потерпел бы этого. Вопросы личной преданности его не интересовали - редкий
случай для русского менталитета, взращенного на вероломных византийских
костях. Похоже было, что Kopaбeльникoff вообще как чумы боится и
преданности, и верности, да и простейших проявлений души тоже. Работать,
молчать и так же молча вершить судьбы - ничего другого он не умел. Или не
хотел уметь. Или забыл, как это делается. Далее любовницы у него не было,
самой завалящей. С таким отношением к жизни он прекрасно вписался бы в
архитектуру тибетского монастыря, линию на руке Будды, в скит отшельника - с
водой в грубой миске и плодами тутового дерева на грубо сколоченном столе.
Но скит Корабельникоffу с успехом заменяла собственная, динамично
развивающаяся компания. А инжир и воду - огурцы и водка. И то раз в неделю,
не чаще.
и Никите-младшем; это воровство было безотчетным, чем-то напоминающим
клептоманию. Но, в отличие от клептомании, никакого удовлетворения оно не
приносило. Хуже не придумаешь, чем вопросы без всякой надежды на ответ. Будь
фигура, Корабельникоffa чуть яснее, чуть трагичнее, Никита решил бы, что в
хозяине произошел какой-то слом - когда-то давно, а может быть, и не очень;
и слом этот был сродни его собственному. Но Kopaбeльникoff всегда был закрыт
и ровен, ровен и закрыт, он очень грамотно защищался - и не только в
спарринг-боях. Ни единой бреши в идеально простроенной линии обороны не
было.
воспоминания. Kopaбeльникoff влюбился. Влюбился так, как только и можно
влюбиться с диагнозом "около пятидесяти" - страстно, отчаянно и безнадежно.
В одну из апрельских суббот он отменил почти узаконенный водочный ритуал под
молчание и огурцы. За четырехмесячный период это случалось впервые, и Никита
насторожился. Еще больше он насторожился, когда питейная суббота вообще
исчезла из их расписания, и ее заменила другая суббота - тренажерная. Она
прибавилась к тренажерному четвергу. Теперь Kopaбeльникoff до одури качался.
В этом не было никакой необходимости, - он и без того пребывал в отличной
для своего возраста форме: ни одного лишнего грамма, об обрюзглости и речи
быть не может, все предусмотрительно подтянуто - от кожи на лице до
плоского, юношеского живота. А нарастить груду тупых мышц, вот так, не
принимая стероиды, не представлялось возможным. Но, скорее всего, тупые
мышцы были совсем не главным - главным было обвести вокруг пальца дату
рождения в паспорте. И, глядя на патрона с беговой дорожки, Никита все
гадал, - сколько же лет может быть этой неожиданной Корабельникоffcкoй
напасти. Болезненные тридцать пять? Настороженные тридцать? Лживые двадцать
семь?... Не-ет... Даже ради двадцати семи Корабельникоff не стал бы так
изводить себя. В двадцать семь мысли в прохладном амбаре черепной коробки
благополучно дозревают до здорового практицизма. Если не сказать - цинизма.
В двадцать семь уже неважно, как выглядит кандидат в любовники, гораздо
более важен внешний вид его портмоне. И разумная (а чаще - неразумная)
полнота здесь, скорее, приветствуется... Впрочем, портмоне, как и владелец,
тоже может быть поджарым, в конце концов, для кредитных карточек нужно не
так уж много места...
вверх-вниз, в четверг на штанге было пятьдесят, сегодня - семьдесят... Судя
по всему, пассии никак не больше двадцати четырех, в этом возрасте ценится
хорошее тело, а бойфрендов подбирают, следуя указаниям "Анатомического
атласа". И результатам тестов в безмозглых глянцевых журналах.
быть не могло: водительское кресло, расположенное на галерке, резко сужает
кругозор. Корабельникоff наткнулся на губительные двадцать три совершенно
случайно, в недавно открывшемся кабаке "Amazonian Blue". Ничего экзотичного,
кроме названия, в этой псевдоэтнической забегаловке не было, даже кухня
оказалась расплывчатой, подсмотренной в справочнике "1000 рецептов".
живой звук. Квинтет декоративных индейцев с панфлейтами и смуглыми гитарами.
