тихо спросил Арсеньев.
вам не доверят расследовать такое серьезное дело. Убит иностранец, и мне
странно, почему до сих пор здесь нет сотрудников ФСБ. А вы, собственно,
кто такой? Из районного отделения?
вам, гражданочка, показывал удостоверение. Читать умеете? Так
знакомого-то вашего как зовут, который вас сюда рекомендовал? Телефончик
его потрудитесь сообщить.
слова и вдруг стала медленно заваливаться на бок, продолжая смотреть на
Арсеньева. Остапчук все еще стоял позади нее и успел подхватить. Со
стула она не свалилась.
проворчал он и легонько похлопал ее по щекам.
несколько минут лишилась чувств.
***
обезжиренное молоко.
пробегая мелкой трусцой по влажному тротуару, мимо нарядных двухэтажных
домов классического колониального стиля, мимо аккуратной маленькой копии
готического собора с двумя тонкими ребристыми башенками и цветными
витражами. На углу Сидней-стрит он чуть не налетел на разносчика пиццы,
который тащил высоченную стопку белых коробок, и видны были только его
ноги в форменных синих штанах с желтыми лампасами.
маленькие американцы, раскованные, сытые, счастливые. Все вокруг
напоминало качественное голливудское кино, и бегущий трусцой благородный
старик Эндрю Григорьефф с лицом усталого от собственных знаний
профессора, немного комичный, но вполне добротный американский
гражданин, чудесно вписывался в кадр.
мостовую. Кино продолжалось.
смотрел на Григорьева и улыбался. Андрей Евгеньевич шагнул на мостовую,
поймал мяч. Это оказалась голова чудовища из популярного мультсериала.
Не дай Бог приснится во сне такая глумливая гадина.
стояла девочка, изящная, игрушечная девочка с большими карими глазами и
такими гладкими блестящими волосами, что голова ее напоминала облизанный
апельсиновый леденец. Минуту назад она носилась и прыгала, а волосы у
нее остались в полном порядке, как у настоящей киногероини. Лишь
металлическая пластинка на передних зубах нарушала голливудскую гармонию
кадра.
замер в нелепой позе. Ему вдруг почудилось, что вместо мяча в руках у
него бомба, и через секунду живая картинка, подернутая теплым
диетическим туманом, распадется на тысячу кровавых клочьев. Сверху на
него смотрел фантастический урод, отштампованный на мячике, и усмехался
гигантским злобным ртом. Григорьев попытался вспомнить имя мультяшного
маньяка, но не сумел.
насмотревшись мультиков про таких вот веселых ублюдков. Здесь, в
Америке, младшие школьники таскают пистолеты у родителей и стреляют в
одноклассников.
пробормотал Григорьев и перекинул мяч.
груди и, прежде чем бросить леденцовой девочке, смачно поцеловал маньяка
в нарисованную вампирскую пасть.
воздуха. Обычно здоровый американский бег трусцой по этим тихим красивым
улицам успокаивал его, но сейчас сердце разбухло и пульсировало у горла,
как будто собиралось лопнуть.
бережно отнеси в свою гостиную, к камину, к дивану, к теплому халату, к
карликовой японской яблоньке во внутреннем дворе. Как раз сегодня утром
она зацвела, раскрыла нежнейшие бело-розовые бутоны. Что может быть
важней и значительней такой красоты? Да ничего на свете!
считая каждый шаг. До дома оставалось не больше пятидесяти метров.
Свернув на свою улицу, он почти сразу увидел сиреневый спортивный
?Форд?. Машина стояла возле ворот его гаража, и ворота медленно ползли
вверх.
устрою спецоперацию! Прощаться приехала? Сказать гуд-бай и поцеловать
любимого папочку в лобик? Благословения попросить? Хрен тебе, Машка! Я
тебя на это не благословляю! - Он сжал кулаки в бессильной ярости и сам
не заметил, как распрямилась спина. Он уже не плелся, не шаркал. Он
шагал пружинистым сильным шагом, и глаза его сверкали сквозь последние
легкие клочья тумана.
шипение воды на раскаленных углях. Тонкая фигурка в белых узких джинсах
и свободном бледно-голубом пуловере ждала его на высоком крыльце. Туман
окончательно рассеялся.
папа. Тебе очень идет этот свитер.
Большие глаза, тоже материнские, меняли цвет в зависимости от погоды,
освещения и цвета одежды. Сейчас она была в голубом, и глаза казались
совершенно небесными, ангельскими. Она смотрела на него сверху вниз,
ласково и насмешливо, как умела смотреть ее мать, и уже потянулась,
чтобы чмокнуть его в колючую щеку, но он грубо отстранил ее и принялся
молча, сосредоточенно шарить в карманах.
будешь злиться, я сейчас уеду.
он и добавил по-английски:
все-таки чмокнула его в щеку. - Ты почему такой мокрый? Бежал?
любимый диван.
дверцами, зашуршала пакетами. Он сидел на диване, смотрел, как
преломляется солнечный свет в каждом яблоневом цветке. Сказочная красота
вызывала острое, странное раздражение.
опасной, непредсказуемой стране. Никакие мои связи, заслуги, возможности
не помогут. А стало быть, ничего уже не важно и не нужно. Волшебное
деревце со своим бескорыстным радужным трепетом, с переливами тени и
света не спасет от смертельной тоски?.
предела увеличил звук. Дом наполнился визгом, грохотом, утробным
бульканьем. Шел тот самый японский мультфильм, герой которого был
отштампован на детском мячике. Маша, морщась, зажав ладонями уши,
влетела в гостиную, выключила телевизор и села на диван рядом с ним.
Ты бы сам с удовольствием слетал на родину. Верно? Там так сейчас
интересно...
отражались два смутных, искаженных силуэта. У Маши получалась огромная
голова и маленькое тело. Она напоминала бело-голубого головастика. У
него, наоборот, голова уменьшилась, шея вытянулась, а корпус вырос в
бесформенную массу. Он стал похож на динозавра, на старого, давно
вымершего тупицу, у которого капелька вялого мозга и тонны
жизнерадостного мяса.
человека, но ты же знаешь Макмерфи. Я вообще не собиралась с ним это
обсуждать. Он сам затеял разговор, спросил, знаешь ли ты уже и почему я
тебе до сих пор не сказала?
реакция. И, между прочим, не ошиблась.
спасибо, мне, конечно, было очень приятно услышать такую новость от
Макмерфи, а не от тебя, да еще за сутки до твоего отлета.