Чтение 6–й страницы книги ~Угол атаки~

Артист подтолкнул меня и показал на иллюминатор:

- Взгляни!

Над нашей вертушкой шли две "черные акулы" - штурмовые вертолеты Ка-50.
На подвесках серебрились узкие тела ракет. Я переместился к другому борту.
Там тоже в разных эшелонах висели три хищных силуэта "акул".

Спустя час с четвертью Ми-17 завис над каменистой проплешиной посреди
низкорослой тайги.

Бортмеханик отдраил люк, сбросил вниз конец пятидесятиметрового штуртроса
и махнул нам:

- Пошли!

Мы по очереди соскользнули по тросу и кулями попадали на камни, прикрывая
лица от пыли и лесного сора, вздыбленного воздушными струями. Вертолет
заложил вираж и ушел к северу, на ходу выбирая трос. "Акулы" чуть
задержались, облетая место нашего десантирования, затем развернулись все
вдруг и ушли вслед за Ми-17.

Рядовой запаса Дмитрий Хохлов по прозвищу Боцман проводил взглядом черные
точки "акул", истаявшие в сумеречном небе, как журавлиная стая, повернулся
ко мне и сказал:

- Пять "акул", а? Нас страховали. С ракетами "воздух - воздух". Твою
мать. Что происходит, Пастух?

До него всегда все доходило с некоторым запозданием. Но уж когда
доходило, то доходило основательно.

- Понятия не имею, - ответил я.

И действительно не имел.

Почти никакого.

Только одно не вызывало ни малейших сомнений: чтобы мы оказались здесь,
должна была произойти целая цепь событий.

Где и каких?

Узнаем.

Когда вернемся.

Если вернемся.

Суки.

Только вот кто? Чья рука переставила нас, как пешки, из одной жизни в
другую? И самое главное - зачем?

Огромная бездонная тишина опустилась на нас.

Океан безлюдья.

Океан оглушающей пустоты.

И мы шли по дну этого океана, как.

Как волки.

Вот так мы и шли по этим диким распадкам.

След в след. При полной луне. Замирая и настороженно осматриваясь при
каждом подозрительном шуме. Стараясь держаться в черной тени гольцов.

Каждые три-четыре километра мы поднимались на господствующую высотку,
намечали очередной ориентир и темными тенями стекали в низину.

Шелестел под ногами схваченный ночным морозцем мох в долинах,
похрустывала галька в руслах ручьев.

И если поначалу - пока летели и дожидались на месте высадки предписанной
для начала движения темноты - нас и томили разные невыясненные вопросы, то
очень скоро они отступили. Горный ночной маршрут не располагает к раздумьям.
Он располагает к тому, чтобы смотреть под ноги.

В начале пути стрелка высотомера показывала сто восемьдесят метров над
уровнем моря, потом подползла к отметке двести шестьдесят метров, а к концу
первого ночного перехода перевалила за триста сорок. Весной здесь уже и не
пахло. Далеко внизу остались голубые поляны цветущего багульника, заметно
измельчали и скособочились сосны. Стало просторней, светлей, наледи с
северной стороны гольцов играли алмазными отблесками луны.

Подъем словно бы утяжелял вес навьюченного на нас железа, разреженный
воздух плоскогорья с трудом насыщал легкие. Где-то впереди, на отметке
четыреста восемьдесят метров, был перевал - спускаться будет полегче. Это
согревало наши суровые мужские души.

За первую ночь мы одолели всего лишь половину пути. Сорок два километра
по прямой от места высадки до объекта на деле растягивались вдвое.
Приходилось обходить глубокие овраги и буреломы в лощинах. На экране
электронной приставки к рации наш маршрут напоминал путь вдугаря пьяного
человека, которого мотает из стороны в сторону, но он все равно упорно
стремится вперед, домой.

В одном месте дорогу нам преградила расселина глубиной не меньше тридцати
метров. Огибали ее часа полтора, и, когда нашли наконец пригодное для
перехода место, подала сигнал вызова радиостанция космической связи
"Селена". На дисплее дешифратора появилась строка: "Отклонение от маршрута -
5466 м".

Реакция ребят на это сообщение как нельзя лучше характеризовала каждого
из них.

- Вот это точность! До метра! - бесхитростно восхитился Муха.

- Выходит, они за нами следят? Интересно, откуда? - спросил практичный
Боцман.

- Радиосигнал от нас идет на спутник, - авторитетно разъяснил Док. - С
него может транслироваться хоть в Москву.

- Да, не получается забыть, что мы живем в самом конце двадцатого века, -
обобщил Артист. И добавил: - Даже здесь, где тысячу лет ничего не менялось.

