Позже, беседуя с лейтенантом Сади, адъютантом Дануна, я затронул этот
вопрос и получил объяснение. Оказывается, торговцев наркотиками в Ираке не
судили. Попавшийся на распространении этого товара араб или иностранец
доставлялся в ближайший участок полиции, расстреливался во дворе, после
чего полиция составляла протокол, а труп увозился за город и закапывался.
Поэтому гашиш или опиум можно было достать только в трущобах, куда полиция
никогда не забредала.
Когда я переходил мост, ведущий к району бедноты, скрутило так, что
вынужден был присесть возле перил. Редкие прохожие отворачивались и
ускоряли шаг. Наконец, сконцентрировав все силы, я побрел дальше. Сади
утверждал, что в этом районе нет нужды искать торговцев наркотой. Они сами
подойдут и предложат. Я бродил по узким улочкам. Расстояние между домами
было не более двух метров. Если зажмут с двух сторон, мало не покажется. Из
домов доносились женские крики, арабская музыка и молитвы. Внезапно в
глазах начало темнеть. Я опустился на тротуар, прислонившись спиной к
стене, и сознание покинуло меня.
Так прошло несколько часов. Время от времени сознание возвращалось, и я
видел, как проходившие мимо оборванцы лениво перешагивали через мое тело,
распростершееся поперек тротуара от одного дома до другого. От боли
хотелось орать благим матом, но не было сил. Я закрыл глаза и стал мысленно
молить Бога, чтобы поскорее умереть.
Внезапно я услышал незнакомую, явно не арабскую речь, и кто-то легонько
тронул меня за плечо. С неимоверным усилием я поднял голову и разлепил
веки. Рядом стояли три бородача. "Курды", - пронеслось в голове. Арабы не
носили бороды. Попытался вскочить, но тут же повалился на тротуар, сильно
стукнувшись локтем. Незнакомцы что-то оживленно обсуждали, видимо, выбирали
способ умерщвления саддамовского наемника. (На мне была форма
подполковника.) Затем они осторожно подняли меня и понесли. Сопротивляться
не было сил.
Минут через сорок меня внесли в небольшой особняк окруженный высокой
кирпичной стеной. В комнате без окон горели факелы, а посредине лежал
огромный плоский камень черного цвета. "Курды" положили мое тело на камень
и принялись стаскивать с меня одежду. Судя по всему, готовилось какое-то
языческое жертвоприношение, но движения их были очень осторожными, а лица
даже выражали сочувствие. Спустя пять минут я, голый, как Адам в раю, лежал
на спине, устремив взгляд в потолок. Прикосновение к камню было приятно,
несмотря на дикую боль. Я молча ждал своей участи. За те несколько минут,
которые я пролежал в одиночестве на черном камне ("курды", раздев меня,
молча удалились), в мозгу пролетела вся прожитая жизнь. Причем не в форме
мысленных воспоминаний, а как в кино. Я видел себя в детском возрасте,
причем все ситуации, как кинокадры возникающие перед моим взором, были
обязательно связаны с какими-нибудь горестями, имевшими место в далеком
прошлом. Некоторые уже были давно забыты. Все было в ярких красках на
каком-то светло-синем фоне.
Послышался скрип отворяемой двери, и я открыл глаза. Видения исчезли, а в
ногах у меня стоял высокий, седой как лунь, старик в длинной белой рубахе.
Его внешность завораживала. Длинная седая борода опускалась почти до
живота. Серебряные густые вьющиеся волосы лежали на плечах. Неестественно
огромный, почти не тронутый морщинами лоб. Прямой с горбинкой нос. Глаза...
Это было что-то сверхъестественное. Огромные, черные, не имеющие выражения.
Зрачков не было видно, и создавалось впечатление, что это не человеческие
глаза, а два окна в другой мир. Мистический мир.
Старик смотрел на меня, а я чувствовал, как все мое тело вибрирует под этим
магическим взглядом и словно наполняется каким-то горячим воздухом.
Казалось, что меня сейчас разорвет. Одновременно усилилась боль, которую я
и так едва выдерживал.
