- Не в ней дело. - Бенниган заговорил тише. - Для вас существует
один-единственный мир - насквозь известный, подчиненный десятку
никогда не дающих осечки законов. У вас дважды два всегда четыре,
дождь всегда падает вниз. Ну, а если вы окажетесь в мире, где дождь
сегодня падает вкось, а завтра - вверх? Где не существует устойчивых
понятий и твердых истин? Где цветок может обернуться змеей, а кошка...
- Зверем, - спокойно закончил за него Савин. - Перервал глотку - и
снова мурлычет у камина кошка...
Лесли прав, подумал он. Все они знают. Единственный человек, для
которого происходящее остается тайной, - сержант Эдинбургской
уголовной полиции. Круговая порука, замешанная на страхе. И ничего не
добьешься лобовыми атаками, шашками наголо...
- Я не собираюсь вас осуждать, - сказал Савин. - Не имею права, не
знаю, что вам довелось пережить. Возможно, есть веские причины... Но
вашей философии я никак принять не могу. Что это за разговоры о другом
мире? Ваш мирок - ничтожная часть нашего, большого, так что извольте
не играть в <затерянные миры>. Мы ведь можем и не потерпеть такой, с
позволения сказать, философии, вывихов ваших...
- Ну да, - сказал Бенниган. - В случае чего, вы пошлете саперную
роту, усиленную командой огнеметчиков, - и с проблемой покончено.
- Не утрируйте. Ничего подобного я и не предлагаю. Я требую не так
уж много - можете вы мне рассказать что-нибудь конкретное?
- Ничего такого я не знаю.
- Ну что ж, - сказал Савин. - Дзен так дзен... Займемся насквозь
прозаическим и не затрагивающим никакой мистики делом - мне нужен
конь... У вас ведь хороший конь?
Высоко над равниной стояла большая и круглая желтая луна, вокруг нее
колюче поблескивали крупные белые звезды. Вдали сонно замерло море.
Савин остановил Лохинвара на вершине холма и смотрел вниз, на равнину.
Он был один. Отовсюду плыли холодные запахи ночи. Недалеко отсюда
спал городок и светилось окно сержанта Лесли, - проезжая мимо, Савин
увидел его за столом, но не зашел.
Савин тронул коленями теплые бока Лохинвара, и конь стал рысцой
спускаться с холма. Внезапно он сбился с шага и сделал свечу, выбившую
бы из седла менее опытного наездника. Савин усидел. Он навалился на
шею коня, заставил-таки его коснуться земли передними ногами. До рези
в глазах, до слез напрягся, всматриваясь вперед.
Ничего и никого там не было - голая равнина, залитая лунным светом,
резкие тени от камней и кустов. И тишина, про которую не хотелось
сейчас думать: <Гробовая>. А Лохинвар плачуще, жалобно ржал, дергал
головой, стриг ушами, шарахался из стороны в сторону. Савин хорошо
знал лошадей и понимал, что конь испуган, взволнован, досадует на
тупость седока, не желающего бежать от опасности.
Он вспомнил снимки, которые показывал Лесли. Вспомнил все известные
ему древние легенды, связанные с этим краем, - псы с зеленой шерстью и
горящими глазами, дышащие холодом брауни, блуждающий под землей
зачарованный волынщик, кровожадный Морской Конь... Злясь и досадуя на
свой бессильный страх, Савин выхватил пистолет и выстрелил по равнине
поверх головы коня. И еще раз. И еще.
И - ничего. Лохинвар немного успокоился, словно прислушивался или
приглядывался, потом снова принялся нервно приплясывать. Савин достал
камеру <Филин>, приспособленную для ночных съемок, и, не поднимая к
глазам, стал водить ею вправо-влево, стараясь охватить всю долину.
Другой рукой с зажатыми в ней поводьями он похлопывал коня по шее,
шептал ему ласковые слова, но все усилия про - пали втуне - Лохинвар
был близок к тому, чтобы окончательно потерять голову и понести.
Угадав то, Савин спрятал камеру, повернул коня и предоставил ему
самому выбирать аллюр. Лохинвар сорвался в бешеный галоп. Ветер бил в
лицо, длинная жесткая грива хлестала по щекам. Сначала Савин
оглядывался, но вскоре перестал. Он только время от времени легонько
натягивал поводья, давая коню понять, что по-прежнему остается
хозяином.
Брызнула из-под копыт каменная крошка, подковы высекли пучок искр,
Лохинвар замедлил бег, остановился наконец, запаленно водя боками.
Савин спрыгнул на землю, похлопал коня по влажной шее:
- Ну что ты, дурашка? Чертей испугался?
Лохинвар опустил ему на плечо длинную тяжелую голову, гулко
всхрапнул. В его большом красивом Теле затухал озноб испуга.
- Тебе легче, - сказал Савин. - Ты просто боишься. А мы еще и никак
не можем понять, чего же мы, собственно, боимся...
В ответ на это рассуждение Лохинвар снова всхрапнул и попытался
ухватить Савина за ухо. Савин легонько шлепнул его по губам, взял под
уздцы, и они пошли к берегу, к тому месту - репортер хорошо изучил
карту.