И только я промолчал. А про себя подумал, что среди моих друзей я,
наверное, самый психически ненормальный. Патологически подозрительный.

Правда, они не знали того, что знал я. О своем утреннем разговоре с
младшим лейтенантом Ковшовым я рассказал только Доку. Да и то - так,
вскользь. Поэтому, едва рассвело и мы остановились на дневку, я отправил
всех рубить лапник, а сам вытащил "Селену" из чехла и ножом "Робинзон"
открутил крепеж.

Этот мини-нож спрессовал в себе опыт нравственных исканий всего
человечества. Кроме того что он был ножом - и ножом хорошим, из
златоустовской стали, - он еще был: пилой по металлу, открывалкой для
бутылок и консервных банок, плоской отверткой, шилом с ушком,
приспособлением для сгибания и ломки проволоки, пятисантиметровой линейкой с
миллиметровыми делениями, гаечным ключом, напильником, кастетом для
нанесения тычковых и секущих ударов, пластиной для метания "сякэн". А еще им
можно было ковырять в зубах. И весил он всего пятьдесят граммов.

Но из всех его функции я использовал только отвертку. Осторожно снял с
рации защитный кожух и принялся внимательно изучать электронные потроха.

За этим занятием меня и застал Док. Он свалил под скальный навес, где мы
облюбовали место для дневки, охапку сосновых веток, присел рядом со мной на
корточки и некоторое время с интересом наблюдал за моими действиями. Потом
спросил:

- Что ты хочешь найти?

- Ничего, - сказал я. - Я хочу не найти ничего. Вот эта хреновина не
кажется тебе подозрительной?

- Нет. Это блок питания. А не то, о чем ты подумал.

- А о чем я подумал?

- О том, что радиосигнал из Центра может преобразовываться в текст или в
звук. А может - и во взрывной импульс. Этот импульс пойдет вот сюда. - Он
показал на какую-то плашку. - Это самоликвидатор. Взрывчатки здесь граммов
десять, не больше.

- Ты меня успокоил, - сказал я, приводя рацию в первоначальное состояние.
- А то я уж начал бояться, что у меня крыша слегка поехала.

- Когда сталкиваешься с непонятным, существует только два способа сберечь
крышу, - произнес Док, всегда готовый поделиться с младшими товарищами
опытом своей жизни. - Первый - попытаться понять. А второй - даже и не
пытаться. Ждать, пока разъяснится само. Все всегда разъясняется.

- Разъясняется, - согласился я. - Только иногда слишком поздно.

Мы подкрепились тушенкой, разогрев ее на таблетках сухого спирта,
распределили дежурства. Ребята завернулись в плащ-палатки, повалились на
лапник и мгновенно вырубились. А я остался дневалить.

Песчинкой на дне океана безлюдья и тишины.

Огромный багровый диск солнца восстал из испарений далеких уссурийских
болот. Земля медленно поворачивалась перед ним, подставляя заполненные
туманом низины и бурые скалы, ограненные ветрами лютой зимы.

Через три часа меня сменил Артист. Он вкусно, до хруста в суставах,
потянулся, потер отросшую за сутки светлую щетину, потом плеснул из фляжки
немного воды на пальцы и смочил глаза. Сочтя туалет законченным, пощурился
на залитые свежим солнцем увалы и спросил:

- Тебе не кажется, что во всем этом есть какая-то театральщина?

- В чем? - уточнил я, понимая, что он говорит не о пейзаже. В нем-то как
раз никакой театральщины не было. Была избыточность, первозданная дикость,
существующая сама по себе, вне всяких эстетических категорий.

- Во всем, - повторил Артист. - Наше снаряжение. Арсенал. Космическая
связь. "Черные акулы" с ракетами. А эти дуры зеленые? - кивнул он на трубы
ручных зенитно-ракетных комплексов "Игла", один из которых выпало тащить
ему, а другой мне. - Они-то нам на кой хрен?

- Положено, - ответил я любимым словом давешнего подполковника.

- Кому? Если мы разведгруппа, ни к чему нам это железо. А если мы
штурмовой отряд, где бронетехника и огневая поддержка? Потому я и говорю:
какая-то идиотская демонстративность. Не. находишь?

- Возможно, - подумав, сказал я. - Только кто кому и что демонстрирует?

- Может быть, мы это поймем, когда увидим объект? - Артист хотел еще
что-то добавить, но вдруг замер и напряженно прислушался. В шум ветра и
щебет лесных пичуг вплелся какой-то чужеродный звук. Будто где-то очень