И профилями ацтекских богов с труднопроизносимыми именами. Корабельникоff
заскочил в "Amazonian Blue" купить сигарет - ни одного ларька поблизости не
было, а ждать до следующего перекрестка он не хотел. Типично
Корабельникоffская мальчишеская нетерпимость и мальчишеское же самодурство.
С точно такой нетерпимостью и самодурством он продвигался на рынок - не
собираясь ждать до следующего перекрестка, уставленного самой разнообразной
пивной тарой.
отправился за ними сам. Что было неестественным, но единственно верным и
единственно возможным в ходе открывшихся впоследствии двадцати трех... А
двадцать три уже поджидали простака Корабельникоffа, меланхолично сидя в
укрытии и изредка нашептывая признания в охотничий рожок.
альт. Исполнять таким целомудренным, таким католическим голосом полную
косматых языческих страстей "Navio negreiro" было почти преступлением, но
Корабельникоff закрыл на это глаза. С чем-чем, а с преступлениями он умел
договариваться. Или - просто забывать о них: подумаешь, невинные
экономические шалости периода первоначального накопления капитала...
Корабельникоff выполз из "Amazonian Blue", на автопилоте открыл дверцу и на
таком же автопилоте плюхнулся на сиденье рядом с Никитой. Поначалу Никита
решил, что хозяин вусмерть надрался, но это относилось скорее к необычному
состоянию, в котором пребывал Kopaбeльникoff. Таким своего босса Никита до
сих пор не видел и потому воспользовался самой примитивной классификацией:
надрался, паразит. Но все оказалось гораздо плачевнее, чем сиюминутное и
скоропреходящее опьянение.
"Союз-Аполлон", было так же трудно, как представить утконоса в скафандре
водолаза-глубоководника. И на что, спрашивается, были потрачены два часа в
подметном кабаке?...
Никитой пачки, рассеянно затянулся. И так же рассеянно выпустил дым из
ноздрей.
скафандре водолаза-глубоководника. Иисус Христос с дозой героина и шприцом,
заткнутым за терновый венец, - вот что это было.
молчаливого собутыльника. Именно воспоминание о субботе и придало Никите
смелости.
преуспевающий Ока Алексеевич готов бросить свою жизнь?...
Украшенный облупившимися гипсовыми распятиями, бумажными цветами и тонкими,
сгорающими за минуту свечками. Все - аляповатое, несерьезное, взятое
напрокат в дешевой базарной лавчонке.
церковную службу, - да что там, он почти не вылезал из нелепого ресторана. И
всему виной оказалась копеечная певичка с плохим, считанным с листа русскими
буквами испанским языком. И репертуаром, состоящим из десятка песенок.
Сценическое имя певички было чересчур бутафорским даже для "Amazonian Blue"
- Лотойя-Мануэла. В жизни же она откликалась на простецкое Марина.
после случившегося с Корабельникоffым любовного несчастья. Неизвестно, какая
вожжа попала под хвост патрону, но в одно из посещений "Amazonian Blue" он
взял Никиту с собой.
встревоженной Корабельникоffской души. До сих пор об этом и речи быть не
могло; до сих пор Корабельникоffскую душу охраняли минные поля, рвы и
брустверы. И вот - пожалуйста...
столике уже стояла табличка "зарезервирован" - Корабельникоffа здесь ждали.
За две недели он успел приручить персонал - не иначе как щедрыми чаевыми.
щедрыми, мигнул вышколенным пробором официант. Еще какими щедрыми, мигнула
вышколенной прохладой бутылка "Chateau Rieussec". Мигнула персонально
Никите, поскольку сам Корабельникоff от вина отказался. Он молча потягивал
сиротский стакан минералки.
достигло критической отметки. Никите оставалось только пожалеть пятерку
выписанных из пампасов латино-америкашек с их гитарками и гортанным
клекотом. Все зажигательные carason увядали, стоило только первым их тактам
приблизиться к столу, за которым сидели Корабельникоff! и Никита. Наконец
пытка "Taka takata" закончилась, и действие плавно перетекло к "Navio
negreiro" - захватанной визитной карточке Марины-Лотойи-Мануэлы.
шарившие по маслянистым макушкам латиносов. Потом появились два тонких луча,
Земляной Андрей
Конан-Дойль Артур
Конан-Дойль Артур
Доценко Виктор
Куликов Роман
Шилова Юлия