Они миновали покосившийся каменный столб, поставленный неизвестно
кем, неизвестно когда и неизвестно для чего. При скудном лунном свете
можно было разобрать черты грубо вырезанного человеческого лица. С
моря наплывал туман, волокнистый, колышущийся, выползал на берег и
никак не мог выползти, словно боялся коснуться камня и песка.
Здесь, то самое место. Савин стреножил Лохинвара старым приемом
техасских ковбоев - привязал поводья к правой бабке, - прошел к воде,
встал лицом к морю, спрятав руки в карманах куртки. Поднял воротник,
затянул <молнию> до горла - от воды тянуло сырым холодом.
Сзади громоздились граненые скалы. Впереди колыхалась зыбкая стена
тумана, скрывавшая пучину, - глубина здесь начиналась почти от берега.
Вот тут его и нашли. Старый служака, не поднявшийся выше сержанта -
или не захотевший подниматься выше, - замкнутый вдовец, почти без
увлечений, если не считать кактусов и пива в умеренном количестве. С
чем же он столкнулся, и какое отношение к этому имеют обстоятельства
его смерти?
Коротко заржал Лохинвар. Савин коснулся кармана. Нет, на сей раз это
было радостное, приветственное ржанье - конь учуял сородичей. Савин
прислушался. Перестук копыт, обрывки едва слышного разговора, а со
стороны моря - словно бы удары весел по спокойной воде. Лохинвар снова
заржал, и ему ответили чужие лошади.
Савин вскочил в седло и рысью тронулся в ту сторону.
У берега покачивался широкий баркас, осевший почти до уключин под
тяжестью широких тугих мешков. Трое в обтягивающих брюках и мешковатых
куртках с капюшонами стояли возле пароконной повозки и горячо спорили.
Это был даже не гэльский - какой-то местный диалект, Савину
неизвестный. Однако по жестам Савин вскоре понял, в чем дело: двое с
баркаса ругают третьего, возницу, за то, что он приехал один, -
видимо, им не хотелось самим таскать мешки. Вдали, в тумане, смутно
угадывался силуэт длинного корабля.
<Контрабанда>, - сгоряча подумал Савин и тут же отбросил эту мысль
как глупую и вздорную. Контрабанду не возят на допотопных повозках и
лодках; сохранившиеся еще рыцари удачи предпочитают более скоростные
средства передвижения. Да и Лесли предупредил бы о чем-нибудь таком. И
наконец, контрабандисты не стали бы терять драгоценные безопасные
минуты на нудное препирательство из-за того, кому таскать мешки...
Савин подъехал поближе. Спорщики замолчали и уставились на него.
- Добрый вечер, - сказал он с коня.
Ночные трудяги кивнули, и один, ничуть не удивившись, что-то горячо
затарахтел. Акцент у него был ужасающий, на одно исковерканное
английское слово приходилось три-четыре абсолютно непонятных, но Савин
все же сообразил, что его приглашают помочь и даже обещают заплатить.
Подумав, он слез с коня.
Один из моряков демонстративно устранился - сел на удобный камень,
вытащил трубочку и задымил. Второй, поворчав, стал подавать мешки, а
Савин с возницей таскали их в повозку, метров за двадцать - из-за
валунов повозка не могла подъехать к самому берегу. Тяжеленные мешки
были набиты какими-то твердыми свертками и ничем не пахли.
В приключенческом романе герой обязательно исхитрился бы вспороть
мешок и утолить любопытство. Савину этого, разумеется, не удалось. Он
лишь старательно ощупывал мешки, но так и не смог понять, чем они
набиты.
Они пошли за двумя последними мешками. Моряк с трубкой вдруг
пробормотал короткое непонятное слово и показал подбородком на что-то
за их спинами. Поодаль маячил верховой, закутанный в длинный плащ с
надвинутым на глаза капюшоном. Напарник Савина заметно заторопился.
Последние мешки легли на верх штабеля. Возница стал опутывать
штабель веревками. Моряк, копаясь в кармане, шагнул к Савину. Репортер
приготовился отстранить руку с кредиткой, но на ладони моряка блеснули
монеты, а это меняло дело - Савин был страстным нумизматом.
Весла плеснули, и баркас отплыл, превращаясь в размытый силуэт,
скользящий к еще более зыбкой тени корабля, - там черным крылом
мелькнул, разворачиваясь, парус. Возница щелкнул кнутом, лошади
тронулись. Лохинвар прощально заржал вслед. Верховой ехал рядом с
повозкой, донесся удаляющийся разговор - закутанный явно сердился,
возница оправдывался. Савин стоял рядом с Лохинваром. Корабля уже не
было, он растаял, как призрак. Словно лишний раз убеждая себя в
реальности только что закончившейся погрузо-разгрузочной операции,
Савин встряхнул в ладони честно заработанные монеты. Они глухо
звякнули - самые настоящие, полновесные.
Савин ссыпал монеты в карман, застегнул его на <молнию> и вскочил в
седло.
Он давно уже должен был догнать тяжело груженную повозку, но... не
было впереди никакой повозки. Слева тянулся внушительный скалистый
обрыв, справа стелился по-над морем туман. Вот он, единственный на
Панов Вадим
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир
Конюшевский Владислав
Лукин Евгений