Чтение 6–й страницы книги ~Московский полет~

Куда???-- изумился я.

В Москву. Наш журнал оплатит всю вашу поездку, а вы напишете нам
рассказ об этом путешествии.

Вы шутите? Я автор "Гэбэшных псов"! Советские никогда не дадут мне
въездную визу! А если и дадут, то только чтобы КГБ арестовало меня, как
только я приземлюсь в Москве!

Ну, это не обязательно...-- мягко сказал голос.-- Они утверждают, что у
них там гласность и Горбачевская перестройка. И наш журнал хочет проверить,
насколько это соответствует действительности...-- Вкрадчивый японец знал
английский не намного лучше меня и поэтому говорил старательно и медленно.--
Мы заплатим вам пятьсот долларов за тысячу слов, и вы можете написать нам
очерк до десяти тысяч слов. Ну как?

Мерзавцы, мысленно восхитился я и снова закрыл трубку рукой, поскольку
из туалета донесся шум спускаемой воды. "Автор "Гэбэшных псов",в Москве!"--
неплохой заголовок для богатого японского журнала, но я должен на своей
шкуре проверить, реальна ли в СССР гласность. При этом гэбэшники могут
уколоть меня отравленным зонтиком, как они отравили болгарского диссидента
Георгия Маркова, могут убить, как убили в Мюнхене двух сотрудников
радиостанции "Свобода", могут столкнуть под поезд в метро, или подсыпать яд
в ресторане, или просто поломать мне ребра в якобы уличной драке с
хулиганами. И все -- за пять тысяч долларов! Но с другой стороны, пять тысяч
-- это три месячных платежа алиментов, три месяца свободы!..

Mister Plotkin?-- напомнил о себе японский голос в телефонной трубке.

Извините, я не могу поехать,-- сказал я, почему-то разом охрипнув.

Что ж... Конечно, мы не можем настаивать. Но и вам не нужно спешить с
окончательным ответом. Если вы передумаете, то наш новый офис помещается
теперь в Рокфеллер- центре. Мой телефон 678-91-02. Спокойной ночи.

Я положил трубку и сел на пол, глядя на картину своего приятеля.

Россия -- хмельной безногий варвар в заломленной на затылок шапке --
летела на меня из подрамника. У нее было мучительно знакомое лицо. И вдруг я
вспомнил, на кого похож этот бледнолицый калека. На Алешу, вот на кого! На
улыбчивого мерзавца Алешу, русского таможенника, который...

Поздним вечером в Вене, в крошечной, как пенал, комнате дешевого отеля
"Zum Turkin" я взглянул на себя в зеркало и замер от изумления: поперек моей
левой щеки легла глубокая, как у старика, морщина. Как шрам. Как окоп. А еще
утром в Москве, когда я брился перед эмиграцией, у меня были гладкие щеки.

Цена эмиграции -- шрам эмиграции, подумал я и даже записал эту фразу в
дневник. Мол, в этот день шрам эмиграции лег поперек моей щеки и поперек
биографии. И провела этот шрам шереметьевская таможня...

Эй, вы! Как вас там? Фельдман? Идите к четвертой стойке, вас там будут
досматривать!

Сутулая старушка Фельдман, вытягивая, как черепаха, тонкую шею из узких
плеч, волоком потащила к таможенной стойке два тяжелых фибровых чемодана. Но
когда дотащилась, веселый таможенник в сером кителе крикнул через зал своему
коллеге:

Алеша, я занят, возьми ее себе! Идите к первой стойке, Фельдман! Живей,
живей!

Старуха Фельдман снова впряглась в свои два чемодана, но у нее уже не
было сил сдвинуть их с места. А из-за каната, перегородившего вход в
таможенный зал, из толпы провожающих какая-то растрепанная женщина кричала:

Мама, брось эти чемоданы! Брось! Пустите, я помогу ей!

Провожающим в зал нельзя,-- стояла на ее пути грудастая дежурная в
таможенной форме: кителе, юбке и хромовых офицерских сапожках.

Наконец, старуха сдвинула с места один чемодан и, напрягаясь, толчками
покатила его к первой стойке. Там работал таможенник, которого почему-то
боялись все эмигранты, хотя называли его только по имени -- Алеша. Он был
русоголов, голубоглаз, с юношеским пушком на розовых щеках -- просто царевич
из русских сказок. Сейчас перед этим Алешей лежали на таможенном столе груда
детской одежды и распахнутый саквояж, а сбоку, в нескольких шагах, на другом
столе -- еще один распахнутый чемодан, и над этим чемоданом стояла другая
таможенница-инспектор -- тоже молоденькая, не старше 23-х. Вдвоем они вели
досмотр ручного багажа у веснушчатой тридцатилетней шатенки в потертой рыжей
куртке и стоптанных сапогах. К ногам шатенки жалась худенькая пятилетняя
девочка в расстегнутой кроличьей шубке, она держала в руках облупленный
черный футляр скрипки-четвертушки, а из рукавов ее шубки почти до пола
свисали красные рукавички на шнурках.

