Чтение 6–й страницы книги ~Дорога скорби~

Кенте. Я тогда был занят и потому невнимателен -- не запомнил ни имен, ни
деталей, даже не отметил, что у одного пони отсекли ногу.

-- После того как вы позвонили мне, -- сказал я, -- я выяснил, что не
только здесь, в Кенте, было совершено примерно полдюжины актов вандализма
против пони и лошадей на пастбищах.

-- Я читала о случае с лошадью в Ланкашире, но спрятала газету, чтобы
Рэчел ее не увидела. Каждый раз, когда ей что-то напоминает о Силвербое, ей
неделями снятся кошмары. Она просыпается вся в слезах. Прибегает ко мне в
постель, дрожит и плачет. Пожалуйста, ну пожалуйста, выясните, зачем...
найдите, кто... Она так больна... и хотя сейчас у нее ремиссия и она может
жить нормально, это почти наверняка ненадолго. Врачи говорят, что ей нужна
пересадка.

Я спросил:

-- Рэчел знает каких-нибудь других детей, у которых пострадали пони?

Линда покачала головой.

-- Полагаю, большинство из них -- члены Пони-клуба, но Рэчел не очень
хорошо себя чувствует, чтобы посещать его. Она любила Силвербоя -- его по-
дарил ей отец, -- но все, что она могла, это сидеть в седле, когда мы води-
ли его под уздцы. Он был милым спокойным пони, очень симпатичным -- серый с
дымчатой гривой. Рэчел назвала его Силвербой, Серебряный, но у него было
длинное имя, записанное в родословной. Ей нужно было кого-то любить, пони-
маете, и она так хотела пони.

-- Вы сохранили какие-нибудь газеты, которые писали о Силвербое и
других пострадавших пони? Я могу взглянуть на них?

-- Да, -- неуверенно ответила она. --Но я не вижу, чем это может по-
мочь. Полиции не помогло.

-- Эти газеты дадут нам отправную точку, -- сказал я.

-- Ну тогда ладно.

Она вышла из комнаты и вскоре вернулась, неся маленький синий кейс,
размеры которого как раз позволяли уместить его под сиденьем в самолете.

-- Все здесь, -- сказала она, протягивая мне кейс. -- Включая запись
телепрограммы, на которой были мы с Рэчел. Не потеряйте, ладно? Мы никогда
ее не показываем, но я не хотела бы ее потерять. -- Она сморгнула слезинку.
-- Это был единственный проблеск в том кошмаре. Эллис Квинт приехал, чтобы
встретиться с детьми, и был очень мил. Рэчел его любит. Он такой замеча-
тельный.

-- Я его довольно хорошо знаю, -- сказал я. -- Если кто умеет утешать
детей, так это он.

-- Он действительно приятный человек.

Я взял синий кейс, заключающий в себе тяжесть множества маленьких
трагедий, в Лондон и провел несколько часов, с негодованием читая рассказы
о нанесенных пони увечьях, которые должны были просто сводить с ума обнару-
живших их детей. Двадцатиминутная видеозапись показывала Эллиса Квинта во
всем блеске -- мягкий, сострадательный целитель невыносимых печалей, чув-
ствительный, заботливый комментатор, побуждающий полицию отнестись к этим
преступлениям серьезно, как к убийствам. Я подумал - как хорошо он умеет
добиваться нужной реакции зрителей. Он обнимал Рэчел и говорил с ней без
сентиментальности и до самого конца программы, когда детей уже не было на
экране, не сказал ничего о том, что для Рэчел Фернс утрата пони -- это еще
один нестерпимый удар в ее жизни, и без того тяжелой. Для участия в прог-
рамме Рэчел выбрала симпатичный светлый парик, в котором выглядела так же,
как и до химиотерапии. Как завершающий драматический штрих Эллис показал на
несколько секунд фотографию безволосой и хрупкой Рэчел - опустошающе горь-
кий финал.

Я не видел программу, когда она выходила в эфир в марте -- я был тог-
да в Америке и пытался разыскать вскрывающегося владельца лошади, который
не уплатил по совершенно чудовищному счету. Так или иначе, я не видел мно-
гих программ Эллиса -- его двадцатиминутное шоу показывали два раза в неде-
лю в составе часовой программы спортивных новостей, так что Эллис появлялся
на экране слишком часто, чтобы каждое его явление приветствовать фанфарами.
Встретив Эллиса на скачках, как обычно, я рассказал ему о звонке Линды
Фернс и спросил, не разузнал ли он чего нового о кентских пони.

-- Сид, дружище, -- улыбнулся он, -- все это было несколько месяцев
назад, так?

-- Пони калечили в январе и феврале, а твоя программа вышла в марте.

-- А сейчас у нас июнь, верно? -- Он покачал головой без огорчения
или удивления. -- Ты же знаешь, на что похожа моя жизнь. У меня есть специ-
альные люди, которые разыскивают для меня разные истории. Телевидение --
это ненасытная прорва. Конечно, если бы с этими пони что-нибудь проясни-
лось, я бы сказал и непременно сделал бы продолжение, но мне ничего не из-
вестно.