Видимо, лицо мое искривилось. Старик смотрел уже с некоторым интересом,
видимо, удивляясь, почему я не кричу. А не кричал я просто потому, что не
мог пошевелить губами. Наконец, он протянул левую руку ко мне, а вторую
направил на молодого бородача, который стоял справа от него. Боль почему-то
сразу исчезла, а лицо юноши слегка искривилось. Затем еще два бородача
осторожно перевернули меня на живот, а старик, зайдя сбоку, положил свои
широкие ладони мне на спину. Его прикосновение вызвало необъяснимое
блаженство. Хотелось петь и летать. Но я не мог пошевелиться. Затем веки
начали тяжелеть, а какая-то теплая волна окутала меня с ног до головы. Я
заснул. Последнее, что я успел почувствовать, это какой-то ароматный запах.
Не знаю, сколько времени я пролежал в забытьи и как долго старик "колдовал"
над моим телом. Когда я очнулся, его в комнате уже не было, и только юноша,
на которого старец перевел мою боль, стоял перед камнем у меня в ногах и
терпеливо ждал, когда я проснусь. Он молча протянул мне одежду и, когда я
уже был одет, жестом пригласил следовать за собой. Боли не было. Я
пошевелил туловищем. Ни малейших признаков. Не столько радостный, сколько
обалдевший, я последовал за ним. Не говоря ни слова, он вывел меня за
ворота, после чего они закрылись со страшным скрипом. Я побрел на виллу.
Прошло несколько дней. Позвоночник о себе не напоминал, но тем не менее я
на следующий же день рискнул отправиться к врачу. Пожилой полковник
медицинской службы долго обследовал мои рефлексы, а затем так же пристально
изучал снимки, которые мне сделали тут же.
"Я не нахожу никаких изменений в позвоночнике, подполковник, - сказал он
по-английски. - Вы абсолютно здоровы, а боль, видимо, имеет чисто нервное
происхождение. Если хотите, я выпишу вам освобождение от службы на три дня.
Полежите. Уверен, что через пару дней все пройдет".
Два дня, как и советовал мне доктор, я провалялся в своей комнате. И
постоянно какая-то непонятная тяга к "бородачам" переполняла всю мою
сущность. Меня тянуло к ним, как алкоголика к водке, и на третий день я
опять отправился в трущобы. В тот раз, когда я возвращался от них, было уже
темно и я очень смутно запомнил дорогу.
До места, где они меня подобрали, я дошел без затруднений, а дальше начал
плутать и каждый раз, как в лабиринте, возвращался на то самое место.
Проплутав пять часов я, злой как черт, вернулся на виллу.
На следующий день, вернувшись из Таджи и наскоро перекусив, я опять
отправился на другую сторону Тигра. Результат был тот же до мельчайших
подробностей. И чем дольше я их искал, тем сильнее было желание найти.
Прошла неделя, затем другая. Я ежедневно по приезде со службы отправлялся в
трущобы. Все было тщетно. Но вот в один прекрасный день...
Я сидел в своем кабинете и просматривал план боевой подготовки дивизии,
внося свои коррективы, когда зазвонил внутренний телефон.
- Зайди, пожалуйста, - прозвучал в трубке сочный бас полковника Дануна.
Сунув план в сейф, я отправился к своему шефу. Данун сидел за письменным
столом с чашкой кофе в руке и беседовал с каким-то полковником, который
развалился в кресле спиной к двери. Увидев меня, Данун приветливо кивнул
головой.
- Проходи. Садись и познакомься.
Я сел на диван, справа от собеседника Дануна и, когда тот обернулся, чуть
не вскрикнул от удивления. Передо мной в форме полковника иракских
сухопутных войск сидел один из "бородачей", подобравших меня в трущобах.
Он встал, протянул мне руку и на чистом русском языке представился:
- Полковник Сабих, начальник Управления сухопутных войск министерства
обороны.
Я встал, пожал ему руку и представился.
- Я слышал, подполковник, вы окончили Академию Фрунзе, - улыбаясь сказал
Сабих. - Я тоже выпускник этого храма военной науки. Очень рад встретить
еще одного питомца моей альма-матер.
Около часа мы обсуждали план предстоящих командно-штабных учений, где Сабих
должен был выступать в качестве посредника, после чего он посмотрел на
часы:
- Рабочий день закончился. Я возвращаюсь в Багдад. Могу подбросить вас до
дома, подполковник.
- С удовольствием воспользуюсь вашим предложением, господин полковник,
сказал я.
За рулем "мерседеса", на котором приехал Сабих, сидел солдат с
непроницаемым, нетипичным для эмоциональных арабов лицом. Мы уселись на
заднем сиденье, и Сабих что-то сказал ему на арабском языке, а затем
повернулся ко мне.