула о сталь. Хозяин усадьбы, отпарировав саблю, взмахнул своей, метясь гостю в висок. Князь поднырнул, упал на колено и снизу вверх прямым выпадом почти на всю длину вогнал клинок душегубу в грудь:
— Все!
Драка, что кипела между холопами, замерла. Все смотрели на охнувшего от боли боярина Калединова. Тот отступил, покачнулся. Со свистом втянул воздух:
— Вот, проклятие! Зачем же ты так, княже?
Андрей выдернул клинок, выпрямился, дожидаясь, пока враг рухнет на пол. Но душегуб лишь отряхнул ферязь в том месте, куда вошла сталь:
— Разве так можно, князь? Тебя со всею честью встретили, а ты хозяина зарезать норовишь! Бросай это дело, все равно не управишься.
Удивиться тому, что Федот Владиславович не умер, Зверев просто не успел: в коридоре послышались шаги.
— Пахом, дверь!
Князь первым бросился запирать вход. Дорогу ему загородил чужой ратник, угрожающе взмахнул саблей. Андрей вскинул руки, клинок противника пропорол сукно епанчи и бессильно скользнул по толстым кольцам байданы — а вот сабля князя, сверкнув почти одновременно с вражеской, начисто снесла татю голову.
— Дверь! — взревел теперь уже боярин, однако Зверев успел толкнуть створку, дернуть засов и развернулся, готовый к бою. — Уйди, князь. Мы все равно бессмертны.
— Ой ли? — Кончиком клинка Андрей указал на распластавшееся на полу тело.
— Ему просто не повезло, — пожал плечами Федот Владиславович. — Иных же ран мы не страшимся. Степан, Трифон, заколите их.
Холопы боярина, довольно улыбаясь, двинулись на людей Андрея. Те попятились, отступили к крайнему столу, перемахнули через него.
— Вместе! — По команде Пахома они подхватили тяжелый стол, ринулись на врага, заставляя его пятиться, прижали к стене. Широкая столешница не дала нежити применить оружие, и Пахом в два удара подрубил им ноги, отсек чью-то руку, принялся добивать частыми уколами вдоль стены.
— Ко мне идите, — приказал Зверев, направляя саблю в грудь боярина. — От них, безногих, вреда, не будет. Давайте главного сначала добьем.
— Ты будешь хорошим воином, князь, — попятился Федот Владиславович, улыбнулся, издал утробный звериный рык. — Я поставлю тебя сотником. Мне нужны такие слуги.
— В аду, боярин? — описал клинком полукруг Андрей. — Сейчас ты отправишься именно туда. А меня еще придется подождать.
— Не-ет, княже. Я буду править здесь, — рыкнул Федот Владиславович. — И служить ты мне будешь тоже здесь. М-м-м, как я предвкушаю аромат твоей крови. Я выпью тебя сам, только сам.
— Без головы? Это будет трудно.
— Ты никуда не денешься, князь. Никуда… — Сорвавшись с места, боярин метнулся к распахнутому окну и рыбкой нырнул наружу.
— Ч-черт! — кинувшись ему наперерез, Илья и Изольд столкнулись головами.
— Брать живыми! Живыми и целыми! — зазвучал снаружи голос боярина. — Я не хочу, чтобы они бесполезно потеряли хоть каплю крови! Она нужна нам. Всем понятно? Князь — мой, прочие людишки — ваши.
— Пахом, дверь!
Створка уже давно сотрясалась от ударов, однако натиск упырей пока выдерживала. Каждая комната в усадьбе строилась с мыслью о возможной осаде и штурме, о битве снаружи и внутри, а потому делалась прочно, на совесть. Так просто высадить дверь из узкого коридора было невозможно: рубить ее долго, а тарана хорошего перед ней не развернуть. Однако подпереть створку изнутри тяжелым столом все же не мешало. Еще двумя столами холопы закрыли окна, поставив их на скамьи и другими скамьями подперев. Потом вернулись к раненым упырям, откинули стол и деловито снесли им головы.
— Рано как они… — облегченно перевел дух Илья. — Как мыслишь, Андрей Васильевич, до рассвета продержимся?
— Не знаю. — Зверев вернул саблю в ножны. — Усадьба-то их, своя. Так что ломать и жечь ее упыри не станут. А вот окна выбить могут. Правда, они маленькие, через них особо не пролезешь. А где наш купец? Никак, сбежал Чекалин?
Изя вернулся к столу, наклонился, поднял край скатерти, усмехнулся и вытащил на свет недавнего попутчика. Семен завизжал, зажмурив глаза и махая кулаками:
— Не тронь! Не трожьте меня! Не убивайте!
— Да кому ты нужен? — Холоп отпустил Семена обратно под стол, налил себе пива, залпом выпил и только после этого спохватился: — Дозволь попить, княже? В горле пересохло.
Андрей безнадежно махнул рукой, и прочие путники заторопились к своим кубкам.
— А ты молодец, Андрей Васильевич, — похвалил воспитанника Пахом. — Верно от бани отказался. Нас бы там и вправду разом голыми руками повязали. Бона их сколько! А здесь отобьемся. Право слово, отобьемся. Ну как они нас взять смогут, коли боярин даже ранить нас запретил? Ишь, целиком сожрать захотели!
Привлеченный бульканьем пива и стуком посуды, из-под стола показался купец:
— Никак, одолели супостата? Верно, бить их, душегубов, надобно, бить и вешать по всем осинам! Будут знать наших! — Он поднялся, отер ладони о кафтан и взялся за миску с солеными лисичками.
В дверь вдруг громко и размеренно постучали:
— Эй, княже, ты меня слышишь?
— Слышу, Федот Владиславович, слышу, — ответил Зверев. — Благодарствую за угощение, хозяин. У тебя такие вкусные лебеди — пальчики оближешь.
— Кушай, кушай, подкрепляйся, — разрешил боярин. — А как брюхо потешишь, то дверь открой, чего от судьбы запираться? Все едино никуда от меня не денешься.
— За меня не бойся, Федот Владиславович. Первый раз отбился и второй отобьюсь.
— Ты в моем доме, князь. И вас всего четверо супротив трех сотен. Слышишь? Нас уже три сотни воинов! Как ты нас остановишь?
— Мы не в поле, боярин. Сюда вам по одному лезть придется. Вот по одному и побью.