-- Рэчел Фернс, девочке, больной лейкозом, до сих пор снятся кошмары.

-- Бедная девочка.

-- Она сказала, что ты был очень добр.

-- Ну... -- он мотнул головой, -- это не так уж сложно. Честно гово-
ря, та программа сделала чудеса с моим рейтингом. Сид, ты знаешь что-нибудь
об этом скандале с букмекерами, который я предполагаю выставить на всеобщее
обозрение на следующей неделе?

-- Вообще ничего, -- с сожалением сказал я. -- Но, Эллис, возвращаясь
к этим нападениям, -- ты не следил за другими несчастными случаями с чис-
токровными жеребятами и двухлетками?

Он легко пожал плечами.

-- Мои агенты считают, что эти случаи достойны лишь пары упоминаний.
Это дело подражателей. Я имею в виду -- тут нет ничего столь же сильного,
как эта история о детях. -- Он усмехнулся. -- Ничего, что задевает за душу.

-- Ты циник, -- сказал я.

-- Да разве все мы не циники?

Мы много лет были близкими друзьями, Эллис и я. Мы состязались на
скачках, он -- как одаренный любитель, я -- как преданный делу профи, но в
нас обоих был тот внутренний огонь, который делает скачки с препятствиями
на полудиких лошадях со скоростью тридцать миль в час вполне приемлемым
способом проводить время.

Подумав о том, что раз за три или четыре месяца ни полиция, ни прог-
рамма Эллиса Квинта не добились результатов, я тоже могу потерпеть неудачу
в поисках вандалов, я тем не менее сделал все возможное, чтобы отработать
свой гонорар, и зашел с другого боку -- стал задавать вопросы не владельцам
пони, а журналистам, которые писали об этом в газетах.

Я методически опрашивал их по телефону, начав с местных кентских га-
зет и перейдя затем к репортерам ежедневных лондонских газет. Большинство
ответов были одинаковыми: история стала известна из сообщения агентства но-
востей, которое снабжает все газеты информационными сводками. Продолжения и
интерпретация -- это уже дело самой газеты.

Из всех газет, которые дала мне Линда Фернс, "Памп" раздула это дело
самым отвратительным образом, и после примерно шести звонков я наткнулся на
человека, который буквально прожигал дырки в страницах своим пылом. Это был
Кевин Миллс, главный репортер "Памп".

-- Выпить кружечку? Почему бы и нет, -- откликнулся он на мое пригла-
шение.

Он встретился со мной в пабе (хорошо, когда кругом тебя никто не зна-
ет) и рассказал мне, что сам лично ездил в Кент ради этой истории. Он взял
интервью у всех детей и их родителей, а еще у одной свирепой дамы, которая
возглавляла отделение Пони-клуба, и так надоел полиции, что они вышвырнули
его вон.

-- Поразительно, -- сказал он, попивая джин с тоником, -- никто не
заметил ничего. Все эти пони были на пастбищах, на всех совершено нападение
в какой-то момент между закатом и восходом, что дает вандалам в январе и
феврале несколько часов на то, чтобы сделать свое дело и удрать.

-- Но ведь ночью темно, -- сказал я.

Он покачал головой.

-- Все нападения происходили в светлые ночи, близко к полнолунию и в
само полнолуние каждого месяца.

-- И сколько их было, ты не помнишь?

-- В январе сразу четыре. Два пони были ослеплены. Еще было две кобы-
лы с резаными ножевыми ранами в их... ну, в родильном проходе, как заставил
меня написать наш разборчивый редактор.

-- А в феврале?

-- Один ослеплен, еще две порезанных кобылы, одна отсеченная нога.
Бедная девочка нашла эту ногу рядом с поилкой, из которой пил ее пони. Эл-
лис Квинт сделал об этом великолепную телепрограмму. Ты ее не видел?

-- Я был в Америке, но слышал о ней.

-- Анонсы этой программы шли всю неделю. Ее смотрела почти вся стра-
на. Она вызвала чудовищную волну. Этот пони был последним пострадавшим в
Кенте, насколько мне известно. Полиция думает, что это была местная банда
подонков, которые почуяли, куда ветер дует. А люди перестали выпускать пони
на неохраняемые пастбища, понятно?

Я заказал ему еще выпивку. Кевин был человеком средних лет, наполови-
ну облысевшим, с небольшим брюшком. Он утер тыльной стороной ладони свои
усы и сказал, что за свою карьеру брал интервью у стольких родителей изна-
силованных и убитых девочек, что делать материал о пони было большим облег-
чением.

Я спросил его о подражаниях -- последующих нападениях на чистокровных
лошадей в других местах, не только в Кенте.

-- Подражание? -- переспросил он. -- Это они так говорят.

-- А что?

-- Все остальные были не такими кучными, как в Кенте. Насколько мне
известно -- а могли быть и другие, -- было еще пять очень молодых лошадей,
жеребят и годовичков, с которыми происходили отвратительные вещи, но ни
один из них не был ослеплен. Одному рассекли морду. Кобыл среди них не бы-
ло. Но... -- Он заколебался.

Уверен в истинности фактов, подумают я, но не в моей реакции на них.