Идите сюда!-- властно звал шатенку Алеша, вынимая из ее саквояжа
очередной пакет.

Это что у вас?

Это лекарство для ребенка.

Лекарства вывозить нельзя.

Идите сюда!-- тут же, без паузы, включалась таможенница за вторым
столом, вынимая из чемодана коробку со стиральным порошком.-- Это что?

Это стиральный порошок, вы же это видите.

Стиральный порошок нельзя вывозить в фабричной упаковке. Пересыпьте в
полиэтиленовый пакет, тогда везите.

Но где я тут возьму полиэтиленовый пакет?

Это нас не касается.

Идите сюда!-- звал Алеша.-- Быстрей! Это что?-- и скосил глаза на
старуху Фельдман, которая оставила у его стойки один чемодан и пошла за
вторым.

Это бутерброды, для ребенка,-- сказала шатенка и показала на дочку.--
Никакие продукты вывозить нельзя.

Но это же для ребенка!

Вам же сказано: никакие продукты. А это что?

Это кофейная чашка, треснувшая, осталась от мамы...

Это предмет старины. Где разрешение Министерства культуры на вывоз?
Вы!-- Алеша повернулся к старухе Фельдман, которая подтащила к его стойке
второй чемодан.-- Идите к третьей стойке, мы тут заняты!

Но... меня... сюда... послали...-- негромко сказала старуха, хватая,
как рыба, воздух узкими сухими губками. Ее редкие седые волосы прилипли к
потному лбу, и нос был мокрым от росинок пота, а норковый воротник
темно-синего пальто уже наполовину оторван.

Однако Алеша не смотрел на нее, вдвоем с молодой таможенницей они все
убыстряли бег пасовки этой шатенки, им нравилось гонять этих жидов все
быстрей и быстрей -- до пота.

Идите сюда! Что это за картины!

Это детские рисунки, вы же видите.

А где разрешение на вывоз?

Какое разрешение? Это она рисовала. Дочка!

Без разрешения Министерства культуры никакие рисунки вывозить нельзя!

Эй! Сюда! А где разрешение на вывоз скрипки? Ага, вижу. Откройте
футляр! А где фотография смычка? Разве это тот смычок, что на фотографии? А
пошлину вы уплатили?

Сюда! Идите сюда! Это что за фотографии?

Это семейные,-- уже мертвым голосом говорит загнанная шатенка.

Столько фотографий вывозить нельзя, возьмите только половину...

И такая же игра идет между третьей и четвертой стойкой, только здесь у
таможенников добыча покрупнее -- пожилая пара в дубленках, их багаж -- не
стиральный порошок и не детская скрипка, а сияющий перламутром аккордеон
"Вельт- мастер" и в чемоданах -- сервиз, нитки с янтарем, льняные простыни,
дорогое нижнее белье, куклы-матрешки, добротная одежда, несколько
абстрактных картин. Таможенные инспекторы не спеша извлекают из чемоданов
каждую вещь, прощупывают швы в одежде, в нижнем белье и говорят:

За вывоз аккордеона вы должны заплатить пошлину -- его полную
стоимость.

Но ведь мы купили его в магазине, вот квитанция.

Вы купили, чтобы пользоваться здесь. А если вывозите -- платите
пошлину. Это что за картины?

Это мои, вот моя подпись.

А где разрешение на вывоз и квитанция об уплате пошлины?

Но это я сама рисовала! Сама!

Картины мы не пропускаем.

Подождите! Позвольте вам сказать! Эти картины не брали ни на одну
выставку, потому что это абстракция. Мне говорили, что это
антихудожественно, никому не нужно. Почему же теперь я должна платить вам за
свои работы?

Или вы оставляете картины, или вы не летите.-- А это что? Серебро?

Вилки...

Ага, серебряная посуда. Будем оформлять акт за попытку провоза
контрабанды.

Какой контрабанды? Эти вилки лежат открыто, я ничего не прячу! Каждый
имеет право вывезти до двухсот граммов серебряной посуды!

Здесь не двести граммов, а все полкило! Сейчас мы взвесим. Но нас же
трое! Я, муж и мать! Вот она сидит...

Это лежало в одном чемодане! Или вы оставляете серебро, или мы снимаем
вас с рейса за провоз контрабанды! А вы, Фельдман, я же вам русским языком
сказал: идите к первой стойке! И отрежьте норку от пальто, норку мы не
пропускаем!

Я... Уже... не могу...-- без голоса лепечет старуха Фельдман и мертво
оседает на свой свалившийся набок чемодан.

Тут, прорвав заграждение, к ней подбегает растрепанная дочка,
подхватывает под мышки.

Мама!..

Патруль!-- зовет грудастая дежурная, мимо которой прорвалась дочка
старухи.-- Выведите ее!

Но я только помочь! Она же не может таскать эти чемоданы!-- пробует
объяснить женщина двум солдатам с автоматами.

Не может -- пусть не летит. Освободите таможенный зал!

А рядом, за веревкой, отгораживающей эту часть таможенного зала от